Сердце искателя приключений. Фигуры и каприччо - Эрнст Юнгер

Но в то же время ради нашего блага на этот цвет наложены крепкие печати. Мы его горячо приветствуем и так же стремительно отшатываемся от него; он заставляет сердце биться чаще, но в то же время и боязливее. Иначе мир выглядел бы также, как комната Синей Бороды, и, как арена хаотичных столкновений, был бы озарён бликами разгорающихся пожаров. От этого нас берегут хранящие и направляющие силы — княжеский пурпур и чистое пламя очага весталок.

Эта бережливость, ведущая к славе, требует в качестве своего дополнения принцип высшего законодательного духа, которому подчинён синий цвет. В этом цвете обозначаются два крыла духа: удивительное и ничто. Синий цвет — зеркало таинственных глубин и бесконечных далей.

Так, синий известен нам прежде всего как цвет неба. Более бледный и холодный, часто соприкасаясь с серым или даже с зеленым, он вызывает в нашей груди чувство пустого и безграничного пространства. Лишь вблизи тропиков излучается вечно ясная атлантическая синева, которую поистине можно сравнивать с шатром. Но по ту сторону земной дымки небесный свод светится своим глубочайшим, стремящимся к черному сиянием, и, возможно, именно там явственно открывается взгляду мощная власть ничто. Звезды плавают по нему, как плавает в маточном растворе кристалл.

Глубокие моря улавливают этот цвет и разнообразно отражают его — от матового кобальта до светлой лазури. Есть морские дали, что сияют как темный шёлк или сапфир, есть кристально ясные поверхности над светящимся дном, а у скал — водовороты, где из пучины цвета чашечек и зениц вырываются струи, чудесно разливаясь вширь. Всякий, кто любит море, помнит моменты оцепенения и следующие за ними моменты ясной духовной радости при виде такого зрелища. Не вода и не бесконечность воды вызывает эту радость, а ее божественная нептуническая сила, живущая даже в самой малой волне.

Синий — это цвет пограничных мест и пределов, недоступных для жизни, например, дымки, которая растворяется в ничто, вечного снега и самого центра пламени. Подобным же образом он проникает в тени, сумерки и далекие линии горизонтов. Он приближается к покоящемуся и убегает от подвижного.

Когда появляется красный цвет, мы ощущаем приближение и ускорение отношений; синее, напротив, вызывает чувство удаления и промедления. Сад с синими цветами поэтому наиболее благотворно влияет на наши глаза. Комната с синими стенами представляется нам больше, спокойнее, но и холоднее. Синий цвет имеет целительную для сердца силу. Народная мудрость связывает его со всеми странными, ненастоящими, хмельными состояниями, в особенности, если это лазоревый цвет; затем он опять-таки выступает как символ таинственного, верного и постоянного. В самом деле, синий в противоположность поляризующему красному является цветом, наиболее подходящим для человеческих союзов, универсальным цветом как таковым. Подобным же образом он указывает на духовную жизнь и особенно в фиолетовых оттенках на бесплодность плоти.

Синий цвет связан с духовным, но не с благородным состоянием — последнее характеризует красная гамма, доминирующая в пурпуре. Он почти не имеет оттенков, он уместен там, где закон тождествен себе, не там, где его применяют. Соотношение синего и красного дает материал для высокой медитации: в сфере космического — о небе и земле, в сфере человеческого — о священнической и царской власти.

Черная треска[15]

Берген

Корабль пришел в порт глубокой ночью, и краны немедленно приступили к разгрузке. Лежа в своей маленькой каюте, я сквозь сон слышал, как они поднимали грузы из трюмов корабля и опускали их на берег. Под эти мерные звуки, разделённые моментами тишины, мне приснился недобрый сон. А привиделось мне, будто один из крюков зацепил меня за край одежды и поднял на огромную высоту, снизу же на меня смотрела испуганная толпа людей. Когда один кусок ткани рвался, крюк цеплялся за другой, и я продолжал висеть. После каждого такого рывка зрители издавали громкие крики. Наконец кран осторожно опустил меня на землю. Толпа поспешила навстречу, и я узнавал в ней людей, которым я был неприятен и которые всегда желали мне зла. Тем более странным показалось мне, что все они смотрели на меня дружелюбно и сочувствующе. Они дотрагивались до меня кончиками пальцев и ощупывали мое тело.

