Наемный убийца - Грэм Грин

Пора ужинать, сказал он себе. С его деньгами он мог пойти куда хотел. Он мог шикарно поесть с бизнесменами у Чимпсона.

Когда он спустился к автомату в темном углу под лестницей, он услышал свое имя.

Старик говорил:

— Он всегда живет здесь. Он уезжал.

— Ну-ка, — сказал незнакомый голос, — как тебя, Элис, покажи мне его комнату. Присматривай за дверью, Сондерс.

Рэвен опустился на колени в телефонной будке. Дверь была приоткрыта, потому что он не любил чувствовать себя запертым. Он не мог выглянуть, однако ему и не нужно было выглядывать, чтобы узнать обладателя голоса. Полиция, штатские из Скотланд-ярда. Человек прошел так близко, что дверь будки вибрировала от его шагов. Затем он снова спустился.

— Там никого нет. Он взял шляпу и пальто. Наверно, ушел.

— Должно быть, — согласился старик. — Он мягко ходит. Он увертливый.

— Какой он из себя? — спросил незнакомец.

Старик и девушка сказали одновременно:

— Заячья губа.

— Это полезно, — сказал детектив. — Ничего не трогайте у него в комнате. Я пришлю человека снять отпечатки пальцев. Как он себя вел?

Рэвену было слышно каждое слово. Он не мог представить, что им было нужно. Он знал, что не оставил никаких улик: он был не из тех, кто попусту утешает себя, он знал. Картина той комнаты и квартиры хранилась у него в мозгу и была такой ясной, будто он носил с собой фотографию. У них ничего против него не было. Правда, он вопреки приказу сохранил пистолет. Пистолет был при нем, он чувствовал его под мышкой. Если бы у них были улики, они взяли бы его еще в Дувре. Он прислушивался к голосам с тупой злостью, ему хотелось есть, он толком не ел уже целые сутки, а с двумя сотнями фунтов в кармане он мог купить все.

— Я бы его не стал держать в доме, — сказал старик. — Но он платит. Вы не можете выгнать того, кто платит. Особенно в наши дни.

— У него есть друзья?

— Не смешите меня, — ответила Элис. — У него — и друзья. А что он будет делать с друзьями?

— Ты зла на него? Что он такого тебе сделал? Он же собирался подарить тебе платье, не так ли?

— Это его грязная шутка.

— И все-таки ты хотела взять его.

— И не подумала. Неужели я от него взяла бы подарок? Я собиралась отдать платье обратно в магазин и деньги ему показать. То-то было бы смеху.

Он подумал с горьким интересом: «Они меня ненавидят. Если они откроют дверь, я всех перестреляю».

— Я поставлю человека на той стороне улицы, — послышался голос незнакомца, — подмигните ему, если этот парень придет.

Дверь в кафе закрылась.

— О, — сказал старик, — хотел бы я, чтобы моя жена все это слышала. Она бы и за десять шиллингов не отказалась от такого зрелища.

— Я позвоню ей, — предложила Элис. — Она у Мейсонов. Она сразу прибежит и приведет миссис Мейсон. Пусть тоже повеселятся. Еще на прошлой неделе миссис Мейсон говорила, что его морду видеть больше в своей лавке не хочет.

— Правильно, будь любезна, Элис, позвони ей.

Рэвен вытянул руку вверх и вывинтил лампочку из патрона. Встал и прижался к стене будки. Элис открыла дверь и захлопнула себя вместе с ним. Он закрыл ей ладонью рот, прежде чем она успела вскрикнуть.

— Не клади монету. Если положишь — застрелю, — сказал он. — Подними трубку. Притворись, будто ты разговариваешь со старухой. Давай. Мне плевать, если я тебя застрелю. Говори: «Добрый вечер, фрау Тренер».

— Добрый вечер, фрау Тренер.

— Теперь все по порядку.

— Они ищут Рэвена.

— Почему?

— За пять фунтов. Они ждут в лавке.

— Что это значит?

— У них номер записан. Эти деньги краденые.

Его обманули — мозг работал с механической аккуратностью, словно счетная машина. Ей только дай цифры, а она уж ответит. Он был во власти глубокого гнева. Если бы в будке с ним оказался мистер Чолмонделей, он бы его пристрелил, и плевать ему.

— Откуда украдены?

— Сам знаешь.

— Без лишних слов. Откуда?

Он даже не знал, кто нанял мистера Чолмонделея. Ясно, что случилось. Они ему не доверяли. Они так устроили, чтобы убрать его. По улице бежал газетчик и кричал: «Ультиматум! Ультиматум!» Его мозг зарегистрировал этот факт, но не больше.

Казалось, это не имело к нему никакого отношения. Он повторил:

— Откуда?

— Я не знаю. Я не помню.

Прижав пистолет к ее боку, он стал умолять ее:

— Вспомни, а? Это важно. Я этого не делал.

