На рубежах южных - Борис Тумасов

Котляревский спрыгнул с тачанки и направился в правление. Оттуда уже спешил станичный атаман— дюжий, седоусый сотник. Одет атаман был в старый вылинявший малиновый кунтуш и синие шаровары. Битое оспой лицо стало тоже малиновым, чуб и седые усы вымокли от пота и обвисли. За ним шагали старики, распаренные жарой и хмельным чихирем, к которому они прикладывались, ожидая наказного.

Гулким басом атаман доложил, что в станице «все, слава богу, в порядке, только десяток казаков и один урядник ушли в Катеринодар к смутьянам».

Лицо Котляревского передёрнулось. Он с раздражением взглянул на тронутый молью, пропотевший малиновый кунтуш атамана и почему‑то подумал: «Должно, шарпанул этот кунтуш где‑нибудь в панском имении, когда ещё запорожцем был!»

Кивнув головой, наказной нахмурил брови и приказал побыстрее напоить коней, а людям поднести по чарке вина и мяса с хлебом. Сам отказался пройти на атаманское подворье, а пообедал, сидя в тачанке, жареной гусятиной. Неутомимо скрипел колодезный журавель. Казаки быстро заменили упряжку в тачанке.

И вскоре она уже была за станицей. За ней рысил на уставших лошадях конвой.

Перевалило за полдень. Степь томилась от зноя и казалась вымершей, только в белесой синеве трепетал неугомонный жаворонок, да иногда, сквозь глухой конский топот, раздавался жалобный крик перепела:

«Пить–пить!»

Издали показались вал и плетень Елизаветинского кордона. Котляревский велел ехать шагом, окликнул есаула:

— А ну, есаул, узнайте, что на кордоне.

Есаул молодецки поднёс к папахе ладонь с повисшей на руке нагайкой, козырнул и, объехав тачанку, поскакал к кордону. Минут через десять он вернулся в сопровождении войскового старшины Гулика.

— Мокий Семенович! — обрадовался Котляревский, когда Гулик, соскочив с коня, грузно зашагал к остановившейся тачанке. — Как вы очутились здесь, какими судьбами?

Тот, горько улыбнувшись, передёрнул плечами.

— Вынужден был искать вас…

Старшина покрутил головой.

— Ох, что там заварилось! Боже мой! Вчера целая толпа подступила к правлению. Ругательные слова кричали на всех старшин и на вас тоже. Оружием угрожали. А всех их подстрекали к тому Дикун, Собакарь, Шмалько и Половой. На беду, ярмарка сейчас, и многие казаки к смутьянам перекинулись.

Котляревский молчал.

Великий растерянно переводил взгляд с Гулика на Котляревского, с Котляревского на Гулика.

— В Екатеринодар вам ехать нельзя, объезжайте его стороной и направляйтесь в Усть–Лабу, — посоветовал Гулик. — Там генерал–майор Спет с Суздальским полком. С ним и приходите, чтоб сила была за плечами.

Котляревский отрицательно покачал головой.

— Нет, Мокий Семенович! Попробую уговорить… Плохо, коли в наши, казачьи, дела придётся солдат впутывать.

О том, что происходит в Екатеринодаре, Котляревский понял ещё у въезда в поселение. Ворота крепости были раскрыты настежь, и там бурлила беспокойная, шумная толпа. Встречные казаки шапок не снимали, недобро косились на конвой.

Не заезжая домой, наказной направился прямо в крепость, где расположились восставшие полки.

— Подождите, — шептал он. — Это вам даром не пройдёт!

Котляревский решил любой ценой погасить вспышку недовольства. Во всём случившемся винил он только Кордовского и полковников, ходивших в персидский поход. «Одни заворовались, меры не знали в своём сребролюбии, а другой гибкости не проявил. Надо было дать казакам хоть часть довольствия — и бунта бы не было, — думал Котляревский. — Пусть бы только разошлись по домам, а там всех зачинщиков поодиночке б взяли…»

Дробно постукивая копытами по сухой, как камень, дороге, кони внесли коляску в крепость и, не сбавляя хода, покатилась к майдану.

«Как себя вести с бунтовщиками? — размышлял наказной. — Обещать, что будет по–ихнему? Грозить? Эх, Головатого бы сюда! Умел старый лис с казаками ладить…»

Он представил себе, как поступил бы покойный Антон Андреевич на его месте. Конечно, он пришёл бы к казакам один, без конвоя, невозмутимо посасывая старую люльку. Присел бы с казаками в тени, угостил бы их своим табачком, поговорил бы просто, задушевно. Вспомнил бы совместные походы на Туретчину…

«Это был бы самый правильный способ справиться с бунтом!» — решил Котляревский.

