Обратная сила. Том 2. 1965–1982 - Александра Маринина

– Ну, Веруня, не любят нынешние судьи юристов девятнадцатого века. Впрочем, судя по истории с виктимологией, они и нынешних юристов не особо жалуют. А вот вам более свежий пример: это был уже тысяча девятьсот пятьдесят пятый или пятьдесят шестой год, сейчас точно не вспомню. Адвокат Островский ведет в суде защиту некоего Тихомирова, который вместе с женой и соседкой убил свою невестку и инсценировал потом самоповешение. Жена Тихомирова и их соседка – две жуткие дамы, а сам подсудимый – тихий безответный человек, которого жена-тиранка совершенно задавила и подчинила своей воле. Мужичок – слабый и трусливый, боящийся в присутствии жены поднять голову, но очень работящий, трудяга такой, на его заработки вся семья жила. А жена только денег и требовала каждый день, больше ей муж ни для чего не был нужен. Кричала на него, оскорбляла, поносила всячески, била и денежки тянула. Невестку, жену сына, эта дамочка сильно невзлюбила и решила ненавистную молодуху убить. А мужу своему тихому велела помогать ей в этом нелегком деле. Еще и соседку привлекла, пообещав ей в качестве вознаграждения какие-то вещички будущей покойницы.

– Я помню речь Островского по этому делу, – оживилась Люся, – я ее читала. Точно-точно, я теперь вспомнила: адвокат говорил про аномалии психики! Экспертиза признала Тихомирова вменяемым, а адвокат поставил вопрос о том, можно ли считать полностью психически здоровым человека, который столько лет терпел подобное обращение со стороны жены и не оказывал никакого сопротивления? Не означает ли подобное поведение каких-то патологических дефектов воли? Там приводилось содержание акта судебно-психиатрического исследования, где сказано, что у Тихомирова имеется какое-то заболевание мозга, при котором отмечается целый ряд психических изменений, в том числе и ярко выраженное слабоволие. Из-за дефекта воли он и не смог оказать сопротивление жене, когда та потребовала от мужа принять участие в убийстве невестки.

– Совершенно верно, – кивнул Александр Иванович. – И в этой речи адвокат Островский произнес замечательные слова: «Разве можно отождествлять понятия «вменяем» и «психически здоров»? Разве между состоянием вменяемости и психической полноценностью не существует градаций? Как мы знаем, их бесчисленное множество». Но должно было пройти двадцать лет, чтобы наука хоть как-то взялась наконец за исследование вопроса.

– И совершенно не факт, что результаты этого исследования будут хоть кем-то хоть когда-то востребованы, – подхватила Вера. – А что суд? Прислушался к адвокату?

– Если бы! Приговорили к расстрелу. Потом, после кассации, первоначально назначенную высшую меру Тихомирову изменили на десять лет лишения свободы, но не потому, что приняли во внимание дефекты его психики, а просто потому, что роль всех троих участников была явно неравноценна, а наказание всем назначили без учета этих различий. Ему смягчили ответственность только в целях дифференциации. И все эти разговоры про научные разработки и достижения нашему суду глубоко до лампочки.

– Это верно, – огорченно вздохнула Люся. – Нашему суду интересно только одно: показатель стабильности приговоров. Если приговор изменяется или, что еще хуже, отменяется вышестоящим судом, это брак в работе нижестоящего суда. За брак следует наказание. Лишение премий, выволочки на начальственных коврах и всякое такое. Поэтому борьба идет не за справедливость приговора, а за его стабильность.

Веру Леонидовну речь адвоката Островского очень заинтересовала, и Люся обещала при первом же удобном случае передать ей книгу, в которой речь приведена полностью. Вера начала было рассказывать еще об одном осужденном, совершенно несправедливо, на ее взгляд, приговоренном к большому сроку лишения свободы за хулиганство, но вдруг остановилась, подняла голову и прислушалась.

– Дети идут.

Орлов и его жена дружно посмотрели в ту сторону, куда ушли Борис и Таня и откуда они, по идее, должны были и появиться, но ничего не увидели.

– Я ж еврейская мама, – усмехнулась Потапова, – я своего ребенка за километр чую.

Она оказалась права: не прошло и минуты, как из леса вышли сын Орловых и дочь Веры. Все тут же начали суетиться и хлопотать вокруг костра. Запекли рыбу и картофель, разлили по граненым стаканам заранее охлажденную в озерной воде водочку.

Пикник удался на славу. Молодые люди явно повеселели, сидели рядышком, над чем-то дружно хохотали, девушка вытаскивала косточки из Борькиной порции рыбы, а тот, в свою очередь, чистил для Тани обжигающе горячую картофелину.

