Незваный гость - Коростышевская Татьяна Георгиевна

— Неужели? — Кофе все равно был бурда бурдой, но я сделала глоток из чашечки, посмотрела на сливочные разводы. — То есть подразумевается равноправное сотрудничество?

— Партнерство, обычное для людей наших с вами профессий.

— Информационный обмен? — В голове я уже составляла перфектный опросник для семейства Бобруйских поименно.

— Вы ведь смерть Степана Фомича Блохина расследуете?

— Не отвечайте вопросом на вопрос, — попросила я дружелюбно. — Выгоду свою от сделки я уже уяснила, теперь самое время услышать, чего хотите вы, Григорий Ильич.

Волков перевел взгляд на свою трость.

— Мои затруднения покажутся вам нелепыми.

— И все же вам, так или иначе, придется их открыть. Обещаю не насмехаться.

Карие глаза вернулись ко мне, обласкали щеки недоверчивым восхищением, присовокупили восторг, дождались, пока я залилась краской, и по-кошачьи сощурились.

— Женить меня хотят, Евангелина Романовна, всенепременно, а мне того вовсе не хочется. Помните, в ресторане поезда купец Бобруйский возвращение в Крыжовень праздновал?

— С которым вы еще знакомиться ходили?

— Именно. Он, вообразите, хозяином мира себя возомнил, или купидоном. Дочь любимая у Бобруйского имеется, Машенька, ее-то в невесты мне и прочат.

— Но ведь насильно под венец не потащат? — Не смогла не подтрунить, бестолковка! — Вы же пристав, вам револьвер, наверное, по должности положен, отстреляетесь.

— Я, барышня Попович, — не обиделся Волков, — опасаюсь вовсе не насилия над собою, как было уже отмечено, невозможного, а препятствования от означенного купца в своей карьере. Я человек в Крыжовене новый, ничем себя не проявивший, а он, напротив, что-то вроде местного царька.

— Так вы хотите, чтоб я эту… — притворившись, что забыла имя, я запнулась. — Эту Машеньку от надежд отговорила?

Душа сыскарская пела: «Какая невероятная удача, Геля! Ты господину не совсем приставу по женской части нужна! Тебе это исполнить проще простого! Но радость-то пригаси, цену набей. После соглашайся и немедленно свои просьбы навстречу выдвигай».

— Нет.

— Простите? — Улыбка получилась жалкой, навроде оскала.

— Интриги подобного толка следует давить в зародыше. Вы уговорите, батюшка переуговорит. Поступим иначе, представим крыжовеньскому высшему свету невесту господина Волкова, то есть вас.

Раздумья тяжкие я изображала. Нечего там было думать, я была уже согласна. Григорий Ильич продолжал:

— Плохо, что нас с вами вместе в поезде видеть могли и друг с другом незнакомых…

— Мы поссорились, — предложила я деловито, — еще до того, как вы в Змеевичах появились. Давно вы там?

— Полгода. Так вы согласны?

— Ради великого дела газетного, — махнула я рукой. — Вы же меня без добычи тоже не оставите. Так вот, мы расстались по вашей вине, вы, простите, бабник, и от моей жгучей ревности. Плохо расстались, с обидами. Оттого в поезде делали вид, что незнакомы.

— Вы, случайно, истории для фильмотеатров не пишете?

— Не перебивайте, я думаю, как в эту канву арест поместить. По злобе на меня подчиненных натравили, а после чувств не сдержали, когда растерзанную в клетке увидали, так?

— Вы храпели, а прочие арестанты боялись пошевелиться, чтоб сон ваш не потревожить, — хохотнул Волков. — Но получается складно. Мужчина я холерического темперамента, перепадам настроения подвержен.

«Настолько подвержен? До использования для травли девиц служебного положения?»

Пожалев мысленно будущую настоящую невесту самодура, я спросила:

— Так когда мой бенефис?

— После решим. Теперь давайте ваши дела обсудим.

Упрямиться я не стала.

— Ваш предшественник не своей смертью помер, хочу об этом статью написать.

— От меня что потребуется?

