Последние бои люфтваффе. 54-я истребительная эскадра на Западном фронте. 1944-1945 - Вилли Хейлман

Левый разворот и последний взгляд через крыло на аэродром. Он был слишком маленьким для истребителей. Оставив Эйфелеву башню слева от себя, я сделал еще один круг над Парижем. Были видны старые знакомые – Триумфальная арка, церковь Мадлен, а это, должно быть, купол Дома инвалидов[20] и дальше налево Лувр.

Пологий левый вираж, и в ярком утреннем свете появились крыши Монмартра. Затем Сакре-Кёр, белая[21] чужеземная красота в сердце Запада. Ничего не разрушено. Очевидно, город-светоч[22] сохранился. С другой стороны, пригороды сильно пострадали от бомбежек. Разрушенными оказались мосты, железнодорожные станции и автомобильные дороги.

Под правым крылом проплыл Булонский лес, за ним вдали Сен-Жермен и немного в стороне замок. Весной 1940 г. моя саперная рота была переброшена туда из Руана, чтобы принять участие в большом победном параде на Елисейских Полях.[23] Последний в конечном итоге был отменен, но я никогда не забуду те великолепные часы отдыха и расслабления.

Я повернул вправо и прибавил скорости. Теперь было видно красивое искусственное озеро, окруженное террасными садами персиковых деревьев. Знакомый теннисный корт мерцал подобно красному глазу, и белая вилла все еще была там. Да, это была очаровательная земля, земля радостных воспоминаний.

Я улыбнулся, когда подумал о своих прежних товарищах. Хитрый, опытный Бремер, толстый Бремер, добродушный чертежник из Франкфурта с черными жульническими глазами, и Виллиакс из Касселя. Где все они теперь?

Там, на озере, в тени фруктовых деревьев мы однажды резвились с девушкой. Как малые дети, мы брызгались водой. Ивонна беспомощно гребла круг за кругом, а мы трое, подобно сладострастным фавнам, дразнили ее до тех пор, пока она не обратилась в бегство; три мушкетера не смогли найти ее, потому что она стыдливо скрылась в кустарнике.

«Прекрати, Хейлман, ты не должен предаваться мечтам. Бреющие полеты запрещены в окрестностях Парижа, если ты не хочешь заполучить крепкую „ракету“.[24] И при этом сверкающее синее небо небезопасное место для истребителя. Тебя могли обнаружить вражеские самолеты».

Разворот назад. Я летел над Коломбом,[25] поворачивая над Сеной в южном направлении от Монмартра к Эйфелевой башне; при дневном свете она, несомненно, выглядела более привлекательно. Я предпочитал этот вид. В памяти еще был свеж образ призрака со смертельной сетью железных ферм, который угрожающе вырос из темноты предыдущим вечером.

Правый разворот – Версаль, и позади него тот несчастный маленький аэродром – Бук, а затем Виллькобле.

Мой собственный дом, если его можно было так называть.

«Но черт! Где я должен приземлиться?» – внезапно подумал я. Никаких подсказок. Этот аэродром находился в рабочем состоянии, так же как и второй, с другой стороны дороги. Никто не упомянул того факта, что в Виллькобле имелись два аэродрома!

Мне необходимо было быстро принять решение, какой аэродром выбрать: северный или южный. Какой из них является нашей «свалкой»? Очевидно, надо бросить монетку. Северный выглядит гораздо лучше, и это, кажется, подразумевает то, что орлиным гнездом истребителей должен быть южный.

Я был прав. В стороне, откуда взлетели сигнальные ракеты, я заметил истребители, замаскированные в своих капонирах. Примчались механики. Я открыл фонарь.

– Здесь базируется III./JG54?

– Нет, вы прибыли не по адресу, – ответил механик, растягивая слова с берлинским акцентом.

– Но там есть истребители.

Я мог не дожидаться ответа. Это действительно были истребители, с острыми носами и маленькими изогнутыми стойками шасси: знаменитые и очень ненавидимые «Мессершмитты-109».

– Мне, как всегда, не везет, – проворчал я. – Кажется, я обречен на то, чтобы так и не найти «Зеленое сердце».[26]

– Ах, так это туда вы хотите попасть? Это место сведет меня с ума, но не волнуйтесь, герр обер-лейтенант. – Он бросил взгляд на две полоски на моем летном комбинезоне.[27] – Вам не нужно будет снова взлетать. Это часто случается. – И он указал двумя красными флагами на левый край аэродрома. – Французы уже привыкли к этому.

