Журнал «Вокруг Света» №12 за 1994 год - Вокруг Света

На все это тратится, разумеется, уйма денег, но прагматическое малайзийское правительство, где задают тон малайцы, не жалеет средств на Ди-Би-Пи. У всех на памяти не столь уж давние времена, когда решался вопрос — быть или не быть малайскому национальным языком получившей независимость страны, и местные китайцы, а за ними и индийцы добивались того, чтобы в полиэтнической Малайзии статус общего языка был закреплен за высокопрестижным английским, а китайский и тамильский оказались бы уравнены в правах с малайским в качестве местных языков. Отстояв и закрепив в конституции верховные права своего наречия, малайские государственные мужи решительно взяли под опеку дерево родной словесности, и сегодня, подходя к зданию у Эдинбургской развязки, я снова испытываю свою волнующую причастность к штату садовников, которым поручены заботы об этом живом дереве. «Язык — душа нации» — гласит высокопарный девиз Ди-Би-Пи, но ощутить его неподдельность можно только здесь, разделив ежедневные заботы моих малайских коллег.

В отделе литературы меня встречает чириканье компьютеров. Забавная маленькая Камария, чем-то напоминающая мне рязанскую молодку, отрываясь от клавиатуры, забирает у меня мои листочки. «Только не сегодня, господин Парникель, сейчас я перепечатываю материалы к Дням литературы». Этим ежегодным литературным празднеством, которое проводится на сей раз в столице, занят и вальяжный завотделом Аюб Ямин, обсуждающий в своей стеклянной выгородочке с двумя-тремя старшими сотрудниками программу ответственного мероприятия. В него обязательно войдет публичная декламация стихов (меня продрядили уже читать стихи выдающегося местного поэта-суфия Кемалы вместе с их русским переводом), и литературные дискуссии, и научная конференция, и спектакль — это будет малайская версия «Макбета» в постановке театральной труппы из Тренгану.

Остальные коллеги тоже при деле. Трудится над досье текущих публикации малайских писателей радикал Азиз, озабоченный развалом СССР (кто будет уравновешивать теперь прибирающую все к своим рукам Америку?). Разбирает записи недавней фольклорной экспедиции пылкий молодой Мухаммад, заочник Университета точных наук, что на острове Пе-нанг. Мой друг Кемала, отвечающий в отделе за современную литературу, выстукивает заказную статью о какой-то годовщине Конфуция. Священнодействует в своем кабинетике сама миниатюрность — Джамила бинти Хаджи Ахмад, погруженная в составление истории малайской традиционной литературы. А из-за прозрачной перегородки отдельскои экспедиции мне благостно улыбается господин Али, который сейчас будет убеждать меня обратиться в ислам или, по крайней мере, не теряя времени даром, взяться за перевод истории «о русском дервише» — старце Иване Кузьмиче (и дернуло же меня рассказать ему о неоконченной повести Льва Толстого!).

Но вот я улизнул от господина Али и спускаюсь с четвертого этажа на третий — в журнальный отдел. Здесь молодые журналисты. Здесь меня ждет, может быть, корректура очередной главы моих воспоминаний, идущих из месяца в месяц в «Общественном вестнике», — какая удивительная возможность рассказать что-то о нашей жизни малайскому читателю, имеющему о ней, по правде сказать, самые туманные представления. А может быть, мы выскочим на улицу с приветливым Сутунгом Умаром, редактором «Литературного вестника», И, прихлебывая черный кофе в забегаловке под боком у Ди-Би-Пи, в который раз пустимся в рассуждения о том, почему буксует художественная словесность в благополучнейшей Малайзии, а потом начнем препираться о том, кому платить за кофе хозяину-индийцу.

До конца дня я загляну еще в кабинетик, выделенный мне на пятом этаже (надо же — дожил до своего кабинета за границей!). Вспыхнет под потолком панель дневного света. На пустой стол ляжет распечатка книжки, верстка статьи или перевод. Но вот пустеют один за другим кабинеты-аквариумы, щелкают двери, покидают, не торопясь, свои рабочие места сотрудники Ди-Би-Пи. Пора и мне возвращаться домой.

Три маршрута и четвертый — последний

Из трех отработанных мною маршрутов, чтобы вернуться в Панданусовый кампунг, один — восточный. Он ведет меня обычно через христианское кладбище, раскинувшееся за старой железной оградой рядом с Ди-Би-Пи. Тут нет обычно ни души, тут огромные тенистые деревья, травянистые поляны, покрытые сухими листьями, и опрокинутые надгробья англичан, окончивших свои дни в той стране, которая называлась еще Британской Малайей. Между ними разомкнутые ряды безымянных каменных пенечков, и не у кого спросить, что это — может быть, могилы «томми», погибших во время японского нашествия или позднее — в японских лагерях? А в дальнем углу кладбища сгрудились светлые ухоженные памятники в бозе почивших выходцев из Индии; сегодня выходцы из Индии наравне с христианами-китайцами составляют христианскую общину Куала-Лумпура — от католиков и англиканцев до адвентистов седьмого дня.

