На рубежах южных - Борис Тумасов

— Душу из старшины вытрясем, а своего добьёмся!..

На четырнадцатый день бунта Котляревский действовал решительно. Вызвав Кордовского, он приказал арестовать Дикуна и Шмалько.

Выполнять распоряжение атамана приказано было полковнику Чернышеву, майорам Чепеге и Еремееву, поручику Шелесту и прапорщикам Голеновскому и Аксентьеву. В помощь Чернышеву Котляревский с умыслом выбрал людей, присланных из Петербурга, казачеству не знакомых. Они, по мнению атамана, будут действовать смело. Чернышев пытался увильнуть от неприятного поручения, но Котляревский прикрикнул на него:

— Сами разозлили казаков своими неподобающими делами, а теперь за чужие спины хотите схорониться!

Шли молча, и только на майдане Аксентьев шепнул Голеновскому:

— Что‑то нет у меня веры, что кончится это добром…

Уже перевалило за полдень. Многие казаки ушли на ярмарку, а большинство, разбившись на кучки, сидело в холодке.

Заметив вооружённых офицеров, казаки прекращали разговоры, поднимались, шли за ними. Шум на майдане стихал.

— С чем пожаловали? — спросил кто‑то из толпы.

Ему никто не ответил.

Дождавшись, пока все утихнут, Чернышев вызвал:

— Дикун, Шмалько!

Раздвигая казаков, Федор и Осип подошли к полковнику. Глядя Чернышеву в глаза, Дикун спросил:

— Что скажешь, полковник?

Все замерли.

— За подстрекательство к бунту распоряжением атамана войска вы арестованы, — объявил полковник. — Взять их под караул.

Аксентьев и Шелест рванули из ножен шашки, стали по бокам арестованных. Казаки взволновались:

— Наших берут!

— Не допустим! Мало они настрадались!

Кто‑то отчаянно, с надрывом выкрикнул:

— Бей старшин!

— Бей! — подхватили другие.

Толпа ринулась вперёд. Подмяли Чепегу. Майор Еремеев потянул саблю, но Шмалько ударом кулака сбил его с ног. Еремеев, крякнув, мешком осел на землю. Шелест, пятясь, отбивался шашкой от наседавших казаков. Кто‑то, зайдя сбоку, ударил его тупым концом пики по голове. Шелест упал. Аксентьев успел нырнуть в войсковой собор.

— Гляньте, Чернышев‑то! — крикнул Собакарь и погнался за убегавшим полковником.

Тот был уже на ступеньках войскового правления, как Никита с силой ударил его пикой. Полковник, взмахнув руками, свалился на ступеньки. Кровь тёмным ручьём потекла вниз, впитываясь в горячую землю.

Прапорщик Голеновский успел запереться в караулке. В единственный оконный проем высунул ствол пищали. Раздался выстрел.

Толпа отхлынула. Ствол скрылся, но сейчас же высунулся вновь.

— Там пищали заряженные! — закричал кто‑то.

Несколько казаков, зайдя со стороны, нажали на дверь. Сбитая из толстых дубовых досок, она не поддавалась.

— Смотрите, как откроется, он в вас и выпалит, — снова раздался предупреждающий голос.

— Слушай! — закричали казаки. — Выходи подобру, лучше будет!

Голеновский не отозвался.

Казаки начали совещаться.

— Запалить его! — предложил кто‑то.

— Верно! — подхватило несколько голосов. Все бросились за камышом, сложенным невдалеке.

Их остановил Собакарь.

— Сушь такая, все пожаром пойдёт!

Посмотрев в сторону караулки, Дикун проговорил:

— А мы его попробуем по–иному.

Незаметно для Голеновского он прокрался вдоль вала к караулке и затаился за углом. Бесшумно, шаг за шагом продвигался Федор к окну. Казаки наблюдали за ним. Голеновский, видимо, тоже догадывался, что нападавшие что‑то замышляют. Ствол пищали беспокойно поворачивался то в одну сторону, то в другую, нащупывая цель. Когда до окна осталось не больше шага, Дикун прыгнул и с силон рванул обеими руками за ствол. Грянул выстрел, и выдернутая из рук Голеновского пищаль отлетела в сторону. Не давая прапорщику опомниться, Федор прыгнул в окно и своим телом вышиб тяжёлую раму. Сбив Голеновского с ног, он виском ударился о дубовую стойку нар. В голове зазвенело. Хрипло выкрикивая ругательства, прапорщик потянулся к пищали. Но в окне показались ещё два казака. Один из них открыл дверь. Ворвавшаяся толпа вытащила Голеновского из караулки и, раскачав, бросила на поднятые пики.

— Котляревского! Идем к Котляревскому! — выкрикнул Дикун. Н казаки хлынули в правление. Но атамана там уже не было.