— Содействие. Во-первых, — я загнула палец, — служивых ваших позвольте опросить, во-вторых, в кабинет пустите, вдруг там от Блохина улики остались, в-третьих… Ну что вы, право слово, Григорий Ильич, удивляетесь? Репортерам тоже слово «улики» знакомо. В третьих, мне нужно, чтоб вы побеседовали с семейством купца Бобруйского.

— А это зачем?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— На пристава наводили порчу, дело это мало того что подсудное, так и крайне дорогое, не всякому по карману.

— Невероятное стечение обстоятельств, — обрадовался Волков и положил на стол конверт в золоченых завитушках. — Интересующий вас купец Бобруйский нынче вечером прием в честь возвращения устраивает, и я на него зван.

— Возьмите меня, — молитвенно сложила я руки у груди, — там наверняка все богатеи местные будут, заодно и невесту новообретенную обществу предъявите.

Григорий Ильич посмотрел с сомнением.

— Успеют ли до вечера местные модистки с подгонкой платья?

— Обновок мне не нужно, — фыркнула я, — поверьте, стыдиться своей дамы вам не придется.

Договорившись, что Григорий Ильич заедет за мной на Архиерейскую в девятом часу (приглашали на восемь, но даже я знала, что являться вовремя на такие мероприятия моветон) и что опознание злодеев арестованных переносится на завтра, мы попрощались.

Волков проводил меня к выходу, облобызал перчатку и открыл дверь.

— До скорой встречи, Ева.

Ева? Меня сперва передернуло, а после я подумала, что хоть груздем пусть зовет, только в лукошко не засовывает. Ева так Ева.

Грегори был зол. Рыжая идиотка бесила его до невозможности. Она не считывалась, вела себя нелепо, неправильно реагировала на соблазнение, да еще, кажется, приносила неудачу. Расслабляющий морок из тросточки Волков выпустил еще у входа в ресторацию, переждал положенное время, чтобы барышня за столиком расслабилась, и задал вопрос. Впустую. Чертовка не ответила, только стреляла глазищами с идиотическим кокетством, губки обиженно надувала. Сглазила! Трость упала, повредив свое драгоценное навершие. Нелепая случайность. Ценнейший артефакт пришел в негодность. Нужно его чинить и, разумеется, не силами местечковых шарлатанов. Орден Мерлина этим займется, но для этого Волкову придется сызнова впадать в болезненный чародейский сон, при этом довольно длительный. Прошлая починка стоила ему шестидесяти часов жизни. Сколько займет эта? Неделю? И что его ждет после пробуждения? Руины уездного Крыжовеня и рыжая демоница, скачущая по обломкам? С нее станется, с этой ее неженской напористостью. Нет, починку артефакта придется отложить на неопределенное время.

Приладив кое-как набалдашник, Волков попытался взять себя в руки, он неторопливо закончил завтрак, заказал еще кофе. Напиток был гадким. Гадкой была и барышня Попович. Она не отвечала на ухаживания. Грегори все делал правильно, прощупывал границы интимной ее зоны, прикасался к локотку, подстраивался к дыханию и темпу речи. Но в зеленых глазах объекта читал не разгорающийся интерес вожделения, а веселое удивление. Отчего она холодна? Темперамент? Волков фыркнул в чашку. Темперамент у Евангелины Романовны отменный, любой неклюдской танцорке сто очков вперед даст, достаточно бредни ее полуночные в приказе припомнить, да с какой страстью она с поцелуями лезла. Сдерживается? Для Семушки себя бережет? Цену набивает? От платья отказалась. А Григорий Ильич, грешным делом, уже предвкушал несколько приятных часов в тесной салонной примерочной, разговорчики вроде ни о чем, но нежную дружбу укрепляющие. Ладно, никуда эта кокетка не денется, и цену свою обозначит, и сдастся на милость победителя. Семушке придется поделиться.

Расплатившись с официантом и получив заверение, что завтра специально для него бритскую овсянку повар изготовит, Волков вышел из ресторации.

Если барышня Попович желает с ним в деловые отношения играть, он готов. Только вот правила игры изучить придется.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Он прогулялся по площади, выяснил у постового, где находится городская библиотека, и отправился туда. Парнишка-служащий, по виду студентик, сообщил господину приставу, что подшивки столичных газет у них имеются, только не «Чижик-пыжик» упомянутый, а…

— Несите, что есть, — перебил Григорий Ильич и устроился в читальном зале.