Мать четырех ветров - Коростышевская Татьяна

— У тебя язык, наверное, тоже столько весит, — пропыхтел тот стражник, которому досталась почетная обязанность поддерживать мои плечи. Страдальцу приходилось спускаться спиной вперед, и хорошего настроения это ему явно не добавляло.

— Вас, кабальеро, никто не заставлял на эту работу соглашаться, — укорила я. — Знаешь, как у нас в Рутении говорят? Назвался груздем — полезай в кузов!

— Кузов — это что такое?

— Такая плетеная корзина, на кухню еще в них провизию передают, — любезно пояснила я. — Вино или окорока свиные, которые хамон называются. Я бы от ломтика-другого мясца вяленого сейчас не отказалась…

— Ты в такой момент о еде можешь думать? Мьерда! — ругнулся стражник. — Мы могли использовать подъемник и спустить ее вниз через кухонную шахту!

Под сводами винтовой лестницы раздался разочарованный всхлип. Меня вынесли на открытую галерею и осторожно поставили на ноги. Горячий соленый ветер поцеловал меня в щеку. «Эх, дружок, не чувствую я тебя и на поцелуй не отвечу. Злые люди Лутонюшку обидели, в железо заковали, с гобою разлучили. Но это ничего, мы привычные, отомстим и забудем». В том, что из создавшейся ситуации мне удастся найти выход, я даже не сомневалась.

— Привал! — скомандовала я служивым. — И одежду поправьте, а то будто на сеновале полночи кувыркались.

Они смотрели на меня с каким-то суеверным удивлением, но послушно поправляли перевязи и придавали гребням шлемов правильное направление. А я, опершись о деревянные тесаные перила, думала о том, что мне срочно нужно зеркало, и новее не для того, чтоб красоту свою неземную осмотреть.

— Ну что, отдышались? Тогда продолжим прогулку!

Галерея опоясывала внутренний двор и вывела нас к другой лестнице.

— Я сейчас умру, — сообщил самый молоденький стражник. — Может, давайте ее просто вниз сбросим, а начальству доложим, что она бежать пыталась.

— Разговорчики! — прикрикнула я, заранее скрещивая на груди руки. — Вы меня куда вообще ведете, выдумщики?

— В северное крыло, там зала малого совета, ну знаешь, где гербы дутые на окнах.

Я кивнула, вызывая в памяти план построек.

— А путь через галерею вам кто подсказал?

— Начальство.

— А сейчас пойдем через двор, — развернулась я на каблуках. — Вперед!

— Там тоже лестница.

— Обычная, не винтовая. Успокойся, задохлик, я своими ногами спущусь.

Он так обрадовался открывающимся перспективам, что на «задохлика» даже не обиделся. Я давно замечала, что совместно преодоленные трудности сближают. Мы почти дружески болтали, минуя пролет за пролетом. Ребят звали без затей: Пако, Пабло, Панчо и Просперо. И они, так же как и я, недоумевали по поводу странного внутриотрядного распределения.

— Может, вашему капитану просто трудно вас всех вразнобой по именам запоминать? — предположила я. — А так очень удобно получается.

Пабло пожал плечами.

— У нас есть еще «А-четверка»: Альберто, Асканио, Азазелло и Арт, и на «Д»…

— А кто студенческое крыло патрулировал, когда Игоря Стрэмэтурару убили? Не вы?

— Нет, мы как раз отдыхали в казарме, — ответил Просперо, тот самый «задохлик», которому во время спуска досталось нести мою самую важную часть — голову, полную умных мыслей. — С утра сменились, нас уже потом вызвали.

— А слухи какие ходят? Почему с дознанием на целую неделю затянули? Алькальд распорядился?

Просперо, кажется, был самым осведомленным молодым человеком из бравой четверки.

— Это ректор придумал. Говорят, алькальд наш — сынок дона Акватико, вот начальство и решило с домом воды задружиться. Велено было на комнату замораживающее колдовство набросить, чтоб сохранить все как было. Рассказывают, даже коридор выстудило, сосульки с потолка свисают. Патрульные в плащи кутаются, вино подогретое бутылями хлещут, но все равно зубами от холода стучат.

Большая часть пути была пройдена, за кованой решеткой калитки начиналась последняя лестница с широкими ступенями, вытесанными из камня. Очень скоро я явлюсь пред светлы очи дознавателей.

— Ребятушки, — начала я осторожно, — а не могли бы вы товарищей своих расспросить, кого они ночью той в коридорах видели? Может, кто-то что необычное, непривычное заметил? Из посторонних, может, кто шастал?

Просперо кивнул:

— Исполним. А тебя спросить можно?

— Я его не убивала, — твердо встретила я взгляд темных глаз. — Жизнью клянусь!

