Золотой империал - Андрей Ерпылев

— Что же это вы прокололись-то так, господин... э-э... Лукиченко?

Князь, беспечно повернувшись к лейтенанту спиной, разглядывал что-то за окном.

«Два раза в спину и один, для верности, в затылок, — пытался разжечь себя Виталий, но рука даже не сделала попытки двинуться к карману куртки, где лежал вынутый заблаговременно из кобуры, уже снятый с предохранителя пистолет с досланным в ствол патроном. — Три выстрела — и концы в воду. Еще и звездочку третью, поди, навесят за опасного преступника... А Аньку потом его же ножичком...»

— Кстати, Виталий Сергеевич, с какой стати вы изменили манеру ношения оружия, а? Карман-то, наверное, уже весь измазали оружейной смазкой? Переложите-ка, переложите пистолет на его законное место.

Пока сконфуженный милиционер неловко запихивал так и не пригодившееся оружие в кобуру, Кавардовский, насвистывая что-то фривольное, раскачивался с каблука на носок, весело наблюдая за этой процедурой.

— Где вы, говорите, данный индивидуум назначил вам встречу? Забил, так сказать, стрелку, по меткому выражению здешних коллег моего приятеля Колуна?

После полутора часов интенсивного стука в высоченные ворота, обшитые серым от времени тесом — сначала интеллигентно-вкрадчивого, костяшками пальцев, потом от души, кулаком, и под конец агрессивного, сотрясающего прочные створки грохота таранных ударов каблуком ботинка, — Николай сдался. Потирая сбитый до крови о плохо оструганную деревяшку кулак, он уселся на скамеечку у калитки, такую же древнюю, как и ворота, решив дожидаться ответной реакции столько, сколько придется, — хоть до утра. Кто-то живой дома был — это точно. Несколько раз в перерывах между ударными упражнениями капитан улавливал едва заметное шевеление занавески на выходящем в палисадник окне, а заливистый лай, судя по несолидному звучанию, небольшой, но предельно злобной собачонки, видимо используемой хозяином не столько в качестве охраны, сколько вместо сигнализации и по совместительству дверного звонка, поднял бы и покойника.

Берестов Сергей Владимирович, шестидесяти двух лет от роду, слава богу, вопреки паническим ожиданиям, оказался жив и здоров, хотя о каком здоровье может идти речь, если учесть три с лишним года, проведенные незадачливым первопроходцем иного мира в рождественской психушке? Несколько лет назад схоронив супругу, искомый обитатель Ковригина жил вдовцом и к тому же настоящим затворником. После «лечения», выхода на пенсию по инвалидности и особенно после смерти жены Сергей Владимирович сделался нелюдимым, целыми днями копаясь в огороде или порой на неделю и дольше пропадая на рыбалке, которой сейчас уделял все свободное время. Никакими призрачными городами и странами он уже давно никого не донимал, на подначки и насмешки не отвечал и вообще жил тихо и незаметно, словно мышь.

Все эти подробности Александрову поведал местный участковый, хорошо знавший капитана и поэтому не выказавший никакой подозрительности. Пожилой старший лейтенант даже вызвался проводить Николая до искомого дома, однако тот вежливо отказался, стараясь не мозолить лишний раз глаза человеку, которого и так бессовестно подставлял по полной программе.

Вот с проникновением в дом вышла осечка.

Солнце уже клонилось к лесу, едва различимому даже с крутого ковригинского берега на другой стороне водохранилища, заставляя сверкать нестерпимым блеском покрытый весенним настом заснеженный простор, и к тому же к вечеру заметно начинало примораживать. Интересно, как долго удастся просидеть вот так, в пальтеце на рыбьем меху и хотя и утепленных, но с довольно тонкой подошвой ботинках? Собака давно уже утомилась и теперь только изредка взбрехивала, демонстрируя невидимому хозяину свою преданность и служебное рвение.

«Буду греться время от времени! — упрямо решил милиционер, по-ямщицки хлопая себя руками в потертых кожаных перчатках по бокам. — Не барин: можно и пробежаться взад-вперед по переулку!»

Буквально через минуту после этой мысли за досками забора, на который капитан Александров опирался спиной, раздался новый взрыв истошного лая, а затем лязгнул дверной запор.

— Куда это они? — Ротмистр обескураженно смотрел то на принявшего свой обычный вид Шаляпина, как ни в чем не бывало вылизывавшего и без того стерильную шерсть на боку, то на удаляющуюся кучку темных фигурок. — Неужели это вы постарались, господин кот? Как это вам удалось?

Естественно, что все вопросы Чебрикова остались даже без намека на ответ.

