Смерти нет. Другая дверь Бога - Эдгар Кейси

Оказалось, что из нашей троицы Сэм лучше всех поддается гипнозу. Это был удивительный человек.

Другим персонажем в этой сцене кражи верблюдов оказался Билл Эпштейн. Я нашел. И его. Мы с Сэмом лучше познакомились, пока ждали нашей высадки. Однажды ночью некоторые из наших товарищей решили побаловаться гипнозом, и Сэм вызвался добровольно. Он был одним из троих, гипнотизируемых нами, и он отправился в прошлое и заговорил на иностранных языках. Находясь под гипнозом, Сэм встретил своего деда, который, на самом деле, умер еще до его рождения. Он начал говорить со своим дедом. Он хотел пойти с ним и мы с большим трудом вывели его из состояния гипноза. Его дед брал его с собой во все эти путешествия по Индии и Египту. Все это происходило на глазах у пятидесяти солдат, в комнате, переполненной людьми. Мы никак не могли его разбудить. Он разговаривал со своим дедом, которого, разумеется, никто не видел. Мне пришлось шлепать Сэма и применять всевозможные приемы, чтобы вывести из гипноза. Пробудившись, он сразу же вышел из комнаты и в последующие дни был очень расстроен.

В ту ночь, когда я с двух до четырех нес караульную службу, Сэм вышел ко мне. Мы разговорились. В состоянии гипноза он вспомнил все эти путешествия в Египет и Индию, а также странные религиозные обряды посвящения. Поскольку я был немного знаком с тибетским и египетским мистицизмом, я узнал некоторые моменты из того, что он рассказывал мне. Он обладал обширными знаниями. После этого случая я написал его матери об этом. Она вспоминала, что когда он был еще совсем маленьким, он рассказывал, что к нему во снах приходит его дед и берет его с собой в путешествие. Это пугало его. Они водили его к психиатру, который загипнотизировал его и стер память об этом. Но мы снова открыли дверь ко всем этим переживаниям. Он никогда не видел своего деда и знал его только по снам. После этого мы с Сэмом стали неразлучными друзьями и таковыми остались на всю жизнь. В 1980 году он управлял одной крупной корпорацией.

Спустя годы, в день, когда Германия признала свое поражение, наш взвод стоял в небольшой австрийской деревне в баварских Альпах близ Берхтсгадена. Мы добыли замечательного австрийского пива, и я, сидя во дворике одного из уютных домиков, опорожнил целую солдатскую флягу. Дорога, проходящая через деревню, была наводнена остатками австрийской армии: я видел их изможденные, грязные и тощие лица. По обочинам дороги брели военнопленные из соседнего лагеря: поляки, русские, чехи. Американские грузовики сновали туда-сюда, подбирая сложенные вдоль дороги самолетные двигатели. Британские грузовики везли освобожденных летчиков, которые были подстрелены во время первых налетов и заточены на годы в концлагеря, а теперь обрели свободу: они пели, смеялись, восклицали и пили, предвкушая свое возвращение в Англию. Оживление, облегчение, радость, смятение и страх слились в одной почти осязаемой волне.

Пока я сидел здесь, пропитанный пивом и чувством смятения, что-то щелкнуло в моей голове, и я увидел перед собой марширующие полчища крестоносцев, всадников в доспехах, оруженосцев, несущих копья, слуг, конных и пеших, людей в нарукавных повязках с сидящими на них охотничьими соколами в колпачках, кувыркающихся карликов… Меня перенесло во времена крестовых походов.

Эти образы исчезли столь же внезапно, как и появились, словно на короткое время передо мной открылась некая завеса, а затем была задернута вновь. Тем не менее, это видение вызвало во мне некое странное географическое осознание: я знал, где стояло старое здание, где был каменный мост через ручей.

Затем наступило своеобразное ощущение, что «все закончилось», что круг завершен. Когда-то давным-давно я оставил дом и семью и пошел воевать.

В этой жизни я должен был вернуться к тому самому месту, откуда я отправился на войну. Я думал о своей жене и об оставленном дома ребенке, об отце и матери, которые умерли, не дождавшись моего возвращения. Я размышлял о поворотах кармы, о том, что это было своего рода завершением.

Все мои попытки отнести это переживание к пьяному воображению или к воспоминаниям из курса истории, который я изучал в колледже, не смогли притупить это своеобразное ощущение попадания во вневременной мир глубинных воспоминаний.

Я могу привести вам дюжину других примеров подобных переживаний, имевших место в течение моей жизни. И я поделюсь с вами еще одним переживанием.

