Эпитафия без елея. Страницы воспоминаний партизана - Наум Перкин

– Вот что будет! – с раздражением и злобным отчаянием сказал один из тех, что стояли у стены вблизи окошка, но не заглядывали в него. Худой, с длинной грязной шеей, с узким и острым лицом, поросшим черно-седой щетиной, в пилотке со сдвинутыми вниз отворотами, натянутыми на самые уши, он сделал шаг от стены и развернул в вытянутых руках белую тряпку.

Его обступили.

– Только посмей, сволочь! – бросил ему в лицо широколицый и плечистый солдат, поднося под самый нос крепко стиснутый кулак.

Тут утвердил себя в правах старшего лейтенант в больших роговых очках. Отойдя от окошка, он внимательно наблюдал за сценой, ссутулившись, потом довольно громко сказал:

– Подойдут немцы – будем стрелять. Мы теперь воинское подразделение – понятно?

Наблюдатели сообщили, что немцы повернули обратно. Лейтенант сел на чурбан и, положив на планшетку лист бумаги, стал записывать:

– Оружие? Сколько патронов? Следующий!

Карандаш ходил быстро, на руке вздулись вены. Я смотрел на лейтенанта, и он показался очень похожим на того, кто в памятную июньскую ночь 1941 года на дороге из Минска в Могилев вдруг вынырнул из темноты, светя нам в лицо электрическим фонариком. И у того я потом разглядел такие очки, и у того были такие лихорадочно-быстрые движения и все будто заострялось книзу – широкий лоб и верхняя половина головы переходили в узкий подбородок, широкие круглые плечи – в тонкую талию и короткие ноги. Он на одно лишь мгновение вскинул на меня глаза (за выпуклыми стеклами ширились, отсвечивая двойным светом, огромные зрачки) и, записывая, коротко бросил:

– Будем пробиваться, младший лейтенант.

Когда совсем стемнело, удалось связаться с местными жителями и договориться о раненых. Я еще долго видел перед собою бледно-желтое, в рябинку, лицо полулежавшего под шинелью солдата, который то и дело подворачивал ноги, судорожно возился под самым животом и, взвывая от боли, просил: – Товарищи! Братцы! Не оставляйте нас. Товарищи… Возьмите меня с собою…

Была лунная, с леденящим ветром ночь, когда мы осторожно обходили Севск и вступали в деревню Подывотье. Теплом жарко натопленной русской печки и овчинно-тестяным духом пахнуло на меня в просторной избе. В полутьме хозяин, крупный мужик, обросший до самых глаз густой бородищей, рассказывал о немцах, а его взрослые дочки-близнецы хлопотали в горнице, угощая нас хлебом с патокой, принесенной накануне со сгоревшего сахарного завода.

На рассвете были уже на ногах. Пошли маленькими группками, по два-три человека. Кто с кем попал на ночевку, с тем, гляди, и друзья-попутчики. А куда идти? Известно одно: двигаться на юго-восток, чтобы выйти где-то между Курском и Орлом. Хочешь не хочешь, а усваивай тактику «окруженца»: избегай больших дорог, по которым к фронту все идут – и колонны, и транспорт. Знаю, что мы кружим на стыке двух областей – Орловской и Сумской. Мне удалось раздобыть небольшую, из школьного учебника, карту европейской части СССР. На ней удобно разрабатывать стратегические планы. Вот мы здесь, правее хутора Михайловского, а вот Орел и Курск – рукой подать. Проходим по местам недавних сражений. Это Хинельский лес. Мертвая тишина теперь вокруг.

Утро 10 октября неожиданно встретило нас первым снегом. Впору было радоваться при виде нежной белизны улицы, крыш, набухших веток на деревьях, когда мы выходили из изб и строились в походную колонну. Отдохнувшие и приободренные ощущением воинского порядка, мы почти весело покидали деревню. Теперь у нас новый командир. Статный батальонный политрук. Он кажется мужиком спокойным и толковым.

Говорят, разведка вернулась, путь свободен. Двинулись.

Отошли от деревни всего метров триста, когда началось то, чего мы сейчас и не ждали. Впереди вдруг взвизгнула и забилась земля, и за всплесками огня и дыма исчезла голова колонны. Только что был мостик недалеко от нас, на него спокойно вступали солдаты, и мы вот-вот должны были вступить на этот мостик. Только что по обе стороны дороги стояли веселенькие копны ржи, чуть побеленные снегом. И вдруг все это отделилось от нас огненно-черной стеной, и за ней пропала дорога, наверное, изорванная в клочья, и на том месте, возможно, барахтался и перекатывался сейчас огромный клубок человеческих тел. Но именно там, через это и за этим виделось спасение, выход из неизвестности. Вопреки всему какая-то сила рванула меня вперед, охваченный отчаянной решимостью, я даже взмахнул рукой, увлекая за собой, – но встретился с глазами политрука, полными смятения и гнева, увидел, что он показывает в сторону леса и туда уже бегут люди. Лес не стал нашим спасением. Это был уже их лес. Мы заметались, встреченные гулкой дробью пулеметов, падали и ползли, падали и ползли. Снова к деревне, теперь только туда! Левее и назад. Длинный сарай. Я не один, со мною еще двое. Снег растаял, и все еще зеленая примятая трава под ногами, а чуть поодаль – дикая груша без листьев.