Просидев в камышах до самых сумерек, основательно промерзнув даже в патентованной куртке на экологически чистом гагачьем пуху, но так и не заметив ничего подозрительного, Петр Андреевич решил выбираться в более безопасное место, которым ему, несмотря ни на что, все-таки казался город с его тысячами укромных уголков. Опять же, возможно, удастся узнать о судьбе новоприобретенных друзей, к слову сказать, единственных в этом мире, кроме проклятого Кавардовского конечно, с кем он был здесь знаком... Эх, почему же Николай, этот местный полицейский, отказался ехать к загадочному «миропроходцу» Берестову в это загадочное Ковригино сразу? Хотя засада, скорее всего, была организована задолго до вторжения — вряд ли методы работы полиции в этом мире сильно отличаются. Хорошо хоть нужная фамилия прочно впечаталась в тренированную память!

Кот провел весь день в дремоте, удобно устроившись на охапке камыша, предупредительно наломанного графом, только пару раз куда-то исчезнув на некоторое время, но непременно возвращаясь, старательно облизывая роскошные усы. Во второй раз на его лохматом ухе обнаружилось прилипшее птичье перышко, вполне объяснявшее причину отлучек. Разделить трапезу Шаляпин не предлагал, видимо резонно считая, что человеку его добыча вряд ли придется по вкусу. Заметив же, что ротмистр куда-то собрался, кот, внимательно посмотрев человеку в глаза, снова куда-то испарился, на этот раз окончательно. Ни банальное «кис-кис-кис» вполголоса, ни шуршание камышом, действующее на обычных котов наркотически, ни к чему не привели, и Петр Андреевич выступил в путь, вздохнув напоследок: с живым существом было хоть как-то веселее, да и воображаемые соплеменницы Шаляпина не так бы скребли на душе.

До своего прежнего убежища Чебриков добрался поздним вечером, когда улицы города, напуганного недавним убийством, совершенно вымерли. Крадучись, дворами и неосвещенными переулками, ему удалось не замеченным никем прошмыгнуть на окраинную улицу, к своему заброшенному жилищу.

Оставшееся до полуночи время ротмистр провел в наблюдении за домом: не может засада, пусть даже самая-самая профессиональная, не выдать себя хотя бы мелочью. Однако дом был мертв и безмолвен, тяжело наблюдая за человеком глазницами окон, в одном из которых по-прежнему красовалась картонка с портретом звездоносного старика по фамилии Брежнев.

Последние сомнения Чебрикова развеял кот, появившийся из приоткрытой двери и усевшийся на пороге, предварительно вальяжно потянувшись. Новое воплощение оперного баса пристально глядело именно в то место, где прятался граф, будто спрашивая: «Ну чего же ты в дом-то не идешь, человек, а?»

Ротмистр не заставил себя долго ждать, и вскоре в кастрюльке на буржуйке, извлеченной из тайника, куда граф, приобретший поистине бродяжьи привычки, ее хозяйственно припрятал перед уходом, весело булькала вода, а по комнате распространялось живительное тепло.

14

— Поспешайте, поспешайте, ребята! — Старик Берестов, прихрамывая и ссутулясь еще больше, чем обычно, торопливо шагал в серой мгле предутреннего тумана куда-то в одному ему известном направлении, ежеминутно тюкая перед собой пешней с заботливо намотанным на руку шнурком и иногда поправляя на спине туго набитый солдатский сидор. — Опоздаем сейчас — придется еще три дня ждать! Сорок семь минут осталось. Поспешайте!

В нескольких шагах за Берестовым брел, пошатываясь, бережно поддерживаемый с одной стороны Александровым, с другой — Валентиной, Жорка Конькевич, на обмотанной бинтами голове которого с трудом держалась шапка с развязанными тесемками. Положенный болезному рюкзак тащил тот же Николай, повесив на одной лямке рядом со своим, надо сказать, довольно увесистым. Последним двигался ротмистр, тоже навьюченный до предела и сжимающий под полой наброшенного поверх куртки брезентового плаща трофейный автомат. Боекомплект к нему, пополненный из запасов Сергея Владимировича, весьма неожиданных, и составлял большую часть поклажи небольшого отряда. Замыкал кавалькаду Шаляпин, словно и впрямь боевое охранение, то с самым деловитым видом забегавший куда-то в сторону, то отстававший немного, будто заметая следы.

Идущий впереди Берестов временами пропадал в плотных волнах тумана, окутывавшего все вокруг, чтобы тут же показаться ярко, словно нарисованный на холсте, а через секунду снова размыться неясным пятном, струящимся в белесых, осязаемо плотных пластах.