Взрослые то и дело поглядывали на молодежь и обменивались понимающими улыбками, а когда собрались уезжать и складывали вещи в багажник автомобиля, Людмила Анатольевна тихонько шепнула мужу:

– Саня, тебе не кажется, что мы могли бы отдать ребятам билеты на Элтона Джона? Пусть сходят, порадуются.

– Есть смысл, – согласился Александр Иванович. – Похоже, у них срастается.

– Ох, хорошо бы…

1979 год, июль

Среди многочисленных знакомых адвоката Александра Ивановича Орлова встречались люди самых разнообразных профессий, в том числе и работающие в сфере культуры и искусства. Один из таких знакомых, администратор драмтеатра средней руки, пригласил Орлова с супругой на прогон нового спектакля.

– Отчего же только на прогон, а не на премьеру? – удивился Орлов.

– Приходите, не пожалеете, – загадочно ответил по телефону администратор.

Лев Аркадьевич Шилин работал в театре очень давно и обладал удивительным чутьем на будущие решения отдела культуры горкома партии и ЦК. Едва прочитав пьесу, он мог точно предсказать, какие именно реплики нужно подправить, а какие – убрать вовсе, чтобы уже готовый спектакль не зарубили. Более того, он тонко чувствовал даже такие нюансы, которые, казалось бы, не имели никакого отношения к политике, но могли вызвать нежелательную реакцию какого-нибудь члена комиссии, принимающей спектакль. К мнению администратора не всегда прислушивались, но впоследствии каждый раз оказывалось, что он был прав. Тот факт, что он пригласил Орловых на прогон, а не на премьеру, означал, вероятнее всего, что премьера может вообще не состояться.

– У нас новый режиссер, пригласили из Иркутска, – объяснял Лев Аркадьевич, провожая Орловых в ложу, – он там очень успешно поставил «Кремлевские куранты», ажиотаж такой поднялся – будто «Таганка» на гастроли приехала, весь город ломился посмотреть спектакль. Ну, сами понимаете, местные деятели тут же в Центр отчитались, что вот, дескать, у нас в театре пьеса на революционную тематику на ура идет, полный аншлаг, билеты на три месяца вперед распроданы подчистую, и сверху, сами понимаете, команду спустили: такого режиссера нужно в Москву переводить, чтобы на главных сценах страны пьесы про революцию ставил. Вот и перевели. Пока к нам, а если у нас хорошо себя покажет, то и в театр первого разбора попадет.

Пьеса была Орлову не известна, хотя фамилию драматурга он вроде бы слышал. Первые минут пятнадцать он добросовестно смотрел на сцену и слушал текст, а потом словно оглох и отупел: в совсем небольшой, третьего плана роли Орлов увидел актрису, удивительно похожую на его мать. Краем глаза Александр Иванович заметил, что Люся о чем-то оживленно переговаривается с сидящим рядом с ней Шилиным и даже возмущенно взмахивает рукой, но как ни силился – не мог заставить себя расслышать их слова. Перед глазами стояло лицо актрисы, то и дело сменяясь в его воображении лицом матери, и Орлов больше ни на чем не мог сосредоточиться.

После окончания первого действия объявили перерыв на десять минут, Орлова немного отпустило, и он уже мог вникнуть в то, что говорила жена, доказывавшая Льву Аркадьевичу, что в репликах одного из персонажей допущена историческая неточность.

– Это неправильно, те события происходили лет на пять позже, и причины у них были совсем другие, – горячилась Люся. – Просто удивительно, как такое можно было написать! Ведь пьеса наверняка была опубликована, не самиздатовская же она, а это значит, что в издательстве она прошла серьезную редактуру, то есть все исторические реалии и все даты были выверены редакторами. Как же они это пропустили?

– Голубушка моя, Людмила Анатольевна, это вставка нашего режиссера, в авторском варианте текста пьесы этих реплик нет, уверяю вас. А вы точно уверены, что там ошибка?

– Совершенно точно, – твердо ответила Люся. – Я этот период знаю как свои пять пальцев.

– Жаль, жаль, – непритворно огорчился администратор, – по ходу пьесы таких вставок еще несколько, и если при показе на комиссии кто-то заметит неточности, могут придраться. А убирать жалко, они придают пьесе вкус, сами понимаете. Пьеса-то сама по себе слова доброго не стоит, между нами говоря, чистая конъюнктура, а с этими вставочками заиграла, как бриллиант.

– Зачем же вы такую слабую пьесу взяли? – удивилась Люся. – Неужели ничего получше не нашлось?