Мы прислонились к почерневшей бревенчатой стене, порывисто дыша и прислушиваясь, как там понемногу затихает, и тогда, словно по чьему-то зову, стали подходить к нам люди из деревни. За подростками прибежали девушки. Славные украинские девчата!.. Скверно на душе, но как не улыбнуться при виде этих близко подступивших, красивых, возбужденных девичьих лиц, этих расширенных от удивления глаз, этих невольных движений руки, поправляющей сдвинувшийся на глаза платок или теребящей косу на груди.

– Что будем делать?..

Снова этот неотступный вопрос. Его высказали теперь другие. Но стал ли он оттого проще?

Теперь мои спутники – пожилой худощавый интендант из запасников и высоченный широкоплечий старшина. Оба молчаливы. Один – с застывшим недоумением в глазах, другой – медлительно-машинальный в движениях. Когда, обходя деревню, мы приближались к мелкому перелеску, совсем низко со страшным грохотом пронесся над нами самолет с черно-желтым крестом, и огромная его тень на мгновение закрыла нас. Потом в поле мы наткнулись на немецкую батарею и только чудом спаслись. Долго лежали, притаившись в овраге у дороги, дожидаясь, пока прекратится натужный вой тяжелых грузовиков и умолкнут гортанные крики немцев. Когда стемнело, добрались до полузаброшенного совхозного барака, где в каморке жила одинокая старуха, и стали укладываться на грязном полу. Вскоре послышались осторожные шаги. Старуха на тихий стук и шепот «впустите, свои» открыла дверь, впустила кого-то. Хотя было уже темно, мы все же могли различить небольшую фигуру, двигавшуюся как тень. Кто это мог быть еще, как не наш брат – «окруженец»? Переодетый окруженец. Никакого вещмешка, ничего в руках. Несколько медленных шагов от двери и мимо наших ног, маленькая пауза, потом, совсем в темноте, шепотом: «Вот и я», – и он уже на полу.

– Откуда, друг? – спрашиваю первый: улегся-то он ближе всего ко мне.

– Долго рассказывать.

– Не из 13-ой армии?

– Да нет. Я еще под Киевом попал.

– Как же оказался здесь?

– А куда было идти? Шел в леса, тут еще фронт стоял.

– Так что же это – много ведь времени прошло, как Киев сдали-то? – удивленно прошептал старшина. – И все не попадался? Ни разу?

– Ги, – с горьким смешком – мол, наивный вопрос – чмыхнул парень. – Всяк бывало. Задерживали, и в обоз брали, сколько раз бежал.

– А форму-то давно снял? – все любопытствовал старшина.

– Пришлось, так снял. Лейтенант ведь я. Куда мне было в форме! Сунулся туда, сюда – никак. Вот и снял. Снял да надел этот маскарад, – он как бы пощупал пренебрежительно свою одежду.

– Вот тебе… – проворчал старшина, убрав свою голову от моего плеча и вытянувшись. Интендант только прокряхтел.

– Нет, друзья, – заключил переодетый лейтенант тоном старшего, – так, в форме, вам никуда не добраться. – Будто в подтверждение своих слов он приблизил к моим глазам руку, потрогал другой низ рукава своего ватника, расстегнул или отвернул этот низ рукава, и я скорее догадался, чем увидел извлеченный оттуда пистолет.

– Вот, на всякий случай… Никогда не расставался с ним! Так же загадочно, как явился к нам, парень чуть свет исчез, выскользнул из барака. Что и говорить, я почувствовал тайную зависть к нему. По крайней мере знает, куда идет. А что делать нам? На что надеяться? Где искать своих, когда кругом немцы – дороги забиты, в поле то и дело показываются их машины, зеленые и серые фургоны, а местность открытая. На кой черт мы вышли из лесов, в то время как люди подаются туда?

Главное, где теперь фронт?

– Что же нам делать? – спрашиваю я попутчиков. Интендант, все еще сидя на полу, смотрит на свои колени, посапывая, словно не понимая, о чем идет речь. Старшина, в расстегнутой гимнастерке и без ремня, пригнулся к чуть посветлевшему окошку.

– Ну, да говорите же, черт возьми! – не выдержал я их тупого уклончивого молчания. – Что ж, давайте при полной форме угодим немцам прямо в лапы… Или сделаем так, как этот лейтенант, – обманем их, перехитрим, чтоб добраться до своих. А там…