Семь смертных грехов. Роман-хроника. Соль чужбины. Книга третья - Марк Еленин

На барской половине жили: Николай Николаевич с великой княгиней, три офицера с семьями (сливки петербургской аристократии): граф Георгий Шереметев, — офицер, кавалергард; сын известного богача и мецената, адъютант князь Оболенский и доктор Мелама — военный врач. Старые слуги — повар, камеристка, садовник, прачки, два шофера. Гвардейский офицер Апухтин, ординарцы гвардейских казачьих полков, личная охрана, руководимая полковником Ягубовым, из офицеров-дроздовцев (Самоэлов, Жуков, Нилов, Неручев, Тряпкин[21] и другие). В Шуаньи поселился и агент Surete Generalе (полиция общественной безопасности) для охраны monsieur lе Grand duc (а может, и наблюдения за ним). В одной из пристроек к усадьбе была оборудована церковка — иконостас, сделанный из темного дуба, простые иконы, простая церковная утварь. Священник приезжал из Парижа. Пел дьячок. В торжественные дни — хор из казаков и прислуги. Иногда — бывшие военные хоры, приглашаемые из русских ресторанов.

Всего в обслуге состояло более тридцати человек. Хозяйство велось бестолково, денег, — особенно в первые годы, — не считали. За стол на обеих половинах усадьбы (барской и для челяди) садилось ежедневно до полусотни едоков. Продукты покупали в деревушке Сентена. (Усадьбу неподалеку от деревушки занимал, между прочим, известный генерал Краснов, все более увлекающийся созданием романов). Содержание «двора» и «резиденции» стоило Николаю Николаевичу десятки тысяч франков в месяц, но создавало видимость сохранения определенной власти, устойчивости положения за границей, соблюдения всех, даже и исписанных положений и правил, требуемых для monsieur le Grand duc.

Наличных денег вечно не хватало. Заведующий «финансовой частью» великого князя барон Вольф продавал золото, бриллианты, фамильные драгоценности. Изредка снабжал средствами и «посол» русского дипломатического корпуса, Гирс, все еще представляющий Россию в Европе.

Николай Николаевич оставался охотником, лошадником, собачником. Те же манеры — постоянно повышать голос, произносить слова с ударением, угрожая. Та же (несколько показная, наигранная теперь) энергия и скрываемая внутренняя нерешительность. Но люди, общающиеся с бывшим верховным, замечали: сдает, теряет гвардейскую выправку, временами, перестав следить за собой, сутулится, устает от посетителей, приходящих кто с решением политических проблем, кто за советом, рекомендацией, кто просто за субсидией. Адъютант Оболенский пускал, конечно, не каждого. Без его доклада Николай Николаевич не принимал никого. Но сколько времени отнимали еще и совещания по государственным вопросам, организация противодействия «этому выскочке, этому молокососу Кириллу».

После того как Эррио сменил Пуанкаре, он дал понять, что князь Романов во Франции лишь частное лицо. Николай Николаевич обиделся. Затем разгневался и заявил: «Или Париж увидит меня как официально признанного Верховного главнокомандующего русскими армиями, или совсем не увидит». Какая-то русская бульварная газетенка, претендующая на остроумие, назвала Николая Николаевича не «Grand duc», а «Гранд ин-дюк». В левых кругах русских колоний прозвище понравилось, привилось.

А тут еще господа сподвижники. Требуют выходить на борьбу с «Кирюхой»[22], тянущимся к трону; активно отстаивать свои законные права, немедля обращаться к русскому народу и армии. Следовало принимать решения.

Николай Николаевич отмалчивался, тянул, «прятал лицо». Тут было отчего потерять голову! Великая княгиня Анастасия умна, расчетлива, но и ей доверять во всем не стоит: легковозбудима, истерична — ей власть и престол ночами снятся. А родственники? Посоветоваться с кем? Даже «Сандро» — двоюродный брат, великий князь Александр Михайлович, человек, казавшийся близким, говорил всем: «Николай Николаевич превосходный строевой офицер, но теряется во всех политических положениях... его манера повышать голос и угрожать наказанием не производит желаемого эффекта. Кодекс излюбленной им военной мудрости не знает никаких средств против коллективного неповиновения. Можно только удивляться простодушию этого человека»... А императрица-матушка? Сидит на своих миллионах в Копенгагене и молчит, будто воды в рот набрала. И на Манифест «Кирюхи» достойно не отреагировала. Что у нее на уме — поди разберись!...»