В то время как я в недоумении смотрел в направлении, в котором указывал этот человек, открылись широкие ворота, два длинных шеста опустились и перегородили весьма оживленное шоссе. Движение замерло, и я медленно порулил на «Фокке-Вульфе» на другое летное поле. Я достиг аэродрома Виллькобле-Северный. Я предполагал, что это будет впечатляющее приземление вместе с 19 другими «Фокке-Вульфами», но теперь прибывал в одиночку, словно обессиленная птица, слишком утомленная, чтобы лететь, и медленно вползающая в свое новое гнездо.

Прекрасное начало, Хейлман! Что твой новый командир, твои будущие боевые товарищи и все те, кто являются свидетелями этого, подумают о твоем появлении в образе воскресшего Дон Кихота?

«Фокке-Вульф» занял место в своем капонире, и механик уже набросил поверх «ящика» зеленые маскировочные сети. Пара вопросительных глаз посмотрела на меня.

– Герр обер-лейтенант, куда я должен доставить ваши вещи?

– О, пока оставьте все это здесь. Я не знаю, где еще остановлюсь.

Обер-фельдфебель остановил проезжавший мотоцикл с коляской.

– Садитесь, между высоких деревьев поверните немного направо. Там штаб.

«Это довольно большой аэродром, – подумал я. – Если ходить пешком, много не сделаешь». Мотоциклист остановился. «Благодарю, вы мне больше не нужны». Привести в порядок летный комбинезон, поправить фуражку, застегнуть ремень – рутинные действия, проделанные сотни раз.

Я вошел в двустворчатую дверь все еще держа в руках летный шлем с наушниками; кто-то пробормотал: «Извините меня, герр обер-лейтенант». Слева сидел ефрейтор, штабной писарь, он следил за беспорядочной болтовней и бурными криками, несшимися из его радио. Наклонившись вперед и прижав ухо к громкоговорителю, стоял офицер. В штабе находилось много офицеров, они были в одних рубашках, лица не бриты, и я сразу почувствовал эту фронтовую атмосферу. Через открытую дверь в комнату отдыха я мельком заметил стол со стоявшими на нем чашками с кофе и двух человек, играющих в настольный теннис. Такую же картину я уже наблюдал в России, когда адъютант Генерального штаба вермахта посетил в Сиверской оберста Траутлофта[28] и его эскадрилью.

– Говорит Rabe Anton.[29] Талли-хо!

Тот человек у громкоговорителя внезапно ожил.

– Курт, он сделал своего четвертого, – обратился он к одному из игроков в теннис и захлопал в ладоши от восхищения. Повернувшись, он увидел меня. – Я Нойман, – и, вспомнив, что на нем надета спортивная рубашка с короткими рукавами, добавил: – Гауптман Нойман, адъютант.[30]

– Хейлман, из истребительной группы «Запад», с 12 июня назначен в III./JG54.

Рукопожатие у него было вялое и влажное, что мне очень не понравилось.

– Теперь мы можем их слышать. Они около Кана, немного восточнее. Пока сбиты четыре вражеских самолета.

– Rabe Anton – всем самолетам. Gartenzaun.[31]

– Полетное задание выполнено. Будем надеяться, что все прошло хорошо, – произнес адъютант, направляясь в канцелярию. – Пожалуйста, пойдемте со мной. Как, вы сказали, ваше имя?

– Хейлман, герр гауптман.

Придерживая левой ногой дверь и балансируя с дюжиной тарелок с едой, маленький, коренастый ефрейтор в белой куртке осматривался вокруг, ища место, куда их поставить. Сдвинув локтем несколько деревянных моделей самолетов на столе, он опустил свою ношу на освободившееся место.

– Главный волнуется больше, чем пастух о своем стаде. – И, выключив радио, он продолжал ворчать: – Старик немного нервный. Хорошо, что у нас сегодня есть хотя бы приличная кормежка.

– Отлично, Калувейт, что вы сегодня принесли?

– Ах, это вы, герр обер-фенрих.[32] Есть прекрасное жаркое с соленой капустой.

– Хм-м! – послышалось довольное мычание из угла.

Маленький стол и четыре обитых материей стула,

книжная полка, несколько зачитанных газет и журналов, колоды карт, шахматы и шашки, и все это в беспорядке, как если бы только что использовалось. Долговязый рыжий парень в рубашке с короткими рукавами и шортах, с трубкой, зажатой в углу рта, читал французский журнал.

А затем за дверями послышался сильный шум, началась толчея и беготня, случающиеся когда первые пилоты возвращаются из боевого вылета на свой аэродром.

Обер-фенрих торопливо схватил трость, которая выглядела скорее как грубо сделанный посох, и неуклюже двинулся из своего угла. Я заметил, что его правая нога находится в гипсе.

Калувейт пинком распахнул дверь.

– Так, парни, как все прошло? – Его краснощекое лицо уроженца Восточной Пруссии сияло навстречу вновь прибывшим. – Два, три, пять, семь – о, мы все здесь, – сказал он радостно.