Убийство городов - Александр Проханов

Подошел ополченец, горбоносый, в «бандане», с чернявой цыганской бородой и серебряным кольцом в ухе.

– Вроде подбитый? – Рябинин кивнул на сгоревший автобус.

– Да укры заблудились. Сдуру или по пьянке выскочили на блокпост. Из окна своим флагом машут. Увидели наш флаг, и хлобысть из автомата. А Егорыч их гранатометом достал. Все шесть укропов «двухсотые», жмурики. Мы их вон там закопали.

Цыган с серьгой кивнул на близкую пустошь, где бугрился пепельный бугор. Рябинин видел, как над могилой стеклянно струится воздух.

Подошли Козерог и Федя Малой. Ополченец в каске их наставлял:

– Вы идите посадочками. На открытое не суйтесь. У них пушка закопана вон за тем леском. Вчера стреляла, а сегодня молчит. Видать, снаряды кончились. Охранение так себе. Если скрыто подойдете, может, у вас и получится.

Оставили машины на блокпосту. Федя Малой с заостренными лучами гранат повел группу в обход открытой пустоши, туда, где тянулась лесополоса, пересекая обширное поле. За ними поспевали минометчики, неся на плечах трубу и подпятник. Козерог с новобранцами двинулся краем поля, хоронясь среди пирамидальных тополей, вялых акаций, шурша в колючих травах.

– Продвигаемся перекатом. Одни прикрывают других. Ты, Сеньор, ты, Серб, ты, Адам, идете вперед, вон до тех кустиков. Там залегаете. Ты, Рябина, ты, Калмык, ты, Бритый, остаетесь со мной. Если начнут стрелять, бейте на выстрелы из всех стволов, прикрывайте товарищей. Первая группа, вперед!

В одной руке автомат, в другой рация с усиком антенны, – Козерог натаскивал их, как натаскивают неопытных гончих, указывая заячий след.

Первые трое, пригибаясь, держа на весу автоматы, метнулись вперед, неся с собой длинные тени.

Рябинин лежал в траве, целясь в далекие заросли. Оттуда вот-вот застучат долбящие трассы, срезая бегущих товарищей. И тогда наугад, с непрерывным грохотом, в пыльные кусты, в мерцающие бледные вспышки он вонзит свои пули, спасая товарищей.

Он видел, как те подбежали к кустам, упали, почти скрылись в траве. Серб приподнялся и махнул рукой.

– Вперед! До тех бугорков! – скомандовал Козерог.

Вторая группа вскочила и помчалась, разрывая колючие стебли. Рябинин несся, видя рядом бегущего Калмыка, который вилял и подпрыгивал, словно уклонялся от пуль. Две их тени бежали наперегонки. Рябинин ждал, что из вялых посадок хлестнет смертельная очередь, и он, срезанный, упадет в перепутанную траву. Ему было страшно и весело. Ему казалось, он с кем-то состязается и опасно играет. С тем, невидимым, кто притаился в посадках и молча наблюдает за его бегом, за его испугом, его веселой лихостью. Отыскивает секунду для выстрела.

Мелькнула в траве старая автомобильная покрышка, раздавленная пивная банка, ворох истлевшей ветоши. Они достигли места, где лежала первая группа, выставив тусклые стволы. Пробежали дальше, до пыльных бугорков и рухнули, разведя веером автоматы. Рябинин слышал свое частое дыхание, стук сердца. Видел у самых глаз резной лист полыни. Он обыграл невидимого соперника, не успевшего послать в него пулю.

Козерог приподнялся из травы, махнул рукой первой группе, и та вскочила. Неслись, пятнистые, стремительные, качая автоматами. Рябинин видел, как упруго, по-звериному оскалив зубы, промчался мимо чеченец, оставляя запах растревоженных полыней.

– Хорошо! Теперь наш черед! Вперед! – Козерог вскочил, увлекая за собой остальных.

Они совершили несколько перебежек и залегли у бугра, где кончалась лесополоса, переходя в мелкие заросли. Красное солнце почти касалось холмов, и лица, обращенные к солнцу, были красными.

– «Федя Малой», я – «Козерог»! Доложи обстановку! – Комбат прижимал к губам шелестящую рацию. – Так, так, понял тебя. Без разведки не суйся. Береги людей.

Рябинин смотрел на товарищей, чьи красные лица завороженно обратились к солнцу, словно оно, уходя, влекло их за собой. Каждый оставил дом и пошел воевать, побуждаемый – кто праведной местью, кто божественной заповедью, кто мечтой о справедливой стране, кого подхватил безымянный ревущий вихрь, что несется над обветшалой землей. Только он, Рябинин, явился на эту войну, побуждаемый не возвышенным долгом, не братскими чувствами, а жаждой творчества. Страстной погоней за зрелищами, которые отобразит в своей книге, не позволяя им исчезнуть. Он явился сюда как летописец войны, которая без него забудется, слипнется с другими безвестными войнами. И теперь, лежа в вечерних травах, глядя на лица товарищей, красные от последних лучей, он старался их всех запомнить. Бережно переносил в свою книгу, как пересаживают цветы. Каждого в книге ожидала своя судьба, совпадавшая с той, что готовило им провидение. И он, художник, как следопыт, двигается по стопам их судеб, стараясь их не спугнуть.