Но не было у него умения запросто, дружески беседовать с простым народом, не было и желания понять нужды казаков-«холопов», «быдла», как он мысленно их называл.

У самой толпы ездовой осадил разгорячённых коней. Тачанку со всех сторон окружили казаки. Котляревский, не сходя на землю, встал, окинул толпу холодным властным взглядом.

— Чего вы хотите, казаки? Почему не расходитесь по хатам? Или не надоела вам походная жизнь? Или по семьям не соскучились?

— О чём заговорил! У нас, пан атаман, жизнь походная в печёнках сидит! Да только за ту жизнь нам вместо спасибо дулю показали! — ответил за всех Ефим.

— Правильно Половой говорит. Отдай довольствие! — зашумела толпа.

— Довольствие вам сегодня же выдадут, и немедленно расходитесь по станицам!

— Ото добре! Так бы давно! — закричали остальные голоса.

— Э, нет! — Вперед пробился высокий казак с орлиным носом и чёрными усами. — Э, нет! — повторил он. — Л ежели мы в походе не были, а не меньше ихнего настрадались, так кто ж наши обиды выслушает?

— Верно, Панасенко!

— Землю по справедливости делите!

— Леса всем поровну, а не только старшинам!

— Не разойдемсь! — ревела толпа.

— Добудем правду–матку, шо старшины ховают!

— Не уйдём, пока всего не добьёмся!

— Тише! — поднял руку Котляревский. Шум постепенно затих. — Как я могу запомнить всё, что вы кричите? Сие по–хорошему на бумаге изложите и в правление подайте. Мы разберёмся. — И не выдержал, повысил голос: — А вы добром расходитесь, чтобы худа не вышло!

— Не грози!

— Погоняй отсюда!

— Ты панские замашки брось!

Какой‑то казак в драной свитке заложил два пальца в рот и свистнул так пронзительно, что испуганные кони чуть не выломали оглоблю.

— Пошел! — подтолкнул Котляревский ездового.

Кони с места перешли в рысь.

Едва коляска скрылась за куренными строениями, как кто‑то из казаков выкрикнул:

— Письменно жалобу подать!

— А где Дикун?

— А вон они!

Один из казаков указал на протискивающихся сквозь толпу Федора, Осипа и Никиту.

— Где вы ходите? Тут Котляревский приезжал! Давайте жалобу писать! Грамотеи есть?

Откуда‑то сбоку, от правления, вывернулся маленький, щуплый казак с чернильницей в руках.

— Жалобу так жалобу.

Он устроился на крыльце войскового правления, разложил бумагу, открыл чернильницу и почистил перо о свои спутанные рыжие патлы.

— Бумагу бы другую надо! — Казак–грамотей покачал головой. — Гербовую, орлёную!

— И такая пойдёт! Пиши!

— Жалоба атаману войска Черноморского от всех казаков, — вывел добровольный писарь.

Кто‑то добавил:

— От всех казаков, бывших и не бывших в походе!

— Дописываю! — Перо снова заскрипело.

Со всех сторон посыпалось:

— Жалуемся на своих атаманов. Они незаконно нас на кордоны отправляют, а кой‑кто откупается от службы!

— Довольствие за поход нам не выдали, а старшины и полковники провиант продали и деньги себе взяли!

— Не все сразу, не успеваю писать!

К писарю протиснулся Коваль.

— Пиши! Землю делят не по справедливости!

Не успел Андрей отойти в сторону, как другой казак уж подсказывал:

— Запиши: старшины лес рубят, а до нас только щепки долетают!

— Они суконные свитки носят, а мы задом светим!

— Попановали старшины, и годи!

— Допиши! Хай прогонят всех атаманов, новых будем выбирать!

Пот мелкими каплями стекал по лицу писаря, он не успевал вытирать его.

— Кончил, господа казаки! — наконец проговорил он.

— Писал писака, а читать будет собака, — пошутил один из казаков.

— Кто жалобу вручит?

— Дикун и Шмалько!

— Да пусть скажут, что не разойдёмся, покуда жалоба без ответа будет!

— Верно! Бери бумагу, Дикун!

Котляревский встретил Дикуна и Шмалько сдержанно, холодно, но вежливо. Прочитал жалобу, повёл плечами:

— Довольствие вам выдадут, а остальное в жалобе считаю написанным без основания. Так и передайте казакам. И ещё, — он прошёлся по канцелярии, — в последний раз говорю: добром расходитесь. А вам, Дикун и Шмалько, мой совет — вы первые начали смуту, вам первым и кончать ее…

Ни с чем вернулись на майдан Федор и Осип, передали ответ наказного.

Расшумелись ещё больше казаки:

— Тут будем стоять, не разойдёмся!

— Брешет, мы по справедливости жалуемся!..