Фея Альп - Эльза Вернер

— У меня нет сердца, ты достаточно часто говоришь мне это, — с горечью перебил его Вольфганг.

— Да, у тебя есть только честолюбие, больше ничего, — серьезно сказал Бенно.

— Не начинай проповеди, Бенно! Ты знаешь, что мы расходимся в этом пункте. Ты всегда был и будешь…

— Экзальтированным идеалистом, готовым скорее есть со своей возлюбленной сухой хлеб, чем разъезжать в экипаже рядом с супругой-аристократкой. Уж я от природы такой непрактичный, и пока у меня даже хлеба не хватит на двоих, так что счастье мое, что у меня нет возлюбленной.

— Пора идти, — сказал Вольфганг, желая прекратить этот разговор, — Алиса ждет меня в двенадцать. Сделай одолжение, последи за собой хоть немножко. Я думаю, что ты и поклониться-то как следует не умеешь.

— С моими пациентами мне в этом и надобности нет, — упрямо ответил Бенно. — Они довольны и тем, что я помогаю им без поклонов; если же я осрамлю тебя перед твоей знатной невестой, то ты сам виноват: зачем тащишь меня к ней, как овцу на заклание? Надеюсь, по крайней мере, что хоть фрейлен фон Тургау приехала вместе с ней?

— Да.

— Может быть, и она стала важной дамой?

— В твоем понимании — разумеется.

Эти сухие ответы звучали далеко не утешительно для бедного доктора, но он не осмелился сопротивляться, так как привык, чтобы товарищ командовал им. Поэтому он взял со стола свою «заново вычищенную» шляпу и, принимаясь натягивать желтые перчатки, покорно проговорил:

— Ну, что же! Уж если нельзя иначе, так и быть, пойдем, благословясь!

Несколько выше железнодорожной линии, на расстоянии получаса ходьбы от будущей станции, стояла новая вилла Нордгейма, к которой вела специально проложенная удобная дорога. Дом был выстроен в обычном для этой горной местности стиле и гармонировал с окружающей природой, но, несмотря на наружную простоту, как нельзя лучше отвечал требованиям Нордгеймов. Местоположение было выбрано превосходно, отсюда открывался вид на самую красивую часть горного хребта. Луг, окружавший дом, был превращен в цветник, а ближайший лес — в небольшой природный парк. Все это стоило большого труда и невероятных издержек, но Нордгейм не останавливался перед расходами, когда затевал что-нибудь, и предоставил архитектору неограниченные полномочия. И Эльмгорст действительно создал маленький шедевр из горного замка, предназначавшегося в приданое его невесте.

Во внутреннем убранстве о простоте уже не заботились. В вестибюль и на лестницы свет проникал сквозь стекла, покрытые драгоценной живописью; устланная коврами лестница вела в длинную анфиладу комнат, которые мало чем уступали в роскоши и комфорте салонам в городском доме Нордгейма. Это были прелестные гнездышки, и из каждого открывался восхитительный вид.

Нордгейм прибыл с семьей в свои новые владения несколько дней назад. Алиса, которой доктора рекомендовали горный воздух, должна была провести здесь два летних месяца. Сам Нордгейм приехал лишь ненадолго для осмотра работ на линии и только остановился на вилле, вместо Гейльборна, где останавливался прежде. В настоящее время дела снова отзывали его в город. Он уехал бы еще утром, но получил письма, требовавшие немедленного ответа, и это задержало его на несколько часов. Экипаж уже подали, однако Нордгейм зашел еще к племяннице, с которой хотел поговорить до отъезда.

Комната Эрны находилась в верхнем этаже; дверь на веранду была отворена, и перед ней, растянувшись на солнышке, лежал Грейф. Собака была по существу единственным, что она взяла с собой из родного дома, но зато это единственное она отстаивала со всей страстностью своей натуры против дяди и баронессы Ласберг, не желавших терпеть в доме эту «несносную тварь». Собака осталась, но после бурной сцены: Эрна решительно отказывалась покинуть дом, если ей не позволят взять с собой Грейфа, и Нордгейм уступил, наконец, с условием, чтобы собака не показывалась в комнатах, занимаемых семьей. И Грейф никогда не показывался в них.

Очевидно, что-то необыкновенное привело Нордгейма к Эрне, потому что вообще у него не было свободного времени для семьи, члены ее видели его всегда только за обедом и то, если он не был в отъезде, а уезжал он часто на несколько дней или недель. Даже к дочери он относился очень холодно, а с племянницей обращался совсем как с чужой. Он жил исключительно своей деятельностью, все другое, и семейные отношения в том числе, имело для него второстепенное значение. Он был уже в дорожном пальто и заговорил, не садясь, вскользь, точно мимоходом:

— Я хотел сказать тебе, Эрна, что час назад получил письмо от Вальтенберга. Он приехал вчера в Гейльборн и собирается провести здесь несколько недель; вероятно, завтра он сделает вам визит.

Девушка приняла это известие равнодушно и спокойно ответила:

— Да? Так я предупрежу Алису и баронессу.

— Баронесса уже знает и сумеет оказать гостю должное внимание, но я желаю, чтобы он встретил это внимание и… с твоей стороны. Слышишь, Эрна?

— Я никак не думала, дядя, чтобы меня можно было упрекнуть в недостатке внимания к твоему гостю.

— К моему гостю? Как будто ты не знаешь, что привлекает его в наш дом, и что привело его теперь в Гейльборн. Он хочет получить, наконец, решительный ответ, и я не могу ставить ему в упрек то, что ему надоела игра, которую ведут с ним уже несколько месяцев.

— Я никогда не играла с Вальтенбергом, — холодно сказала Эрна. — Я только нашла нужным указать ему известные границы, потому что он, кажется, держится мнения, что если ему чего-нибудь захочется, то стоит только протянуть руку.

— Ну, об этом мы не будем спорить, потому что ты со своей холодной сдержанностью, кажется, попала как раз на истинный путь. Мужчины вроде Вальтенберга возводят положительно в культ свою свободу, и семейные отношения считают оковами; с ними и обращаться надо особенно: предупредительность, может быть, охладила бы его, а то, в чем ему как будто отказывают, раздражает его желание.

Глаза девушки блеснули неудовольствием:

— Это — твои соображения, дядя, а не мои!

— Все равно, лишь бы они были верны, — сказал Нордгейм. — До сих пор я не вмешивался, так как видел, что выбранная тобой дорога все же ведет к цели, но теперь желаю, чтобы ты не откладывала дольше объяснения. Я не сомневаюсь, что твой ответ…

— Будет, пожалуй, не такой, какой он желает.

Нордгейм зорко взглянул на племянницу.

— Что ты хочешь сказать? Уж не пришла ли тебе в голову безумная фантазия отказать ему?

Эрна молчала, но на ее лице выступило выражение непреодолимого упорства, которое уже замечалось у нее, когда она была еще шестнадцатилетней девочкой. Очевидно, Нордгейму было знакомо, чего следовало ожидать от этого, и он сердито нахмурился.