Мы с Томом Сёрджи ненавидели друг друга с того дня, как познакомились. Мы не знали, как с этим быть. Мы пытались нормально общаться, но это было чрезвычайно трудно. Мы причиняли друг другу душевную боль, а порой и физическую, устраивая драки и потасовки и приводя в замешательство самих себя, соседей по комнате и друзей. Практически весь первый курс обучения в колледже Вашингтона мы не переставая спорили, в основном на две темы: Эдгар Кейси и католическая церковь.

В конце концов, Том настолько достал меня своими насмешками над моим отцом, что я осмелился привести его к нам в дом и познакомить с ним. Это послужило поворотным пунктом в наших отношениях. Отец сделал для него считывание жизни, которое прослеживало корни проблем наших отношений, уходившие в древний Египет. Том просто влюбился в мою семью. И мы стали друзьями на всю жизнь.

Когда Мэри, жену Тома отвезли в больницу рожать их первого ребенка, Том решил проконсультироваться в той же больнице по поводу своего колена. Чтобы убить инфекцию, врачи поместили его в высокотемпературную камеру. Мэри вышла из больницы с малышкой на руках, а Том вышел оттуда, как скелет. На его руках и ногах совсем не осталось плоти, и он не мог ходить. Он являл собой ужасное зрелище. Том хотел попросить отца провести для него считывание, но Мэри не разрешала. Она говорила, что эти считывания ненаучны, и что они, возможно, проделки самого дьявола. В конце концов, она согласилась, поскольку боялась, что Том умрет.

В считывании для Тома говорилось, что врачи сожгли ему слизистую кишечника, через которую должны усваиваться организмом питательные вещества. В нем так же говорилось, что Том умирает, но что этот процесс можно приостановить. Были рекомендованы ванны с английской солью, легкий массаж, атомидин и лечение с применением элементов с жидким электролитом. Я взял прибор для лечения и все остальное, отправился в Нью-Йорк и остался у Тома на несколько дней, чтобы начать его лечение. Вскоре заболел отец Мэри, и она не смогла справляться с ними обоими.

В 1939 году Том приехал жить в наш дом, где оставался два года. Он был очень худой, его руки и ноги бездействовали. Папа продолжал проводить для него считывания и назначал лечение.

За эти годы я делал для Тома все возможное: я делал ему каждый день массаж и купал его в океане. Я обращался к бойскаутами, и они приходили и относили его куда угодно. Мы вместе молились, медитировали и вместе играли в шахматы. Я по-настоящему заботился о нем и научился о нем заботиться на глубинном уровне, на уровне души. Отец спас Тому жизнь. Я уверен в этом. Мы прорабатывали один из самых трудных кармических моментов. И мы стали друзьями на том уровне, который выходит далеко за пределы обычных отношений. Это было прекрасно.

В 1952 году Том в последний раз приехал в нью- йоркский госпиталь. Я умудрился найти время, чтобы повидаться с ним, но за ночь до того, как мне отправиться к нему, я побывал в его больничной палате в своем сне. Лежа один в кровати, он поприветствовал меня, и сказал: «Позови меня и я тотчас приду К тебе». Затем его тонкое тело отделилось от плоти. Он встал с кровати и пошел со мной в другую комнату, где мы сидели вместе и разговаривали. И он сказал: «Я скоро уйду и я счастлив. Я больше не могу выносить эту боль. Не трать время и деньги на то, чтобы навещать меня. Я не узнаю тебя, поскольку буду без сознания, но я услышу тебя. Я знаю, что ты все равно пришел бы. Вот ты и пришел…»

После этого мы говорили о других вещах, и он сказал: «Я буду продолжать пытаться помогать тебе, как смогу».

Он умер в январе 1953 года в возрасте 45-ти лет.

Я никогда никого так не любил, как любил Тома. Я никогда так не радовался в ненависти, как радовался, ненавидя Тома. Это были самые глубокие дружеские отношения в моей жизни, но я не знал ни одного человека столь амбивалентного и переменчивого, каким был Том. Разумеется, я никогда так упорно не работал над отношениями, как работал над отношениями с ним, и то же самое касается его по отношению ко мне. В конце концов, он стал доверять мне, а я ему, целиком и полностью, и мы были премного благодарны друг другу.

И, вот, последнее переживание:

В начале шестидесятых я ощутил, что меня распирает изнутри невероятная ярость. В то время я возглавлял развивающуюся во всем мире организацию — ИПА, в девиз которой входило слово «любовь», хотя сам понимал, что ненавижу тех людей, которые делают то, что мне не нравится. Мои сотрудники, с которыми я каждый день общался, вызывали во мне страшный гнев, и я не мог с этим справляться. Зачастую они выводили меня из себя, и мне было от этого плохо.