Стражник моих оправданий будто не слышал.

— Ты ведь покойника видела близко?

— Да.

— И что сама скажешь?

Я задумалась, вызывая в памяти неприятную картину. Голый торс Игоря, россыпь оранжевых веснушек, волосы, прикрывающие шею. Вот я трогаю его за плечо, удивляясь закостенелости. Пахнет соленым железом и почему-то мышами. Я с усилием переворачиваю мертвое тело, рыжие локоны скользят за спину…

— Ему вскрыли яремную вену, — наконец сказала я. — И кажется — зубами.

Ребята перекинулись встревоженными взглядами.

— Ты хорошо все рассмотрела?

— Там был ножевой разрез, аккуратный, как по ниточке, а поверх — рваная рана. Как будто кровь недостаточно быстро выходила, а убийца не мог ждать. И кажется, он ее сцеживал во что-то, потому что…

Иссушенная, будто пергаментная, кожа, несколько пятен на подушке, похожих на цветочные лепестки…

— Маловато ее было, крови то есть.

Мне стало очень страшно. Все воспоминания, задвинутые в самый дальний угол памяти, вылезли наружу, вызывая головокружение и тошноту.

Просперо поддержал меня за локоть.

— Не безумствуй, мэтресса, не время сейчас. Давай днем встретимся, поговорим. Может, я тебе что-нибудь важное сообщить смогу.

— И чем же я вашу благосклонность заслужила? Служивый люд студентов не особо жалует.

Стражник улыбнулся:

— А за что нам их любить? Стихийники — отпрыски аристократических семейств, благородные доны и доньи, для которых жизнь простого люда сродни страшной сказке. А ты, говорят, простая девушка, даже с прислугой на короткой ноге.

Парень был в чем-то прав. Я могла не помнить по именам большую половину своих однокашников, но твердо знала, что девушку-прачку, которая добела отстирывает мои сорочки, зовут Илька и влюблена она в чашника Хесуса, а повариха дона Сибил прибыла в Элорию еще в младенчестве, любит грустные баллады и не любит сливовый сорбет. Также знакома я была с горничными, посудомойками, конюшими, лакеями и поварятами. И эти милейшие люди в меру своих сил помогали мне в моих делишках, не задавая лишних вопросов и часто отказываясь от мзды.

Щекастый Панчо взял меня под свободный локоток.

— У Просперо бабушка — бруха, ведьма деревенская. Мы хотели к ней в гости заглянуть, за советом.

— Были и другие смерти? — замирая от предчувствия, спросила я. — О которых в Квадрилиуме не известно?

— В рыбачьих деревеньках часто люди пропадают. Море близко… Поэтому и особых дознаний никто не проводит. Только в последний год стали наши утопленники домой возвращаться. Не все, правда, и не живыми.

— И до плоти человеческой жадными?

Я дрожала вовсе не от холода.

— Не может обычный человек в такую нежить превратиться. Я встречала упыря, вы таких еще «некрофаго» называете. Мне говорили, только маг, который попробует кровь…

— Значит, либо ты слышала не всю правду, либо… — начал Просперо.

— Время для бесед неподходящее, — поторопил нас Панчо. — После полудня к беседке приходи, которая у двух сосен на утесе.

— Обязательно, — пообещала я. — Может, у вас сказки какие про нежить есть или предания народные? Должен же быть способ от упырей защититься. Осиновые колья вроде помогают.

— Еще огонь, соль и чеснок, — кивнул Просперо. — Вот и все, что сейчас припомнить могу. Думаю, абуэлита — бабка моя — еще что-нибудь подсказать сможет. Мы пришли, донья Лутеция. Удачи!

Я кивком поблагодарила бравую четверку.

— До встречи, кабальеро!

И, гордо держа тяжелую от мыслей голову, вошла в залу заседаний.

Здесь мне раньше бывать не приходилось. Разноцветные витражные стекла, которыми я любовалась при каждой удобной возможности, снаружи производили совсем другое впечатление. Окон было много — по четыре с каждой стороны, закатное солнце причудливо дробилось в многоцветий богатых гербов. Под потолком ярко горели две огромные люстры, каждая из которых, размером с мельничное колесо, поддерживала сотни свечей. Камин, утопленный в глухую стену, был полон пылающих дров. Я даже зажмурилась на мгновение, привыкая к жару и свету, и присела в церемониальном поклоне, насколько позволяло впивающееся в плоть железо. Ну как в поклоне… Просто согнула колени и опустила очи долу, вытянув шею с беззащитной грацией. Ну чисто лебедушка или иноземный зверь камелорпард.

— Донья Лутеция Ягг, — возвестил некто зычным голосом. — Пройдите, донья, вас ожидают!