– «Федя Малой», я – «Козерог»! Доложи обстановку!

Солнце село, оставив по себе воспаленную зарю. Воздух стал синий, густой, и лица казались отлитыми из металла.

Они услышали высокий звенящий звук, словно вели смычком по стальной струне. Крохотная сверкающая точка мчалась в небе, озаренная невидимым солнцем. Пошла на снижение в сторону города. Выпустила черные заостренные когти, которые проскребли небо, и там, где в тумане шевелился город, дважды глухо ахнуло, будто на звук накинули ватное одеяло.

– Опять укропы направили на Донецк самолеты. – Козерог искал в небе исчезнувший самолет. – Значит, не все еще посшибали. Ничего, батальон «Марс» разживется зенитками, разживется переносными зенитно-ракетными комплексами. Будем их щелкать в небе!

Они двинулись цепочкой по серой тропе, виляющей в зарослях. Рябинин, глядя, как переступают впереди тяжелые бутсы Калмыка, подумал, что все они – экипаж марсианского корабля, проходящий предполетную тренировку в земных условиях.

Тропка, покуролесив в кустах, привела их к родничку. Вода выбивалась из земляной лунки, вздымала дрожащий бурунчик. Утекала ручейком в траву, которая сочно темнела вдоль русла. Над родничком на столбиках возвышалась кровля, увенчанная луковицей с крестом. Эта надкладезная часовня, возведенная чьей-то заботливой рукой, была укоризной разрушительным страстям, что вели по тропе их вооруженный отряд.

Остановились и по очереди стали пить. Рябинин подумал, что земля, изуродованная взрывами, засеянная сталью, изрытая траншеями и могилами, продолжала кротко поить людей. Желала остудить их непримиримую ярость.

Чеченец пил лежа, припадая губами к ключу, жадно всасывал воду. Калмык перекрестился, черпнул горстью и бережно пил с ладони, роняя капли. Осетин омыл воспаленное лицо, плеснул на голову и только после этого долго, беззвучно ловил губами танцующий в лунке фонтанчик. Серб двумя горстями бросал себе на лицо воду, хватал ее быстрыми губами, словно целовал. Каталонец опустился на колени, как на молитве, погрузил лицо в воду, и было видно, как с каждым глотком вздрагивают его плечи. Козерог чуть пригубил воду, ополаскивая шею и грудь.

Рябинин знал, что опишет в книге этот водопой у безымянной часовни и эту студеную сладость, которой по-матерински напоила его земля.

В стороне, за путаницей кустов раздались два взрыва. Загрохотал пулемет. Еще один взрыв. Мелко и часто затрещали автоматы. Снова ухнуло. Рябинину показалось, что острое лезвие посекло вершины кустов и ветки посыпались на тропу. Все утихло.

– «Федя Малой», я – «Козерог»! Как обстановка? – Комбат дышал в рацию. – Так! Так! Хорошо! Потери? Молодец! Укропы? Отлично! Займи оборону! Иду к тебе!

Они пробрались сквозь заросли, вышли на грунтовку и в ложбине увидели сизый дым и тлеющий красный огонь. Ополченцы занимали оборону на обочинах дороги, все возбужденные, шумные, приветствовали командира. Федя Малой, маленький, круглый, уже без заостренных лучей, словно сбросил со спины оперение, докладывал Козерогу:

– Мы, значит, с двух сторон. Я, значит, из РПГ засадил, а Шатун из пулемета. Укры не успели ответить, разбежались, то ли спьяну, то ли со страху. У нас ни «двухсотых», ни «трехсотых». Укропы ушли без потерь, может, только в штаны наложили!

Его курносое, немолодое лицо победоносно светилось. Он затоптал ботинком тлеющий клок травы.

Осматривали место боя. В капонире, небрежно отрытом, стояла самоходная гаубица, грязно-зеленая, на провисших гусеницах, с толстым хоботом ствола. Рядом высилась гора стреляных гильз. Валялись железные бочки. Ополченцы облепили орудие, заглядывали в люк, садились верхом на ствол. Были похожи на муравьев, поймавших большую зеленую личинку, приноравливались тащить ее в свой муравейник.

Из люка показался ополченец Шатун. У него на лбу были большие мотоциклетные очки, из-под которых торчал перепачканный копотью нос и топорщились закрученные усы.

– Козерог, горючего ноль. Снарядов ноль. Завести не могу. Надо нашим передать на блокпост, пусть бочку с горючкой подбросят. Надо ее отседа угнать, пока укры не очухались.