Полдень, XXI век, 2009 № 01 - Борис Стругацкий

Ночью Ольге стало совсем плохо. Нога распухла, и даже смотреть на нее было жутко.

— Не реви, — сорвался я, когда на душе стало совсем паршиво. — Я знаю способ, как вылечить твою ногу, но он тебе не понравится.

— Какой?

— Надо пописать на тряпку и обернуть ею ногу.

Ольга посмотрела на меня большими заплаканными глазами, затем они понемногу сузились.

— Издеваешься?

— Нет. Ну честное слово! Хочешь, я сам тоже ногу себе оберну!

— Оборачивай, — выдохнула она. — А меня — не трогай. Сдохну, и черт с ним. Сама дура и связалась с идиотом.

Через двадцать минут я спускался вниз — набрать огурцов-помидоров и накопать картошки.

Этой ночью пожаров не было, никто не орал и не стрелял. Я ж было испугался, что мы проворонили эвакуацию, когда услышал странный шорох.

Тихо, пригнувшись, я подобрался к забору. С другой его стороны по улице, не торопясь, шли трое мужиков в почти одинаковых черных кожаных куртках, у каждого на голове красовалась черная повязка.

Шли они не таясь, спокойно. У первого в руках было охотничье ружье, у остальных двух — одинаковые куски арматуры.

— Серый, вроде в кустах что-то есть, — заметил обладатель огнестрела и показал в противоположную от меня сторону.

— Что я, контуженный на голову? — возмутился его спутник. — Не пойду. Валета вчера грохнули точно так же.

— Серый, слушай сюда: Пилигрим отдал нам этот район, он верит, что мы способны навести здесь порядок. Ты хочешь забить на его доверие? Ладно, смотрите сами.

Человек с ружьем прошел к кустам и скрылся в них. Я был полностью уверен, что он сам придумал шум и эту проверку, чтобы показать, что не боится, и чтобы потом у остальных не было отмазок, когда придется по-настоящему лезть в пекло.

И точно — через минуту он вылез обратно.

— Все чисто, это была кошка.

И они пошли дальше, через мгновение скрывшись в ночной мгле.

Значит, город поделен, урки создали свою милицию — чего и следовало ожидать. Мирные жители наверняка не так быстро организовались бы, но система понятна. Несколько дней анархии, за это время выделяется костяк организаторов, они подгребают под себя какое-то количество тех, кто будет выступать пушечным мясом, и идут наводить порядок. Свой порядок, естественно.

Огурцы прятались в зарослях, помидоры оказались зелеными, картошка — мелкой. Зато можно было вырывать ее вместе с кустом, а не выкапывать. Нашел воду в большой закрытой бочке с краником, стоящей у соседнего дома.

Наверх я забрался перед самым рассветом. В три приема занес воду, огурцы, картошку, второе одеяло, найденные в доме внизу костыли. Аккуратно затащил лестницу.

Ольга спала. Вокруг больной ноги было намотано несколько слоев тряпок, закрытых сверху полиэтиленовым пакетом.

Я лег рядом, накрылся своим одеялом. И когда через несколько минут она придвинулась поближе, обнял ее. Ну, для контроля. Чтобы точно не спрыгнула.

На следующий день опухоль на ее ноге немного спала. Ольга много говорила, уже привыкнув к тому, что я не отвечаю. Впрочем, в нужных местах я кивал, иногда покачивал головой в недоумении.

Почти все, что она говорила, так или иначе касалось японских мультсериалов или отечественных ток-шоу, а я ни в первом, ни во втором совершенно не разбирался.

Выяснилось, что у нее есть талант рассказчика — пересказывая сюжет за сюжетом, восхищаясь персонажами и определенными сценами, Ольга описывала так живо, что я словно видел перед собой все это.

Насколько я понял, в тюрьме или колонии она провела немного времени, а до этого жила с матерью и братом. Может, был и отец, но его она не упоминала.

За что ее посадили, я не спрашивал, а она, естественно, не говорила. Маска десятилетней девочки, и без того кривая, сползала клочьями. Уж если Ольга спокойно говорит о том, как она в шестом классе поцапалась с подругой из-за пропавшей расчески, то ей всяко не десять.

Ночью я ее обнял сразу, как только лег. И словно окунулся в детство — если еще вчера я это сделал вроде как из необходимости, то теперь — словно по праву, и это до боли напомнило мне ощущение от мамы.

Маму я не помню, а вот какие-то обрывки, мысли, чувства остались. И когда я обнимал Ольгу, то словно проваливался в прошлое.

Вместе с этим приходили и совсем другие мысли, за которые я жутко на себя злился, но ничего поделать не мог. Я лежал, вдыхал ее запах и думал. Думал о том, что мне нельзя ни на что надеяться, ничего обещать, ничего просить.

Я жив только с виду, на самом деле вся моя жизнь пройдет в тюрьме, для мира я умер. Пятнадцать лет! Почти столько же, сколько мне сейчас. Если выйду — то в тридцать, а это уже практически старость.

И, проснувшись на следующее утро, я понял, что не хочу, чтобы этот эксперимент прекращался. Никогда. Пусть он будет вечным.

Следующие два дня прошли точно так же. Только теперь мы постоянно лежали на диване обнявшись. Оля рассказывала, сколько у нее будет детей, какой дом, какая кухня, какая спальня.

Она не говорила прямо, но подразумевалось, что это будут наши общие дети, наш дом, наша спальня.

Опухоль на ноге сошла полностью, но ходить кроме как по необходимости Оля отказывалась. Да, собственно, мне не было в тягость размешать ей сахар в воде или подать книгу.

На второй день в дом кто-то приходил — мы часа четыре сидели тихо, как мыши, а внизу невнятно переговаривались, что-то перетаскивали с места на место, вскрикивали и вели себя до омерзения беспокойно.

Когда они наконец ушли, Оля ни с того ни с сего разревелась. Я пытался ее утешать, но она била меня кулаками в грудь и говорила, что я сволочь и дурак.

Впрочем, била не сильно и не оттолкнула, когда я ее обнял.

А потом началась война. Стреляли редко — видимо, в городе осталось мало оружия, зато орали и поджигали много и со вкусом.

Я дважды ходил на разведку — просто не мог усидеть на месте. Оба раза ночью: после первого дня войны и после четвертого.

В первый раз не понял вообще ничего — суматоха, по улице, к которой я выбрался дворами, кто-то бегал и орал, собирались кучками, потом стреляли, и все это в полной темноте.

Во второй раз мне повезло больше — выходя к дороге, я чуть не наткнулся, перелезая через забор, на двух собеседников, но, к счастью, они были слишком заняты друг другом.

— Черт бы побрал этого Бастыка, — хриплым шепотом заявил один. — Чего ему не жилось при Пилигриме?

— Бабы, Репей. Во всем виноваты бабы, — пояснил второй простуженным баском. — Бастык захотел девку Пилигрима, организовал переворот, да вот только куда ему против старой гвардии?