Подруги, любовники… А еще? - Агата Коломбье Ошбер

Сейчас Жанне хотелось одного – чтобы ее жизнь пришла в такую же гармонию. Пусть все наладится, устаканится…

+25 ℃, пляж в Ла Боль.

Виолетта Мейер пыталась сконцентрироваться на статье в «Nature» о внутриклеточном кальции. Она биолог, исследователь, и этот журнал – ее профессиональное чтиво. Неподалеку ее маленькая дочь Элиза играла в куличики с другими детьми.

Неожиданно раздался громкий плач, и Виолетта кинулась к дочери – та дралась с маленьким мальчиком, швырнувшим ей в лицо горсть песка. Она хотела вмешаться, успокоить дочь и объяснить мальчугану, что он поступил плохо. Но к детям уже подошел белокурый мужчина. Он что-то сердито сказал сыну по-немецки, потом наклонился, зачерпнул ладонью песок и кинул в глаза мальчику. Тот залился слезами, а немец, вежливо кивнув Виолетте, вернулся на свой шезлонг.

«Очень действенно, – подумала она, машинально отвечая на его кивок. – Пожалуй, слишком радикально, но действенно».

Элиза все еще всхлипывала: странная выходка взрослого напугала девочку. Виолетта обняла ее, стала нашептывать ласковые слова, гладить по волосам. Она обожала утешать дочь.

– Пойдем-ка съедим мороженое, малышка.

Элиза заупрямилась – она еще не отошла от обиды, и Виолетта попыталась уговорить ее. Прошлым летом любимым развлечением девчушки было подходить ко всем матерям, кормящим детей полдником, и говорить жалобно-умильным тоном:

– Пожалуйста, дайте и мне кусочек, мадам, я умираю от голода!

Виолетта извинялась: «Моя дочка ужасная фантазерка!» – но дамы отвечали ей недоверчиво-укоризненными взглядами. Виолетта не забыла пережитого унижения и теперь то и дело предлагала Элизе что-нибудь съесть, чтобы та не жаловалась чужим людям на «недокорм».

Пока они стояли в очереди к тележке мороженщика, Виолетта сняла часы и надела их на другую руку – своеобразный «узелок на память», чтобы не забыть купить духи в подарок свекрови. Элиза была поглощена разглядыванием отделений с разным мороженым.

– Не можешь выбрать? – спросила Виолетта.

– Почему? Я буду двойное шоколадное, – ответила девочка, прижимая к себе куклу. – И Мийяйи тоже.

– А вот и нет, милая, кукол я мороженым не угощаю.

Элиза приготовилась было начать торг, но не произнесла ни слова, понимая, что мать ей не переупрямить – Виолетта умела, когда надо, проявить твердость.

– Знаешь, мамочка, мы что-то давно не видели твоего мужа!

– То есть твоего папу… У него много работы, но завтра вы встретитесь, как только мы вернемся, и…

– А вот скажи, когда ты была маленькая, автобусы уже ходили?

Они вернулись в гостиницу. Виолетта, уложив дочь спать, долго сидела у ее кровати, перебирая в памяти события последних дней. Потом заколола длинные волосы на затылке и начала собирать чемодан.

Она делала это методично, без малейшего раздражения. Порядок и логика всегда ее успокаивали. Для всего были свои правила, в том числе для чемоданов.

Когда отпуск заканчивался, Виолетта складывала грязные вещи в один пакет, чистые – в другой и отдельно – то, что ни разу не надевалось. Эта механическая работа позволяла ей одновременно обдумывать научную статью и мысленно составлять перечень вопросов, которые следует обсудить на ближайшем заседании лаборатории.

С одеждой, которую собираешься взять в отпуск, все куда сложнее. Виолетта тщательно отбирала вещи, опираясь на два базовых цвета, чаще всего – черный и белый. К каждому «низу» должны были подходить как минимум два «верха», шмотку, которую собираешься надеть всего один раз, не стоит пихать в чемодан. Виолетта терпеть не могла лишнего.

Последними она всегда укладывала две-три блузки ярких цветов и несколько финтифлюшек, подчиняясь невесть откуда взявшейся привычке.

Виолетта переняла это у отца, в детстве она часто наблюдала, как он собирается в деловую поездку и кладет поверх всех вещей галстуки – с достаточно затейливым узором, чтобы подчеркнуть индивидуальность, но в сдержанных тонах, чтобы никто не усомнился в его безупречном вкусе.

К вещам Элизы правила и законы никакого отношения не имели. Виолетта неизменно паковала в чемодан несколько теплых фуфаечек и кофточек, заведомо зная, что дочь не наденет их ни за какие коврижки. Она наслаждалась запахами малышки, чистого белья и чувствовала себя совершенно счастливой.

