Вот пуля пролетела - Василий Павлович Щепетнёв
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Граф скользнул внутрь.
— У вас кто-нибудь есть?
— Нет, никого. В этот час мои баранчики спят, — Василий Семенович называл тех, кого обыгрывал, «баранчиками» не из презрения, а, скорее, любя, как любит настоящих баранчиков хозяин отары. Стричь — это обязательно, но стричь ласково и аккуратно, чтобы приходили ещё и ещё. Пока не наступит пора шашлыка.
— Желаете что-нибудь? Чаю, кофию? Есть свежайшие пирожные, только из пекарни.
— Я сегодня натуральный русский, — сказал граф, — а потому прикажите подать водки и закуску попроще.
Тотчас на столе появился графинчик «зубровки», буженина и маринованные маслята.
— За наших братьев, страдающих в проклятой Сибири! — сказал граф и выпил первую рюмку.
— «Темницы рухнут, и свобода их встретит радостно у входа, и братья меч им отдадут!» — ответил хозяин.
— Хорошо! Сами придумали?
— Местный стихотворец, Пушкин.
— Всё равно недурно. Он нам сочувствует?
— Он бывает полезен.
— Даже лучше. Сочувствующих идиотов в России немало, а полезного поди, сыщи.
— Пушкин не идиот, — возразил Василий Семенович, смоленский помещик польской крови.
— Он с вами играл?
— Играл.
— Значит, идиот. Много проиграл этот Пушкин?
— Двадцать пять тысяч. Шесть лет назад. Средств расплатиться полностью у него никаких нет, да и не предвидится.
— С тех пор и на крючке, — утвердительно сказал граф.
Хозяин спорить не стал.
Граф снова выпил рюмку водки.
— Наша, польская! Я слышал, что две недели назад с вами играл генерал Давыдов, и крупно, крупно проиграл.
— Проиграл, — подтвердил хозяин.
— А потом за него эффектно расплатился барон Магель, не так ли?
— Да.
— Вот прямо перед свидетелями вывалил на стол двести тысяч.
— Положим, не двести тысяч, а шестьдесят, но да, заплатил прилюдно.
— И вексель на сто тысяч бросил в камин?
— На двадцать.
— И двадцать немало.
— Гусар же. Они оба гусары, Давыдов и Магель, а гусары любят широкие жесты.
— Он богат, Магель?
— У него поместье в Бразилии, как посчитать? Но деньги водятся, то факт. Обещал вернуться, поиграть.
— С ним осторожно. Я кое-что слышал. Он мастер передергивать. Но ладно, шестьдесят тысяч — тоже знатная добыча. Нашему делу деньги нужны. За деньги в России можно купить почти всё и почти всех.
— Без сомнений.
— Тогда к делу.
— Всё приготовлено, — Огонъ-Догановский снял с полки толстый том в кожаном переплете.
— Что это? — спросил граф.
— Удобное хранилище для денег. Шкатулка в виде книги. Один господин пришел к другому господину за книгой, обычное дело. Сам сделал. Собственноручно. Успокаивает, знаете ли.
— Успокаивает? Ну, пусть. Откройте, я посмотрю.
— Вы мне не доверяете? — вспыхнул игрок.
— Доверяй, но проверяй, так учит наш приор. Если вас это тревожит, скажу, что меня тоже проверят.
— Вот, смотрите. Застежки препятствуют внезапному самооткрытию хранилища. Расстегиваем застежки, по одной. Это непросто, но так и задумано. Целее деньги будут. Сначала первую расстегиваем, потом вторую, — заняло это минуты полторы.
— И что дальше?
— Дальше просто открываем. Как ларчик. С небольшим усилием, — и хозяин раскрыл книгу.
— Это вы так шутите? — спросил граф.
В шкатулке лежали карты. Дюжина запечатанных колод.
— В ваших руках карты превращаются в деньги, согласен. Но в моих руках… — граф поднял руки и пошевелил пальцами. — В моих руках…
— Нет, я не знаю! Это слуги! Слуги подменили! Дайте мне неделю, и я соберу всю сумму! Слово чести! — пот катился по бледному лицу Огонъ-Догановского, хотя в комнате было совсем не жарко.
— Чести? Ну, хорошо. Даю вам один день, — и граф налил себе водки в третий раз.
Глава 11
Сюрпризы
Последнее время мы пьем кофий втроем. Я, Давыдов и Перовский. Утром, ровно в восемь. А в половине девятого принимаемся за работу. Денис пишет роман «Приключения русского корнета», хотя со дня на день собирается отбыть в симбирское поместье. Говорит, что накатило вдохновение, а вдруг в дороге пропадёт? Пишет помногу, и пишет недурно — даёт мне вечером на прочтение. А Перовский хлопочет по журналу. Бразильское снадобье его исцелило, и высвобожденная энергия тела и духа требует немедленного применения. Вот и применяет.
А я… Я — это другое дело.
Конечно, долго это продолжаться не будет. Давыдов уедет-таки в деревню, Перовский построит день под себя, но привычка пить кофий останется. Кофий по-турецки, а вприкуску — рахат-лукум. Все мы немножечко турки, каждый из нас по-своему турок.
Вошёл Мустафа с серебряным подносом, на котором лежали конверты.
— Господа! Прибыла утренняя почта!
В Петербурге почту доставляют трижды в день. Отправишь письмо утром — адресат получит в обед. Отправишь в обед — получит к вечеру. Отправишь вечером — получишь утром. Вот как мы сейчас. Петербуржцы не нарадуются на новшество, и пишут письма по любому поводу. Вот и нам написали.
Мустафа подставил поднос на специальный «почтовый» столик, где лежали и почтовый нож, и почтовые ножницы, и конверты, и писчая бумага, и перья, и чернильница. Поставил, и с поклоном отступил.
Сначала я раскрыл конверт с золотым тиснением. Такой конверт сам по себе пятьдесят копеек стоит. Дорого. В таких конвертах письма посылают по особым случаям. Свадьбы, крестины, поминки.
А, приглашение на торжественный обед по случаю учреждения журнала «Русский сборник». Сегодня, к восемнадцати часам, ресторация Талона… Ну, ну. Посмотрим.
Давыдов и Перовский тоже получили приглашения на этот обед. Куда ж без нас. Мы теперь люди известные. Тоже журнал учреждаем. И мы пригласим других. Непременно. В свой день и час.
Другой конверт был проще, из тех, что за пятачок дюжина. От подобных конвертов можно ожидать всё, что угодно. Порошок со спорами сибирской язвы в девятнадцатом веке, правда, не посылают, но посылают другое.
Так и есть. На листке дешевой бумаге написан стишок:
К нам явился бразильянец
С виду — чистый обезьянец
Говорит, что он барон
Педро Барка Кальдерон
Денег полный афедрон!
Сыплет деньгами вокруг
Бразильянский славный друг!
Хочется его натуре
Князем быть в литературе
Но напрасно! Сколь ни тщись
От провала не спастись!
Люди в девятнадцатом веке чувствительны. Оскорбленные, они вызывают на дуэль. А кому дуэль не по чину, бьют с носка. Или чахнут, не в силах стерпеть унижение.
Анонимки, впрочем, под категорию оскорбления не попадают. Так решило общество два года назад, когда по Петербургу пронесся шквал анонимных оскорблений. Действительно, даже титулярный советник может потратить