Проснувшись, я вышел на берег, чтобы прогуляться по торвету. Эти северные портовые города напоминают мне картины из далекого детства; они навевают скуку, но в них я чувствую себя как дома. К этому времени в порт начали стекаться рыбацкие лодки, уходившие на ночь в море, и прилавки торговцев рыбой наполнились свежим уловом. Мое внимание привлекла треска, гладкая блестящая рыба, которую вылавливают в огромных количествах и из-за черного цвета еще называют «угольщик». Перед смертью жизненная сила выходит из нее чередой мелких продолжительных содроганий. Тысячи и тысячи рыб раскинулись по рынку черным трепещущим ковром, окаймлённым с четырех сторон пёстрыми прилавками торговцев цветами — жуткое и веселящее зрелище.

Я обратил внимание на одного работника, который, заигрывая с красивой служанкой, умертвил не менее сотни рыб. Он выхватывал их из чана и не глядя перерезал им острым ножом глотки прямо под жабрами. Это равнодушное занятие резко контрастировало с болью, которую оно вызывало. И дело было не столько в жестокости, сколько в механическом безразличии к происходящему. Какими тщательными и осмысленными были движения старого рыбака, которого я наблюдал на Юге у небольшого утеса в Алкудии за сортировкой и разделыванием улова! Между ними такая же разница, как между получающим свой товар торговцем и охотником, приносящим дичь.

За завтраком мне пришла в голову мысль, что мы живем в эпоху, когда нам угрожает как деловая хватка первого, так и хладнокровная жестокость другого, — в эпоху двойного истребления. Подобно Одиссею, мы плывем между Сциллой и Харибдой мировых и гражданских войн и, вероятно, как и эти рыбы, не знаем даже названия того процесса, в сетях которого бьёмся. С каким удовольствием я прочел бы об этом в какой-нибудь книге по всемирной истории через пару столетий! Но, к сожалению, такие отчеты часто напоминают страницы, где не хватает точек над «i». В Париже 1792 года тоже были приятные вещи, такие же, как и превосходный завтрак, подаваемый на рыбном рынке в Бергене в одиннадцать часов утра прямо рядом с прилавками.

Historia in nuce: колесо фортуны

На борту

Типичное зрелище, которое можно часто видеть на наших ярмарках, — это группы людей, собирающихся вокруг колес фортуны. Мы безучастно проходим мимо одной из фигур судьбы, которым подчинена наша жизнь, и не придаем этому колесу никакого значения. А между тем его стоило бы рассмотреть чуть внимательнее, даже если мы пренебрегаем выигрышем, который сулит нам смешной крикун.

Эти маленькие машины встречаются нам в различных формах, но объединены они общим принципом. Их механизм основан на взаимодействии колеса или кружащегося диска с системой символов, представленных в виде цветов, цифр или знаков. По идее, колесо счастья можно представить себе как состоящее из двух кругов, где первый, неподвижный, подразделен на фрагменты, а второй лишь совершает движение.

Игра упростится, но суть ее не изменится, если круг символов объединить с вращающимся кругом. Таково устройство рулетки в ее привычной форме, она предстает перед нами как простой диск. Однако если сделать некий поперечный разрез, то на первый план выступит ее двойственный характер; во-первых, мы различаем колесо, во-вторых — круг символов, приклеенный или нанесённый на него краской. В то же время существуют такие разновидности рулетки, где колесо вращается, а независимый от него круг символов стоит на месте. Такое устройство имеют колеса счастья, сделанные в форме волчка, где бегающий шарик останавливается в устроенных по краю ложбинках. Благодаря этому игра становится более четкой, ибо круг символов остается, в сущности, неподвижным и сохраняет постоянство своей структуры. На этом зиждется устойчивое соотношение выигрыша и проигрыша и вместе с тем надежный расчет всех предпринимателей, на которых работает колесо счастья.

Совершенно иначе это устройство отражается в мире игрока. Для него огромное значение диска объясняется тем, что он связан с тем фрагментом круга символов, на который указывает жребий. Этой цели служит особое приспособление, индекс, дополняющий колесо фортуны и придающий определенный смысл пустому движению диска. Теперь весь ход игры выглядит так: над фиксированным кругом символов движется стеклянный круг, на котором нанесен значок. Метка на остановившемся диске указывает на некий фрагмент круга символов, определяя тем самым выигрыш или проигрыш. Очевидно, что всё это устройство становится настоящим колесом фортуны лишь благодаря индексу. Поэтому и ощущения игрока особенно интенсивны именно в тот момент, когда метка показывает какое-то значение.