Закончив, она бросила взгляд на спящую дочь и, прихватив блокнот, осторожно прилегла рядом.

Элиза, ангел мой!

Сегодня я наблюдала за тобой и думала о множестве вещей. Я пока не могу рассказать тебе о них, вот и решила все записывать, чтобы хоть чуть-чуть притормозить убегающее время.

Я люблю ездить с тобой к морю, обожаю мгновения, когда ты просыпаешься по утрам и прижимаешься ко мне, загорелая, напоенная солнцем, похожая на спелый абрикос. Как бы мне хотелось, чтобы ты осталась такой навсегда, моя маленькая девочка, которой не терпится поскорее надеть лифчик.

Скоро начнутся занятия в школе, и на сей раз я не буду плакать. Обещаю. Даже когда ты без всякого сожаления отпустишь мою руку и скажешь: «Пока!»

Я утешусь мыслью, что иметь веселую, самостоятельную дочку куда лучше, чем плаксу, цепляющуюся за мамину юбку. Я буду повторять себе снова и снова: «Нет, это не значит, что ты ей больше не нужна». Договорились – я не стану лить слезы.

Не понимаю, почему, услышав вопрос: «Ну, как прошел первый день после каникул?» – все сразу начинают рассказывать о детях. Мамы переживают куда сильнее.

Начало конца, день, когда общество наносит матерям удар в самое сердце: «Ваши крошки больше вам не принадлежат!»

Мне предстоит справляться со слезами на школьных спектаклях, выступлениях хора, на карнавалах, но обещаю держаться стойко.

Я оглядываюсь и вижу улыбающиеся лица родителей. Многие снимают на камеру, кто-то фотографирует, другие просто наслаждаются моментом.

Я прячу лицо, чтобы скрыть смятение, глубоко дышу, пытаясь расслабиться, и не понимаю, что волнует меня сильнее – твое взросление или воспоминание о том, какой была я сама в твоем возрасте.

Трудней всего приходится летом, когда я по утрам вожу тебя на плавание, а после обеда – в детский клуб. Ты приносишь домой глянцевые раскраски, пластмассовые игрушки, и я возвращаюсь на двадцать пять лет назад. Надуваю большой разноцветный мяч, вдыхаю лимбический[5] запах талька и снова становлюсь маленькой.

Именно в такие моменты мне открывается смысл того, что происходит, когда я, сама того не желая, заставляю тебя переживать мгновения моего прошлого. Я вижу себя на месте собственной матери и чувствую, как между нами возникает новая связь. Я лелею ее, поддерживаю, укрепляю – ничего другого у меня от нее не осталось.

Наташа Ферне стояла у заставленного едой стола.

Она только что закончила делать тосты с анчоусным маслом и взялась за салями. Ее компаньонка Лола наполняла корзинки тщательно почищенными сырыми овощами и фруктами.

Наташина мать, надев перчатки, раскладывала по блюдам копченую семгу.

Все три женщины были в фартуках, с забранными наверх волосами.

– Так, – проговорила Лола, оглядев стол, – пора сделать первый рейс.

– Что ты увозишь? – поинтересовалась Наташа.

– Все, что готово, и напитки.

– Поеду с тобой, одна ты двадцать коробок не утащишь.

Зазвонил Наташин мобильный.

– Слушаю… да, мадам Морель… Устрицы? Нет, вряд ли… да, идея хорошая, но у нас нет времени, устрицы заказывают заранее, их ведь нужно открыть, разложить по тарелкам… В следующий раз, конечно… Мы с Лолой скоро будем у вас, начнем готовить буфет.

Закончив разговор, она подмигнула компаньонке:

– Если эта дама еще раз заговорит об устрицах, клянусь, я ее пошлю.

– Почему? – удивилась Наташина мать. – Устрицы – неплохая идея, никакой особой подготовки не требуется, и люди их любят.

– Вот именно, слишком сильно любят! Но с устрицами пришлось бы удвоить бюджет. На те деньги, что у нас есть, получилось бы по две штуки на гостя, а это неприемлемо.

– Вспомни турнир по гольфу в Этрета! – подхватила Лола. – Это наш кошмарный сон, – объяснила она Наташиной матери, поймав ее недоуменный взгляд. – Мы устраивали коктейль с дарами моря, и три типа затеяли соревнование по поеданию устриц. Победитель сожрал семь дюжин, разорил буфет. Это был чистый ужас!

– Ладно, мама, мы поехали. Задерживаться не будем, а ты пока займись канапе с огурцом, договорились?

Им пришлось сделать четыре ездки, так что вернулись они совершенно обессиленные.

– Сколько вы можете выручить за подобный вечер? – спросила мать Наташи, вручая ей последнее блюдо с бутербродами.