Не раз обращался к Николаю Николаевичу и Врангель. Все более прямо и откровенно призывал великого князя к действиям, к объединению монархического движения, хотя подчинение армии бывшему верховному искусно обставлял всяческими оговорками: он ведь и сам был главнокомандующим. Еще в Сремских Карловцах Врангель охотно дал интервью Полю Эрио, корреспонденту парижской газеты «Le Journal». «В свои сорок четыре года, — отмечал журналист, — генерал сохранил удивительную гибкость. Изгнание не изменило его. Его костистое лицо осталось молодым и улыбающимся. Он носит по привычке форму кубанского войска, и на его серой черкеске пришпилен орден св. Георгия, а на шее — «Владимир» с мечами. Он с горестью говорит о необдуманных интригах и происках эмигрантских кругов, которые на руку лишь большевикам...

Поль Эрио: Какую роль будете играть вы?

Врангель: ...«жду момента, считая, что солдаты, которые до сих пор считают его главнокомандующим, пойдут за ним...

Поль Эрио: Считаете, что ваша армия, разбросанная по разным странам, всегда готова идти против большевиков?

Врангель: Вполне.

Поль Эрио: Как может быть освобождена Россия? Внутренний взрыв или освобождение извне?

Врангель: Это будет зависеть от тех затруднений, которые будет переживать Россия, и от поведения великих держав... Что касается меня, у меня нет другой цели, как помочь моим товарищам по борьбе вернуться в Россию. В течение трех лет я звал соотечественников без различия партий объединиться вокруг армии. Это не удалось, но я не теряю надежды, что настанет день, когда голоса разума заставят русских эмигрантов забыть партийные различия, которые делают тщетными все наши усилия, и тогда они все заговорят одним языком. Много раз я уже заявлял, что, если кто из русских, пользующихся доверием армии, сгруппирует вокруг себя все антибольшевистские силы, я к нему присоединюсь с моими войсками. Если великий князь Николай Николаевич, связанный своим прошлым с армией, сможет быть таким человеком, то я буду одним из первых, кто представит себя под его водительство. Но я не поступлю так, если эта инициатива будет исходить от великого князя Кирилла Владимировича, который претендует на трон и которому я отказался подчиниться. Я заявлял твердо и неоднократно, как, впрочем, это думали и Корнилов, и Деникин, и Колчак, что мы не можем брать на себя предопределение судьбы будущей Россия. Только сам народ может это сделать... Никакая политическая партия не имеет права посягать на волю несчастного многомиллионного русского народа...»

Прочитав интервью, Николай Николаевич воскликнул: «Еще один демократ отыскался»! — и выругался.

Русские газеты немедленно начали высказываться по поводу заявлений Врангеля, называя пресловутый аполитизм командующего «худшим видом политики». В критику главнокомандующего дружно вмешались монархисты разных мастей и оттенков. И первым — Марков. Группа монархистов-офицеров явилась в Белграде к престарелому генералу М. А. Драгомирову и потребовала возглавить союз, имеющий целью захватить армию. Старший группы заявил: «Покуда Врангель во главе армии, она никогда не будет в наших руках». Поднялась целая кампания. О недавнем кумире стали писать критически. И о ребяческом тщеславии Врангеля, полуцарском церемониале выходов, любви к овациям и ношению на руках.

Врангель издал несколько приказов и циркуляров, понимая, что тучи над его головой сгущаются. Поставив на Николая Николаевича, нетерпеливо ожидая от него активных действий и заявлений, он уже начинал бояться оказаться между двумя стульями. Несмотря на давнюю неприязнь, он пишет генералу Краснову. Ответ приходит со значительной задержкой, оправданной поездкой генерала в Берлин:

«...Я понимаю Монарха как лицо, стоящее над партиями к объединяющими партии... Я не состою в монархической партии, и если я пользуясь иногда органами ее для распространения своих идей, то по неимению средств распространять их иным путем... Я не разумею под Монархом никого из лиц, на которых указывают монархисты, ибо эти лица уже загубили и монархию и Россию... Я полагаю Монарха, как... сурового исполнителя долга перед Родиной. Я сознаю, что такого Государя нет, но его нужно найти и воспитать... Сейчас Россия — это только Ваша Армия, Вами сохраненная и расселенная теперь в Болгарии и Сербии... Лично я ничего не хочу. Я считаю себя человеком конченым, умершим. Новое мне чуждо; старое, которое дорого мне, непонятно новым людям. Приспособляться не умею, а в лозунгах изверился... Поставленный на какое-либо место, я принужден буду молчать — и это будет хуже для дела. Я счастлив иметь возможность откровенно писать Вам и счастлив был бы лично, с глазу на глаз поговорить, но думаю, что мой приезд в Сербию или Болгарию возбудит страсти, взволнует понапрасну казаков, а это нежелательно.