Цыганское счастье Бахтало Колоброда - Юлия Анатольевна Нифонтова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Тихо-тихо, драгоценная-брильянтовая. Зачем сердишься? Плата хорошая, бери-бери, роза моя распрекрасная. Кто цыгану в дороге поможет, тому — радость будет, счастье будет. Хочешь, шляпу мою бери, серьгу бери, хлыстик и сапоги забирай вместе со шпорами. Всё — бери!!!
— Неча мне тут лапш-шу на уш-ши вешать. Плати серебром, ш-шарлатан, или проваливай!
— Серебро-о-м?! — у Бахтало округлились глаза от столь наглого заявления. Кивнув в сторону тощего мужичка-дворовичка, он возмущённо спросил: А тот, что, тоже серебром платил, что ли? Я всё видел: его пуговицы обычные были, не серебряные!
— А эт не твоё собачче дело, пёс ш-шелудивый! — прошипела вагонница. И уже не боясь разбудить великаншу на троне гаркнула, направляя куда-то в сторону всю мощь своего противного голоса: Коля, тормози! Высаживаем!
Тут же, словно по команде, на высоком троне встрепенулась живая женщина-гора, и повторила выкрик вагонницы слово в слово, обращаясь к водителю. Троллейбус остановился, с грохотом отворив двери.
Грозная вагонница двинулась на Бахтало, оттесняя его своей массой к выходу:
— А ну, пшёл, пш-шёл отседа! Н-ну!
— Не понукай, не запрягала! Ишь, прёт как урдо18 с горы! — в сердцах огрызнулся напоследок цыган.
Он даже ввязался бы в драку с противной тёткой, но неизвестно, что можно было ожидать от заспанной великанши, невидимого за стеной водителя Коли, да и хилый, на первый взгляд, мужичонка-попутчик тоже теперь казался опасным и непредсказуемым. Нехотя, специально как можно медленнее сходил Бахтало с высоких ступеней троллейбуса, прекрасно осознавая, до какой степени его нарочитая медлительность злит и без того взбешённую вагонницу.
Оставшись один на незнакомой тёмной улице Бахтало долго смотрел вслед удаляющемуся светлому дому на колёсах, который уносил с собой его заветную мечту… он впервые почувствовал себя столь несчастным и одиноким, словно его выкинули не из троллейбуса, а из самой жизни…
— Эх, и всё из-за какой-то взбалмошной противной тётки, — тяжко вздохнув, сказал сам себе цыган.
Но коварная память в эту страшную минуту подбросила ему воспоминания, о том, как часто он сам был жаден и несправедлив со своими соседями по оставленному им посёлку, который столько долгих лет служил ему пристанищем. Бедное сердце его сжалось от стыда и отчаяния. И понял в эту минуту Бахтало, что некрасиво быть жадным и злым.
Закручинился цыган и побрёл куда глаза глядят, благо, видел он в темноте лучше любой кошки. Долго бы ещё плутал он по чужим спящим дворам, но тут до его чутких ноздрей донёсся еле уловимый запах, самый прекрасный из всех ароматов на всём белом свете.
Это была тонкая сладковатая смесь из благоуханий свежего сена и цветочной пыльцы, жаркой, распаренной под солнцем степи и далёких пыльных дорог. Это был он — запах воли и счастья, ведь именно так пахнут лошади!
В один момент с Бахтало произошли разительные перемены: сонливость и безразличие слетели с него с той быстротой, с которой сгорает в костре случайный сухой лист. Он встрепенулся, напрягся, словно сжатая пружина, навострил уши, а в его карих глазах зажглись золотые звёзды.
Теперь он не блуждал потерянным псом по закоулкам чужих дворов, теперь у него была цель!
Он шёл на запах.
Он бежал на запах!
Он летел на запах!!!
Всё отчётливее и яснее становился пряный аромат, всё ближе и ближе была к Бахтало его заветная мечта, его цыганское счастье. Словно второе дыхание обрёл конюшенный, будто не бежал, а летел над дорогой, без сомнения и роздыха. Не зря частенько говорили про него в родном таборе: «Далэскэ грэскэ только крылья на ухтылла!», что означало: «Этому коню только крыльев недостаёт!» Вспомнил это Бахтало и улыбнулся, а сердце его будто подснежником вытаяло из-под холодного снега.
И вот, наконец, когда быстрые ноги принесли цыгана на круглую пустынную площадь, разглядел он лошадиные силуэты, да не пары, не тройки, а целого табунчика. Лошадки послушно бежали друг за другом, ни на шаг не сбиваясь в сторону, будто какой-то невидимый конюшенный лонжировал19 их по небольшому огороженному манежу.
«Ишь ты! Их тут даже ночью по кругу гоняют — удивился цыган, — Ну, прям как я часами пускал тени призрачных лошадей по стенам старого сарая. Да поди уж, не будет хозяин против, ежели я просто рядышком постою…»
Лошадки были разной масти: вороные, рыжие, в яблоках. Бахтало в этом отношении был непридирчив, он любил без памяти всех на свете лошадей. «Кало грай — ромэскэ удача, сиво грай — ваш хухаибэн, парно грай — баро барвалыпэн!» — пропел Бахтало старинную цыганскую присказку: «Чёрный конь — цыгану удача, сивый конь — для обмана, белый конь — большое богатство!»
Не чуя под собой ног, без тени раздумий прыгнул Бахтало на возвышение, по которому кружил табун. Радости его не было предела…
Но! Подметил вдруг конюшенный, что все лошадки уж больно маленькие, меньше даже, чем его покойная коза Майка. Ушами не стригут, гривами не трясут, хвостами не бьют. Бахтало вдруг словно кипятком ошпарила ужасная догадка — лошади-то неживые. Игрушечные! Осторожно, словно боясь обжечься, Бахтало дотронулся до ближайшей серой лошадки… и точно! Она оказалась твёрдой, холодной, металлической, как стена соседского гаража.
— Ээй! Какими судьбами занесло к нам последнего в этом городе конюшенного?! — раздалось позади.
Бахтало обернулся и увидел маленького человечка в смешном облачении. В полосатых брюках, приталенном пиджачке в красный горох и колпачке с помпончиком он походил на крохотного клоуна. Бахтало понимал, что перед ним дух места, только никак он не мог его отнести ни к дворовым, всегда словно присыпанным серой пылью, ни к модным щёголям квартирным, ни к сухопарым пожилым скарбникам, что вечно ныкаются по чердакам да кладовкам.
— Гой, домови́, я вашей крови́! — вежливо, по установленному у ду́хов подворья ритуалу поздоровался цыган.
— Гой еси́, благо в дом неси! — как и положено отозвался смешной незнакомец.
— Я — Бахтало, а что конюшенный, то ты и сам уж догадался, а ты кто таков будешь? Хранитель места ли, двора ли?
— Тутошний я, карусе́льный, именуюсь Белебе́ня, так что рад, так ска-ать, знакомству.
Заходи, дружище-братка,
оседлай скорей лошадку.
Без особых церемоний Белебеня схватил Бахтало за рукав и потянул к ближайшей раскрашенной кобылице, приглашая немедленно взобраться на неё и мчаться неведомо куда. Цыган хотел расспросить, что это за должность такая — карусельный. Но Белебеня напирал, не слушая вопросов, настойчиво усаживая гостя верхом:
Залезай скорей, дружище,
Лошадь — лучшая из
