Божья девушка по вызову. Воспоминания женщины, прошедшей путь от монастыря до панели - Карла Рэй

Корни моей матери уходят во французское дворянство; во времена революции ее предки избежали гильотины, покинув страну. В Голландии, чувствительной к социальному статусу, они считали себя выше нетвердых, как им казалось, моральных устоев простонародья, а потому, когда страсть, охватившая моих бабушку и дедушку, вылилась в беременность, они поспешили жениться. Мать рассказала мне о них, когда я сама собиралась выходить замуж (хотя и не была беременна), однако история на этом не закончилась. Однажды, когда бабушка в одиночестве гуляла по полям, разразилась гроза. Она повернула домой, как вдруг произошло нечто ужасное: рядом с ней ударила молния, расщепив дерево и оставив на нем черный, как сажа, ожог. Это было последним, что бабушка увидела. После этого она ослепла – или оттого, что вспышка сожгла ей сетчатку, или из-за пережитого шока, или от всего сразу. В чем бы ни крылась причина, бабушка так никогда и не поправилась, родив дочь (а позже еще троих детей) полностью слепой.

Несложно предположить, как родители объяснили этот случай: мою бабушку наказал Господь. Господь ослепил ее, поскольку ребенок был зачат в похоти. Похоть шла вразрез с их утонченной католической чувствительностью, диктовавшей, что сексуальная близость предназначена не для удовольствия, а лишь для продолжения рода. Но Господь наказал мою бабушку еще при жизни, чтобы освободить ее от посмертных мучений в аду. Ее муж, искренний человек, принял эту вину, не дожидаясь никаких молний. Он щедро оплачивал нянечек, помогавших растить его детей.

Таким образом, мать считала себя «ребенком похоти» и никогда не испытывала ничего хорошего в связи с собственной сексуальностью. С ее стороны было весьма неосмотрительно предаваться добрачному сексу – проклятая похоть вновь заявила о себе! Она признавалась мне в этом по мере того, как становилась старше и стремилась излить свою душу кому-нибудь еще, кроме местного священника. Чувство вины, недавно написал мне один проницательный друг, стремится к самооправданию. Она вышла замуж за отца, здорового, привлекательного, бедного и страстного человека. Вера и супружеские обеты обязывали ее подчиняться ему, что означало и подчинение его вожделению. Однако во всем остальном, казалось, он подчинялся ей, и так между ними возник компромисс – основа многих успешных браков.

Таким было мое наследие. Я оказалась греховна с самого рождения, поскольку родилась католичкой, греховна изначально, еще до того, как унаследовала вину своей матери, а потом и вину отца за сексуальное желание, которого он не мог сдерживать. Через несколько лет я оказалась в плену столь мощного чувства вины, что была готова обратиться за помощью к самому дьяволу.

Совершенства не бывает

Я ОКАЗАЛАСЬ самым настоящим ребенком-разочарованием. Для начала я ела уголь. Родители всячески стремились скрыть это от наших родственников и пытались остановить меня шлепками и выразительными взглядами. Но если они не могли меня отыскать, я неизменно оказывалась в шкафу рядом с камином, пачкая свою одежду, пол и обнаженные части тела. Были и другие привычки, сводившие их с ума. Мне нравилось отдирать от стен длинные полосы отклеивающихся обоев, просто для того, чтобы услышать возникавший при этом завораживающий звук. Несмотря на печальные последствия, я просто обязана была узнать, что находится внутри мягких игрушек, особенно внутри медвежонка, который издавал звук, если его наклоняли. Список моих проступков, огорчающих родителей, был длиною с каждый прожитый день.

Меня пугало, когда папа начинал громко ворчать и цокать языком, будто выпускавший пар поезд, или произносить слова, которых моя мама не хотела слышать. «Hou je mond, Ян!» – замечала она. «Не говори такого при ребенке!» Часто он называл меня плохой девочкой. Временами, когда он брал меня на руки, я не знала, хочет ли он обнять меня или ударить. Иногда папа бывал милым, а иногда я его боялась. Но я хотела быть хорошей, потому что очень его любила.

Мне не исполнилось и года, когда отец отправился на военные сборы, пробыв там несколько месяцев, предшествующих поражению Голландии. Он приезжал в отпуск, но все равно его часто не было дома. Отсутствие отца компенсировали визиты друзей и родственников. Моя мать любила гостей. Голландский образ жизни – отличная школа общения: все постоянно готовятся к приходу гостей, словно от этого обычая зависит жизнь. Однако детям появление в доме гостей не сулило никакого веселья. От детей требовалось быть тише воды, ниже травы, если только они не были младенцами, лежащими в колыбели или в детской коляске, которыми можно было восхищаться.

Однажды, когда мне было примерно два года, к нам пришла гостья. На дворе стояло лето, и в нашем маленьком саду под окнами пышно цвели гортензии. Я любила их прекрасный синий цвет и многочисленные мелкие цветки, образовывавшие большие круглые головки. Сидя под длинными стеблями, я наблюдала за воробьями и зябликами, прыгающими по земле в поисках невидимых крошек. Меня отослала в сад мать, сказав, что я смогу поймать птицу, если насыплю ей на хвост соль.

«И она будет моей навсегда?» – спросила я. «Конечно, если ты ее поймаешь», – уверила меня мать, кивая головой.

Я отправилась на кухню, зачерпнула из открытой деревянной коробки горсть соли и забралась под гортензии, чтобы поймать себе птицу, которая станет моей навсегда. Я съежилась и сидела очень тихо, зажав хрусткую соль в правой руке. Воробьи прилетали и тут же улетали. Вррр! Они вспархивали, как только замечали меня. Но один из них остался, роясь клювом в песке. Меня он не видел. Он подобрался так близко… Я высыпала ему на хвост соль, потянулась, чтобы схватить, но он вспорхнул и был таков. Как же так! Он не должен был улететь!

Я побежала к матери с плачем: «Мама! Птичка улетела!»

Я знала, что перебиваю гостью, но мать должна была как-то объяснить эту ужасную неудачу! Мои губы дрожали, по щекам катились слезы. Мать очень удивилась. А потом случилось нечто невероятное: она начала смеяться. Она обманула меня, а теперь смеялась, потому что я ей поверила. Мать повернулась к своей гостье, и вместе они радовались удачной шутке.

Мама! Как ты могла так поступить? Но я не сказала ни слова, всхлипывая и испытывая в душе глубокую обиду.

Женщина ушла, но мать не обращала на меня внимания. Она убрала со столика, отправилась к моей младшей сестре, и огорчение забылось. Дело было не в том, что мать меня не любила или игнорировала мои чувства – в те дни чувства детей вообще не принимались в расчет. Когда она была ребенком, с ней обращались точно так же. Предполагалось, что когда вырасту я, то подобным образом буду вести себя и со своими детьми.