— Идемте к нему до дому! Поглядим, как живёт пан наказной! Пусть гостей принимает! — И толпа, выкатившись из крепости, обрастая по пути казаками, приехавшими на ярмарку, устремилась к дому наказного.

Затрещали выбитые ворота, гомон наполнил Двор. Зазвенели стекла. Казаки обыскали все подворье, но Котляревского нигде не было. Не нашли никого и из семьи атамана.

— Где ж он, бисов сын?

— Да чего вы его тут ищете? Тут же нет! — крикнул кто‑то из вновь вбежавших во двор.

— А ты что, Андрей, знаешь, где атаман?

— Сбежал! Сам видел… С ним Кордовский и Баляба.

— От так атаман! Что кот шкодливый.

— Какой он к чёрту атаман. Он мне такой атаман, как тебе султан турецкий батько!

— А ну, давай на круг! Кошевого и старшин себе выберем! — предложил один из казаков.

— На круг! — и толпа устремилась в крепость.

Заполнив майдан, стуча об землю пиками и пищалями, стали казаки кругом, как стояли ещё деды их на Сечи, закричали:

— Кого кошевым выберемо?

Несколько казаков выкрикнуло:

— Дикуна! Дикуна!

— Молодой ещё! — заартачились станичники, — Не желаем! Чуприну кошевым!

— Не хотим Чуприну! — закричали другие казаки. — Дикуна хотим!

— Чуприну!

— Дикуна!

Выбрав время, когда толпа на какую‑то минуту приумолкла, Собакарь предложил:

— Ни того, ни другого! Повременим с кошевым. Дело терпит!

Толпа опять зашумела.

— Правильно! Зачем нам кошевой!

— Та хиба ж не знаешь? Нашему Луки и черт с руки!

Казаки рассмеялись. Кто‑то снова выкрикнул:

— Собакарь дело сказал. Пока повременим с кошевым!

— Давайте только старшин выберем!

— Ладно, хай будет по–вашему!

— Дикуна войсковым есаулом!

— Оце добре, по его зубам!

— А он что, кусал тебя?

— Войсковым есаулом Федора! — дружно поддержали все. — Пусть командует до кошевого над нами!

— Доверяем!

— Шмалько войсковым пушкарём! Он пушкарь добрый!

— Согласны!

— А кого полковником на меновой двор?

— Как кого? Собакаря! Справедливей его нету!

— А соль не пропьёт?

— Да нет, он горилки в рот не берет.

— Пока не подносят.

— Собакаря полковником! Собакаря!

— Какого чёрта новые старшины в круг не выходят?

— Выходите в круг! Кажитесь товариству!

Когда вновь избранные старшины, скинув шапки, вышли в круг и, кланяясь на все стороны, стали благодарить за доверие, какой‑то старый казак набрал пригоршни пыли и посыпал им головы.

— Так, так, — смеялась толпа, — пускай не зазнаются, а то разом скинем… Пускай помнят запорожский обычай!

Неподалеку от дороги, ведущей из Екатеринодара на Кореновскую, расположен один из хуторов полковника Кордовского. Сколько ни окидывай взглядом широкую степь— -кругом земли пана полковника: тридцать десятин под яровыми, а все остальное— выпасы. Для такого хозяйства выпасов много требуется. Лошадей у Кордовского больше сотни пар, коров три десятка, отара овец да полторы сотни ульев…

На хуторе, кроме управляющего и старого пасечника, пять работников. С ними вместе живёт и Митрий. Так и приписали его под этим именем в войске.

За два года узнал Митрий жизнь казачью, осмелел, исчезла прежняя робость, с которой стоял когда‑то перед Степаном Матвеевичем.

Известие о бунте дошло до хутора не сразу. Рассказали о нём возвращавшиеся с ярмарки казачки. Ехали они в станицу без мужей.

— Мы их там оставили, хватит им за юбки держаться.

Как‑то в полдень, укрывшись под навесом, Митрий чинил сбрую. Она была твёрдой, как железо, и швайка с трудом прокалывала её.

На хуторе в этот час находились управляющий, пасечник да Митрий. Остальные работники были в степи.

Под навес пришёл дед–пасечник — маленький, щуплый, в соломенном бриле. Присел рядом и, глядя в пыльную степь, стал жаловаться на засуху, на плохой взяток.

— Не с чего моим кормилицам сладкий сок брать, все цветики сохнут, — вздыхал дед. — Прямо беда!

— И как ты, дед Афанасий, пчёл не боишься?

Старый пасечник добродушно рассмеялся:

— А чего их бояться? Пчела доброго человека не тронет. А кто к улыо со злой думкой идёт, того она духом чует… Пчела тварь божья… — Старик пожевал беззубым ртом и продолжал: — Рассказывал мне ещё мой дед такую присказку. Поспорили раз лошадь, бык и корова, кто из них больше трудится? Каждый говорит — «я». И решили они: «Пусть будет судьёй сам господь». Пошли к богу.