Принцип Касперского: телохранитель Интернета - Владислав Дорофеев

Мама Евгения вспоминает: «Вообще-то в школьные годы я не помню его ничего не делающим. Он всегда был занят чем-то, не всегда полезным, но простого валяния на диване не было».

Уже в тот период оформилась склонность Евгения к лидерству: он всегда был инициатором походов и мероприятий, собирал вокруг себя сверстников. Светлана Ивановна вспоминает, как еще в период начальной школы сын принялся читать новую книжку пришедшим к нему в гости мальчишкам. Потом она на что-то отвлеклась, а когда вернулась в комнату, увидела Евгения на маленькой скамеечке продолжающим читать вслух мальчишкам, которые «залезли под стол и рубились в дурака».

По мнению матери, в таких ситуациях формировалось важнейшее свойство характера сына: «Он – вожак. Он прет и ведет. Он может чего-то не знать где-то… Но он все равно прет и ведет».

О том периоде у Касперского сохранилось другое важное воспоминание: «Я иногда просто чувствую, что мне что-то нужно, и когда меня в четвертом классе распределили в группу немецкого языка, я плакал и просился в английскую. Почему, не знаю. Но это факт. Я считал, что мне нужно изучать английский».

В какой-то момент Светлана Ивановна поняла, что сын растет другим человеком, чем она. В пятом классе, прочитав «Старосветских помещиков» Гоголя, Евгений вдруг заплакал от жалости к героям. «Поскольку мне лично в школе вдалбливали, что это мещанство, то я о тонких струнах человеческой души, читая Гоголя, даже и не думала. И вдруг я, взрослая, уже его глазами посмотрела на эти вещи», – рассказывала мама. Так она впервые увидела, что сын думает и чувствует иначе, что у него иное мировосприятие.

В шестом классе мать Евгения обратила внимание, что у него падают «производственные показатели». Разумеется, она занималась сыном по мере возможности, но нужно учесть, что одна только дорога на работу в Москву и обратно отнимала у нее четыре часа. Однако с определенного момента стала пристальней присматриваться к сыну.

По словам Евгения: «Мама увидела, что я начинаю плохо учиться, стала интересоваться, что мне интересно. И вдруг обнаружила, что математика и физика. Начала мне подсовывать литературу, задачки, занималась со мной и как-то развивала мой интерес. В чем преуспела».

В шестом-восьмом классах Женя был постоянным корреспондентом математического журнала для школьников «Квант». «Очень часто становился призером, его имя регулярно публиковалось как успешно решившего задания журнала», – вспоминает мама героя, по мнению которой, именно аналитические способности сына, его умение мыслить логически предопредели его судьбу.

Евгений тогда уже ходил в вечернюю физико-математическую школу при МФТИ: «Когда мои одноклассники фарцовали в районе Красной площади, выменивали жвачку на значки комсомольские и пионерские, я им решал домашние задания за ту же самую жвачку. Уже было понятно, что мне это нравится. И когда была математика, физика, я там был звездой. Был однажды изгнан с урока физики за то, что своему соседу по парте объяснял, как теорему Пифагора доказать двадцатью разными способами. Когда меня выгоняли из класса, я гордо заявил учительнице: то, что вы преподаете, я знаю лучше вас. Во-первых, я был достаточно подкованным ребенком, а во-вторых, очень наглым. И тогда у меня произошло следующее событие. Я занял второе место на математической олимпиаде в Долгопрудном, при этом мама меня вытолкала с температурой, за что маме большое спасибо».

Светлана Ивановна отчетливо помнит этот переломный момент. Ей было жалко больного сына, но, видимо, интуитивно почувствовав судьбоносносность ситуации, она «подняла его с кровати, одела и сказала: вперед». Иначе, мол, подведет школу и товарищей.

До сих пор она переживает свое решение, внешне безжалостное и циничное по отношению к сыну, даже в лице меняется, вспоминая тот день: «Вот хирург, он добрый или он злой? Что такое добро? Когда ребенку ути-ути-ути, потакая всем его капризам и слабостям, или когда он знает от родителей и на примере родителей, куда идти, что делать, как преодолевать трудности?»

Скорее всего, это был поступок, определивший судьбу Евгения Касперского. Не случайно ведь и он помнит: «Я с температурой пошел на эту олимпиаду и занял там второе место. А потом мне пришло приглашение на собеседование в физмат-интернат. Вот оттуда все и началось. Там все и продолжилось. И вот тогда мне нужно было принять решение, потому что одновременно с увлечением математикой у меня было увлечение яхт-клубом, где я показывал неплохие результаты, и в десятку лучших в юношеских соревнованиях входил. И у меня был вопрос: либо я занимаюсь яхтами, либо я иду в физматшколу, потому что было очевидно, что эти два занятия никак не пересекаются. Либо одно, либо другое, совместить невозможно».

По словам Светланы Ивановны, одной из причин отправки сына в школу-интернат «была необходимость смены его информационно-интеллектуального окружения, создания соответствующей среды для обучения. Жалко, конечно, было и больно. Переживала, как же не переживала. Но, наверное, я прагматик. Я решила, что ему так лучше».

Этот выбор стал еще одной знаковой ступенью в жизни Евгения. И это был последний раз, когда мать кардинально повлияла на выбор сына. Школа-интернат им. А. Н. Колмогорова при МГУ им. М. В. Ломоносова, в которой наш герой учился в 1980–1982 годах, представляла собой заведение, где жили и учились точным наукам одаренные дети, собранные на конкурсной основе по всему СССР. Его создал в 1963 году крупнейший российский математик Андрей Николаевич Колмогоров, автор фундаментальных работ практически во всех областях математики и классической механики, прикладных работ по геологии, биологии, генетике, металлургии и теории стрельбы. Благодаря его вычислениям советские зенитчики смогли отстоять московское и ленинградское небо во время войны.

Главная особенность школы – развитие творческого начала и углубленное изучение математики и физики. Интернат Евгений вспоминает как место, где прошли его «счастливые студенческие годы». «Это был восьмидесятый год. Как раз после Олимпиады. Помню новую мебель из Олимпийской деревни. Тогда я принимал решение, куда мне идти. И я пошел учить математику. У нас было шесть дней занятий. Но по субботам была дискотека, поэтому я если приезжал домой, то на день, на воскресенье. То есть дома не ночевал. И можно сказать, что я ушел из дома, и все. Больше уже не возвратился. И с мамой своей общался потом лишь периодически. Физматинтернат – одно из самых интереснейших мест, в которых я побывал в своем детстве и юности и вообще в жизни. Это, наверное, было самое счастливое время. Там было очень здорово. Шесть дней в неделю занятия. Контроль за детьми не очень большой. Но при этом дети учились, потому что выгоняли оттуда нещадно – и со слезами на глазах, поэтому в общем-то учились. Причем учились так искренне. Я уже тогда понимал, что лучше не будет ни-ког-да. Там был очень высокий общий интеллектуальный уровень – мозги “зашкаливало”. В интернате царила полная демократия. Все на равных. Так что вундеркиндом я себя не ощущал – там все были вундеркинды. Для полноты счастья не хватало лишь общества девочек, гормоны-то уже начали играть».