Роковая любовь немецкой принцессы - Елена Арсеньева

– Я… учу русский язык, однако он слишком уж варварский, в нем нет логики и много лишних слов.

– Ну что ж, лапидарностью он не отличается, правда истинная, – снисходительно кивнула Екатерина, – зато благодаря этому выразителен и поэтичен.

– Поэтичен? – Наталья усмехнулась. – Да в России нет ни единого великого поэта! Имя молодого Иоганна Вольфганга Гете уже заставляет волноваться Германию! Конечно, вы покинули Германию еще до его рождения, вы его не знаете… Он бывал в нашем замке, он пользовался гостеприимством моей матери, и не зря! Я в восторге от того, как он умеет передать красоту и величие Божьего мира! Эти стихи произвели на меня неизгладимое впечатление!

И она начала читать по-немецки «Прекрасную ночь» Гете, в упор, словно бы с укором, глядя на Екатерину:

Покинул я свой домик скромный,Покинул я свой кров укромный.Под сень лесную я вхожу,Отраду там я нахожу…

Произнося последние строки, Наталья, как бы в рассеянности, перевела взор на графа Разумовского, и Екатерина едва сдержала усмешку.

– Это вы называете красотой и величием Божьего мира? – пренебрежительно спросила она. – На мой вкус, стихи очень средние. Кто такой этот ваш Гете? Талантливый юнец, не более… но до подлинной поэзии и подлинного мастерства ему очень далеко! Послушайте-ка это!

И она с ярким выражением, не скрывая восхищения, начала читать по-русски:

Лице свое скрывает день;Поля покрыла мрачна ночь;Взошла на горы черна тень;Лучи от нас склонились прочь;Открылась бездна звезд полна;Звездам числа нет, бездне дна.

Песчинка как в морских волнах,Как мала искра в вечном льде,Как в сильном вихре тонкий прах,В свирепом как перо огне,Так я, в сей бездне углублен,Теряюсь, мысльми утомлен!

Уста премудрых нам гласят:Там разных множество светов;Несчетны солнца там горят,Народы там и круг веков:Для общей славы божестваТам равна сила естества…

Толмачи, топтавшиеся за спинами господ посланников, издавали низкий приглушенный гул, словно три шмеля. Толмачи были отменные, так что смысл стихов доходил до Кобенцля, де Верака и Ганнинга с Гаррисом своевременно. Выражение восхищения – то ли искреннего, то ли дипломатического – прилипло к их лицам.

Вильгельмине приходилось похуже. О толмаче ей и думать было бы зазорно! Первые строки Павел еще пытался переводить, но вскоре сдался. Разумовский держался дольше, но вскоре и он начался путаться в словах, на лице его застыло растерянное выражение, и Вильгельмина с досадой воскликнула:

– Я ничего не понимаю!

– Где уж тебе понять, – снисходительно усмехнулась Екатерина. – Немцу и название таковое выдумать трудно: «Вечернее размышление о Божием величестве при случае великого северного сияния»! Только русский человек может, просто выйдя перед сном на крыльцо своей избы, начать вдруг размышлять о том, сколь велик и многообразен Божий мир!.. Гете! – усмехнулась она едко. – Иоганн Вольфганг! Я слышала о нем, как же… Отец его был имперский советник, бывший адвокат, мать – дочь городского старшины. Гете получил хорошее домашнее образование, учился в Лейпцигском университете, потом в Страсбурге, имеет звание доктора права… Легко при благополучных родителях получить образование и кичиться образованностью! А автора тех строк, что я прочла, зовут Михаил Ломоносов. Помор, из Двинской земли, у дьячка грамоте обучавшийся, пешком за знаниями в Славяно-Греко-Латинскую академию пришел – и стал человеком поистине великим, во всех науках не токмо преуспел, но и обогатил их: он химик и физик, он астроном, приборостроитель, географ, металлург, геолог, поэт, он художник, историк, поборник развития отечественного просвещения, науки и экономики. Он мысль подал Московский университет открыть. Он даже атмосферу у планеты Венеры углядел…

– Ну что же, – высокомерно проговорила Наталья, – зато стихи Гете каждому немецкому бюргеру понятны, каждой мечтательной девушке близки! А эти высокопарные строки, в которых даже мне неуютно… Русские поэты творят свои оды для императрицы и двора! А трепет сердечный им неподвластен. Что такое любовь? Что такое страдание или ревность? Они не знают! А Гете знает!

И она снова принялась декламировать нараспев, придыхая, – по-немецки, конечно, «Дикую розу»:

Мальчишка розу в полеОднажды увидал.И он, беды не чуя,Немедля цвет сорвал.Но роза укололаСама озорника,И в сердце поселиласьНевнятная тоска…

Екатерина усмехнулась. Это было похоже на дуэль – противницы смотрели в глаз друг другу и сладко улыбались, хотя напряжение между ними нарастало.

– Думаешь, Ломоносов только о Божием величии размышлял? – с преувеличенной ласковостью проговорила императрица. – А вот это послушай!

Ночною темнотоюПокрылись небеса,Все люди для покоюСомкнули уж глаза.Внезапно постучалсяУ двери Купидон,Приятный перервалсяВ начале самом сон. – Кто так стучится смело? —Со гневом я вскричал.– Согрей обмерзло тело, —Сквозь дверь он отвечал. —Чего ты устрашился?Я мальчик, чуть дышу,Я ночью заблудился,Обмок и весь дрожу.Тогда мне жалко стало,Я свечку засветил,Не медливши нимало,К себе его пустил.Увидел, что криламиОн машет за спиной,Колчан набит стрелами,Лук стянут тетивой.Жалея о несчастье,Огонь я разложилИ при таком ненастьеК камину посадил.Я теплыми рукамиХолодны руки мял,Я крылья и с кудрямиДосуха выжимал.Он чуть лишь ободрился: – Каков-то, – молвил, – лук,В дожде, чать, повредился? —И с словом стрелил вдруг.Тут грудь мою пронзилаПреострая стрелаИ сильно уязвила,Как злобная пчела.Он громко рассмеялсяИ тотчас заплясал:– Чего ты испугался? —С насмешкою сказал. —Мой лук еще годится,И цел и с тетивой;Ты будешь век крушитьсяОтнынь, хозяин мой!

– Ну, – насмешливо продолжила Екатерина, – что-нибудь поняла? Это о любви… О любви, которой никто не может противиться!

Вильгельмина насторожилась. В голосе свекрови ей почудился опасный намек. Показалось, или в самом деле Екатерина лукаво покосилась на Андре?