Танцы мертвых волков - Георгий Ланской

— Чай, кофе, кисель, коньяк? — небрежно предложила я, вспомнив об обязанности хозяйки.

— Кисель — это, видимо, верх вашего гостеприимства, — усмехнулась Земельцева. — Сомневаюсь, что в такой квартире он водится.

— Зря сомневаетесь, — отбила я усмешку, — держу специально для малоимущих гостей, дабы не комплексовали.

— А вы хамка…

— А вы — нет?

Земельцева снова улыбнулась, и от этого стала еще менее симпатичной. Я с легкой брезгливостью оглядела ее с головы до ног.

Сегодня Лариса была без формы, но это ее совершенно не украсило. Весь облик следовательницы вполне соответствовал понятию "синий чулок". Не знаю почему, но я вдруг отчетливо поняла — она одинока. И дело даже не в ее сексуальных пристрастиях. Думаю, у Земельцевой давно умерли родители. Возможно, она жила с мамой, и теперь осталась одна в старой хрущевке, такой же неухоженной и необустроенной, как сама Лариса. В ванной течет кран, подтекает бачок унитаза, в кухне из стены вываливается розетка, а о прорванный линолеум со стершимся рисунком она спотыкается ежедневно, когда по утрам ставит чашку с остатками растворимого кофе в раковину. В трехрожковой люстре одна лампочка не горит, и ее некому сменить, по углам висит бахрома паутины, а ободранная дверь закрывается только на один хлипкий замок, потому что от второго ключи давно потеряны. На какой то миг я стала понимать ее лучше, но симпатии к этой худой женщине, пахнущей потом и чем-то тошнотворно сладким, так и не возникло. Более того, я почувствовала, как зачесались ладони, к щекам прилила кровь. В голове же запульсировало стойкое желание выгнать гостью на улицу.

— Юлия Владимировна, чем вы руководствовались, дав это интервью? — Земельцева вынула из портфеля смятую газету и, как она думала, эффектно швырнула ее на журнальный столик. Газета, скользнув по гладкой поверхности, сбила маленькую стеклянную фигурку не то крысы, не то мангуста. Фигурка упала на пол и прощально звякнула. Я перевела взгляд на пол. У крысы-мангуста отвалился хвост. Земельцева покраснела.

— Простите, — с трудом процедила она.

— О, не стоит беспокойства, — улыбнулась я. — Это всего лишь сто десять долларов…

Земельцеву перекосило, за чем я наблюдала с искренним удовольствием. Фигурку я купила в супермаркете за сорок рублей, но выглядела она эффектно, так что в мое вранье следователь поверила безоговорочно.

— Я заплачу вам, — невнятно прошелестела она.

— Ну что вы… такая мелочь, право слово… У меня если что, есть и богемский хрусталь… Хотите туда пошвырять газетами?

Земельцева стиснула зубы. Я ухмыльнулась и встала.

— Чувствую, что разговор у нас будет долгим. Пойду, поставлю чайник…

Осторожно подняв фигурку, я отнесла ее в кухню и выбросила в мусорное ведро. Жаль, конечно, одинаковых крыс-мангустов там не было, я выбирала самого симпатичного. Вначале, я хотела сварить кофе, но потом передумала. Перебьется. Чаю попьет, из пакетика. Она и воды из под крана пока не заслужила.

К моему приходу Земельцева успокоилась и освоилась. Я застала ее у стеклянного стеллажа, где стояли семейные фото, кои Лариса разглядывала с нескрываемым интересом. Ну, еще бы… Валера увлекается фотографией, а я всегда под рукой… Иногда не совсем одетая…

— По поводу этой статьи… — напомнила мне Лариса, села на диван рядом и, отхлебнув из чашки с шумом деревенской бабы, обожглась и поморщилась.

— Я не давала этого интервью.

— Но здесь написано…

— Мало ли что здесь написано… Миронов действительно приходил ко мне, мы беседовали, а затем явился Сахно. То, на чем он основал свою статью — мои личные домыслы и заметки на листке бумаги. Но я с ним ими не делилась. Свою версию я расписала в виде схемы на листке бумаги, бумагу выбросила, а он стащил ее из мусорной корзины.

— Что-то не верится, — презрительно усмехнулась Земельцева.

— Так проверьте. Сахно всегда страхуется и пишет все беседы, потому что из двенадцати месяцев восемь проводит в судах. Пусть предъявит вам мое интервью, если сможет. А это вряд ли, потому что все, что у Вити есть — исчерканная бумажка.

— Зачем же вы чертили эту схему?

— А это противозаконно? За мысли у нас вроде бы только при Сталине карали. Откуда я могла предположить, что он начнет копаться в мусоре?

— Откуда тогда взялись одиннадцать трупов? — сощурилась Лариса.

— Понятия не имею. Хотя… Я черкалась на макете полосы, а это была, дайте вспомнить… ну да, психология, а значит одиннадцатая полоса. В верхнем углу я еще раньше написала "одиннадцать", обвела кружком и поставила три восклицательных знака.

— Зачем?