— Еще бы, не делал, — сказала она со злостью в молчащую трубку.

— Элис! — закричал старик из кафе. — Она придет?

— Я дам тебе десять фунтов.

— Твоих-то? Нет уж, спасибо, мистер Щедрый.

— Элис! — снова крикнул старик.

Они услышали, как он идет по коридору.

— Ради справедливости! — сказал он с отчаянием, вдавливая пистолет ей между ребер.

— Ты бы помолчал насчет справедливости, — ответила она. — Обращался со мной, как в тюрьме. Бил меня, когда хотел. Пепел по всему полу разбрасывал. С меня хватит. Помолчал бы насчет справедливости.

Он забыл о старике. Тот открыл дверь. Рэвен прошептал из темноты:

— Ни слова, или я тебя прикончу.

Теперь оба стояли перед ним.

Он сказал:

— Поймите. Они меня не поймают. Я в тюрьму не пойду. И мне плевать, если я кого-нибудь из вас пришью. Мне все равно, если меня повесят. Моего отца повесили… и ему неплохо… Идите вперед, в мою комнату! Кто-то за это окажется в аду.

Он поднялся с ними и запер дверь. Какой-то клиент звонил в дверь кафе. Он обернулся к ним.

— Мне есть за что вас пристрелить. Рассказали им о моей заячьей губе. Почему вы не могли играть честно?

Он подошел к окну. Он знал, что оттуда легко спуститься. Поэтому он и выбрал эту комнату.

— Мне есть за что вас пристрелить. Рассказали о моей заячьей губе. Почему вы не могли играть честно?

Энн Кроудер ходила по маленькой комнате, завернувшись в тяжелое пальто. Она не хотела тратить шиллинг на газовый счетчик, потому что до утра ей не истратить газа на шиллинг. Она говорила себе: мне повезло, что я достала эту работу, я счастлива, что уезжаю работать. Но она не могла себя убедить. Было восемь. У них останется четыре часа до полуночи. Ей придется обмануть его и сказать, что она едет с утренним, девятичасовым, иначе он отошлет ее спать пораньше. Он такой. Никакой романтики. Она улыбнулась нежно и подышала на пальцы.

Зазвенел телефон на первом этаже. Она подумала, что это дверной звонок, и побежала к зеркалу. Стеклянный мутный шар светил тускло, и она не была уверена, что ее косметика хороша для сияния танцевального зала «Астория». Она начала краситься снова: если она будет бледной, он заставит ее раньше вернуться домой.

Хозяйка просунула голову в дверь и сказала:

— Это ваш джентльмен. Звонит по телефону.

— Звонит по телефону?

— Да, — сказала хозяйка, настраиваясь на долгий разговор. — Он так спешит. Я бы сказала, он просто в нетерпении. Чуть не облаял меня, когда я пожелала ему доброго вечера.

— О, — сказала она в отчаянии, — он всегда так. Не обращайте на это внимания.

— Я полагаю, он хочет отменить свидание, — продолжала хозяйка. — Так всегда бывает. Вам, девушкам, которым приходится много ездить, никогда не везет.

Она бросилась вниз по ступенькам. Ей было все равно, если кто-нибудь увидит, как она спешит.

— Это ты, дорогой? — спросила она. Всегда что-нибудь случалось с их телефоном. Она услышала его голос, рычащий в самое ухо, так, что с трудом поняла, что это он.

— Тысячу лет не подходила. Это телефон-автомат. Я потратил все пенсы. Послушай, Энн, я не смогу приехать. Извини. Это работа. Мы ищем того человека, который ограбил сейф, помнишь, я тебе о нем говорил? Я буду всю ночь занят. Мы проследили один из банкнотов, — его голос возбужденно бился в трубке.

— Ничего, ничего, дорогой, — ответила она, но не смогла сдержаться и добавила: — Джимми, я тебя долго теперь не увижу. Несколько недель.

— Плохо дело. Дай подумаю… Послушай. Не езди ты к раннему поезду, какой смысл? А девятичасового нет. Я смотрел расписание, — сказал он.

— Я знаю. Я сказала…

— Лучше поезжай на ночь. Тогда сможешь отдохнуть перед репетицией. В полночь с Юстона.

— Но я еще не собралась.

Он не обратил внимания на ее слова. Он больше всего любил планировать и принимать решения.

— Если я окажусь рядом с вокзалом, я постараюсь… — продолжал он.

— Ваши две минуты истекли.

— Черт возьми, кончилась мелочь. Дорогая, я тебя люблю, — сказал он.

Она поднялась по лестнице. Она не плакала, ей казалось, будто кто-то умер и оставил ее одну, испуганную, боящуюся новых лиц, новой работы, грубых провинциальных шуток, парней, таких молодых, боящихся самих себя, боящихся того, что они не могут вспомнить, как это хорошо — быть любимым.