Возвратившись в мир живых и переждав поток машин, я перехожу широкую безрадостную улицу Лок Ю и останавливаюсь у ограды китайской школы, где как раз проходит заключительная линейка и детишки старательно берут равнение на знамя в красно-белую полоску с мусульманским полумесяцем и многоконечной звездой. Вслед за тем я иду через неуютный двор огромного дома, где ребята постарше гоняют мяч или катаются на велосипедах, а маленькие ребятишки печально поглядывают на них с зарешеченных балкончиков, заставленных совсем по-московски всяким барахлом. Теперь пойдут при лепившиеся к заброшенной узкоколейке чистенькие хибарки железно дорожников-индийцев. Остается только перебраться через насыпь, и я уже на улице Пуду, возле зоомагазина, где у самого входа сидят на жердочке важные какаду, весело перекликаются в клетках нарядные рисовки, расхаживают по своей вольере банкивские петушки... Поразмыслив о том, что любую купленную здесь

тварь все равно заморят в каком-нибудь шереметьевском веткарантине, я могу присесть за столик дешевого китайского ресторанчика и утешиться изумительной тушеной свининой, которую мне подадут с пылу с жару в керамическом горшочке. А потом мне придется втиснуться в переполненный в эту пору мини-бас и у себя в кампунге как можно незаметнее проскользнуть мимо кедая Эдди, раз уж я пообедал контрабандой на стороне.

Второй маршрут, так сказать, западный. Выйдя из Ди-Би-Пи и круто повернув на запад, я отправляюсь задами улицы Махараджалелы в сторону исторического центра города, где на слиянии коричневых рек Гомбак и Келанг нацелилась в небо своими минаретами окруженная небоскребами мечеть Джаме. Узенькая, но бойкая улица Чу Чэнг Кэй ведет меня мимо своих стандартных двухэтажных домов, пестрящих вывесками прачечных, всевозможных контор и китайских закусочных. Через несколько минут улочка перейдет в проезд, стесненный двумя рядами дощатых и проволочных заборов, а проезд выведет в тихий малайский оазис на совсем уж махонькой улочке Талалла, где стайка белых трехэтажных домов нежится в окружении кокосовых пальм и бананов, у подъездов сидят какие-то необыкновенно ухоженные коты, а компания малайских мальчиков, хором поздоровавшись со мной, возвратится к игре в такро, при которой плетенный из ротанга мячик перекидывают через сетку ногами. Теперь мне нужно будет взобраться по косогору, затем спуститься вниз по шоссе, и я окажусь поблизости от старого китайского храма Чан Си Шу Ен с его кровлей, через которую словно переваливаются у торцов — по три в ряд — чешуйчатые драконы, с выложенным зеленой глазурованной черепицей фасадом и вделанными в стены обветшалыми скульптурными композициями, среди которых гнездятся бессовестные городские майны. Отсюда уже рукой подать до Джалан Петалинг — главной улицы столичного чайнатауна.

Небольшая улица Петалинг или Петалинка, как нарекли ее по простоте душевной обитатели нашего посольства в Куала-Лумпуре, днем выглядит, в общем-то, неказисто. Обилием магазинов и магазинчиков в столице Малайзии никого не удивишь. Разве что вас порадуют фасады нескольких китайских лавок начала века с крытыми галереями вдоль тротуаров, защищающими покупателей от зноя и ливней, и хозяйским жильем на втором этаже, оснащенным изящными, приспособленными к тропическому климату окнами-дверьми. Верхнюю филенку в таком окне заменяют жалюзи, если же окно-дверь потребуется распахнуть, младенцу или старику помешает вывалиться на улицу подстраховывающий дверь изнутри резной экран. Может быть, мое внимание привлекут также лавка с китайскими богослужебными принадлежностями, скромная гостиница Ма Ляна, в которой проживают почему-то одни молодые женщины, или салон китайских гробов невероятной красоты и добротности (в свое время я не удержался и дважды заходил сюда спросить себе гроб, причем оба раза хозяин нимало не удивился и услужливо отвечал, что подходящий гроб найдется и по самой скромной цене). Но часу эдак в шестом на улице Петалинг начинается некое оживление, а если я подойду сюда с наступлением темноты, улица совершенно преобразится и явит передо мной незабываемое зрелище «ночного базара».