— Затем, что полоса спорная. На ней должна быть реклама, а ее так и не принесли. Вот я и поставила себе такую напоминалку. Обычный рабочий момент… Еще чаю? Вы плохо выглядите, Лариса.

— Да, — со странной интонацией в голосе ответила Земельцева. — Давление, знаете ли… наверное, дождь будет. Если вас не затруднит, добавьте в чай ложку коньяка, иначе я боюсь, не дойду до дома…

— У меня нет спиртного в доме, — улыбнулась я, как вежливая барракуда. — Мы с мужем не пьем… Так вам еще чаю?

На самом деле в баре, скрытым в гигантском глобусе, было немало алкоголя самого разного градуса, а в холодильнике стояла водка. Не говоря уже о подаренной Жанкой бутыли с вином. Но угощать Земельцеву мне не хотелось… Вот еще…

— Я почему-то так и думала, — сказала Земельцева и вынула из портфельчика плоскую стеклянную бутылочку с коньяком. Я долила Ларисе чаю.

Когда она потянулась за чашкой, я обратила внимания на ее пальцы: короткие, толстые, сильные… Неухоженные руки мужчины, способного и грядку вскопать и жертву задушить без особых усилий. Ее глаза, темные, как засохшая вишня, колючие и неприветливые, окруженные сеточкой ранних морщин, смотрели на меня с неприятным вожделением. У висков плохо прокрашенных волос виднелась седина. И вот сейчас, когда она, с посеревшим от напряжения лицом, смотрела прямо в глаза, становилось как-то не по себе.

— А ничего, что вы пьете на службе? — сладко поинтересовалась я. Только сейчас до меня дошло, чем от Земельцевой пахло. Она уже приложилась к бутылочке, а потом зажевала запах чем-то сладким, что слегка разбавило алкогольные пары.

— Фактически рабочий день уже закончился, — невозмутимо ответила Земельцева. — А то, что сейчас я пью чай с коньяком, так это в лечебных целях.

"Ну да, — подумала я, — а то, что ты полшкалика по дороге сюда выкушала, это в профилактических целях".

— Юля… Ничего, что я так, по-простецки?… Так вот, Юля, с чего вы решили, что так называемый Джокер, выбрал в жертвы мэра и губернатора? — вкрадчиво спросила Лариса.

— Я так не думаю.

— Но Сахно отчего-то подумал иначе? В вашей схеме мэр и губернатор рассматривались в качестве потенциальных жертв?

— Ну да. Но только потому, что я не знала, с кем еще могу ассоциировать короля и туза. Не думаю, что Джокер выберет мэра и губернатора. По-моему, он нападает только на беззащитных.

— А про карты вам, конечно же, Миронов рассказал? Что же вы замолчали? — Земельцева рассмеялась, но в голосе было больше пьяного злорадства, чем торжества. — С чем я его и поздравляю. Ему теперь грозит служебное расследование, если только…

— Что? — не поняла я. Земельцева поставила чашку на стол и подвинулась ко мне ближе. Запах несвежего белья, потного тела и алкоголя ударил мне в нос. Я поморщилась.

— Миронов ведь твой любовник? — горячо зашептала Лариса и потянулась к моей коленке. Это был не вопрос, а скорее утверждение. — Я угадала?

— Нет, но мне вас, похоже, в этом не убедить. И вообще, не могли бы вы дышать в другую сторону? Мне вредно сидеть на сквозняке.

— Смелая, да? — оскалилась Земельцева. — Ну, ничего, я люблю таких, смелых… Они в койке вертлявые, сучонки, так извиваются… Любо дорого…

Глаза у нее были страшные. Зрачки расширились до предела, словно два ствола, готовые оскалиться выстрелом картечи. Пересохшие губы подергивались, а руки тряслись, как в припадке.

— Хахаля твоего мы от дела отстраним, чтобы под ногами не путался… А тебя в одиночную камеру, как соучастницу… Чтобы никто к тебе не приходил… Только я…

Минутный ступор, в который я впала, прошел. Подскочив с места и оторвав сморщенные ручки-лапки, я заорала, что было мочи:

— Пошла вон!

Удар в челюсть уронил на диван. Земельцева накинулась на меня, как пантера, разрывая блузку, и рыча, как зверь. Я попыталась оттолкнуть ее от себя, но Лариса снова ударила меня, угодив в ребро. Одной рукой она вцепилась мне в горло, а другой срывала с меня юбку, не прекращая рычать и странно всхлипывать. Я отчаянно брыкалась, но она знала, куда надо ударить, чтобы подавить мое сопротивление.

Треснула по шву и улетела куда-то юбка. Следом отправились трусики. В полуобморочном состоянии, я вдруг поняла, что меня буквально кантуют и усаживают на диван, как тряпичную куклу. Смутно, как в тумане, я видела, как Лариса срывает с себя блузку и припадает тонкими сухими губами к моей груди, облизывая сосок. Ее рука мяла вторую грудь, другой рукой она освобождалась от остатков одежды. Вяло, как надоедливую муху я отталкивала от себя ее горячее, дурно пахнущее тело. Влажное прикосновение языка оставляло на коже ядовитый след, словно по нему прополз космический слизень-убийца, заражавший все живое своими отвратительными выделениями.