В погоне за искусством - Мартин Гейфорд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Слово «разбудить», которое он использует, напоминает термин «сатори», означающий в японском буддизме пробуждение, постижение или понимание. Другими словами, задачей Фукутаке было создать пространство, где не только выставлены первоклассные произведения искусства, но и где происходит изменение сознания, как в храме или святилище. И ему это удалось.
Наосима – это маленький городок, в нем чуть больше 3000 жителей. В 1985 году отец Фукутаке и тогдашний мэр островка задумали превратить его в место, где смогут встречаться дети со всех уголков света. Своим богатством семья Фукутаке обязана образовательной деятельности, и у Фукутаке есть доля в холдинге Benesse Inc., которому принадлежит в числе прочего сеть языковых школ Berlitz.
Фукутаке приступил к созданию на Наосиме святилища современного искусства после смерти отца в 1986 году. Со временем проект становился всё масштабнее, вовлекал всё больше работ самых разных авторов и расширился на соседние острова Тэсима и Инудзима. Люди, которые добираются сюда, действительно совершают паломничество. На пароме я заметил несколько человек из знакомого мне круга художников и ценителей искусства. Итальянец в элегантном твидовом пиджаке, приехавший из Токио, очевидно, намеревался обернуться за день – это осуществимо, если очень рано сесть на скоростной поезд, но требует немалой самоотверженности.
Наша поездка выпала на ослепительно солнечный весенний день, и первое, что мы увидели после короткой поездки на челночном автобусе от паромного причала, была Тыква Яёй Кусамы (1994). Этот выпуклый, словно надутый, овощ, в два с половиной метра высотой, покрытый узором в горошек, стал эмблемой Наосимы. Силуэт тыквы вырисовывался на фоне сверкающего бликами утреннего моря, по которому рассыпались похожие на конические пудинги островки. К этому времени группа пилигримов разошлась, и пирс был всецело в нашем распоряжении. Эта великанская тыквина выглядела сюрреалистически: нечто среднее между призовым овощем на витрине зеленщика и кораблем инопланетян.
МУЗЕЙ ЧИЧУ
Наосима, Япония
Зритель, знакомый с современным западным искусством, примет эту тыкву за произведение поп-арта, – чем она, возможно, и является. В шестидесятых годах Кусама жила в Нью-Йорке и выставлялась с такими художниками, как Энди Уорхол и Клас Олденбург. Но Тыква не похожа на их ироничные холодные работы. Покрывающий ее рисунок в горошек связан с яркими галлюцинациями, которые начались у Кусамы в возрасте десяти лет. Она называет эти пятна-точки «сетями бесконечности». Мы с Джозефиной уже видели в Токио странные и куда более старые изображения гигантских овощей на выставке японского искусства XVIII века. Так какое же явление Тыква – западное или восточное, или в ней нераздельно слились Запад и Восток?
Великий джазовый музыкант Дюк Эллингтон говорил еще в начале семидесятых, что Запад и Восток перетекают друг в друга и каждый человек рискует потерять уверенность в том, к какой культуре себя отнести. Сегодня этот феномен легче всего заметить именно в Наосиме.
Пройдя пару метров вдоль берега, мы наткнулись на работу мастера лэнд-арта, американца Уолтера Де Марии. Это были две гранитные сферы, размещенные внутри искусственной выемки в небольшой скале. Они были безупречно отполированы, поэтому в них четко отражались и зритель, и края этой выемки, словно перед вами был экран с видеозаписью, врезанный в камень. Мне показалось, что передо мной современная версия Платоновой пещеры: реальность, отраженная в геометрически совершенном твердом теле, находящемся внутри земли.
Это был безупречный пример того, как можно сказать многое малыми средствами. Данный принцип, доведенный до логической крайности минималистами поколения Де Марии, является ключевым для многих явлений модернизма XX века. Но когда я бродил по Наосиме, меня поразила мысль, насколько этот принцип глубоко японский. Величайшим в мире произведением минимализма является Сад камней в древней столице Киото. Этот «сухой сад» в дзен-буддистском храме Рёандзи состоит из пятнадцати камней неправильной формы, лежащих на светлом гравии с волнистыми следами грабель; перед тобой почти ничего нет, но смотреть можно часами. Сад был создан примерно за пятьсот лет до того, как архитектор-модернист Людвиг Мис ван дер Роэ сказал: «Меньше – значит больше».
В музее Чичу, одном из четырех художественных музеев Наосимы, экспонатов не так много. Но впечатление он производит большое. «Чичу» означает «подземелье», и здание музея представляет собой отчасти пещеру, врытую в холм, отчасти бетонный лабиринт. Архитектура Тадао Андо сама по себе произведение минималистского искусства. Мы прошли к экспонатам по длинным коридорам и внутренним дворам, чьим украшением, как в саду Киото, служили редкие, обдуманно расставленные камни.
Мы провели немало времени в этом бетонном дзен-лабиринте Андо, прежде чем увидели первый экспонат (хотя сам Андо мог бы справедливо заявить, что экспонатом является и созданная им конструкция). Когда же мы увидели картины и скульптуры, их сочетание оказалось поразительно необычным. Музей Чичу посвящен трем художникам: Джеймсу Тарреллу, Уолтеру Де Марии и – Клоду Моне. Ни один скучный традиционный куратор не свел бы вместе это трио. Таррелл работал с авангардистской средой – светом; Де Мария принадлежал к ведущим фигурам минимализма шестидесятых и семидесятых годов, так что их работы достаточно хорошо сочетаются. А Моне… Моне – это Моне.
Таррелл сказал, что, когда он впервые услышал о проекте в музее Чичу, его реакция тоже была: «Что-о?» Связь между тремя представленными художниками: двумя звездами послевоенного американского искусства и великим импрессионистом, родившимся за сто лет до Таррелла, – появилась в воображении Фукутаке. Сначала он влюбился в водяные лилии Моне – полотно длиной почти в два метра – и купил его, потом добавил еще четыре его полотна с лилиями и, наконец, решил присоединить к ним работы двух американцев. И, осматривая музей, я начал понимать, какие связи он увидел между этими художниками: их темы – это свет, отражения, созерцание.
Пять великолепных изображений водяных лилий Моне казались здесь более японскими, чем если бы они висели в Париже или Нью-Йорке. Перед входом в зал нам пришлось снять обувь, как в храме, – для художественной галереи это было, по-моему, чересчур. Джозефина заметила, что у японцев, в остальном всегда одетых с иголочки, задники ботинок часто смятые.
Лично я не люблю ходить в носках ни при каких обстоятельствах. Но, оказавшись в галерее с водяными лилиями, я понял, зачем это было нужно. Пол этой святая святых искусства был выложен крошечными квадратами белого каррарского мрамора. Сверху на них падал естественный свет. Зал был эфирно легким, светлым и чистым. Даже смотритель был не скучающим или навязчивым, как с
