Разлив Цивиля - Анатолий Емельянов

Догадливый капитан, ничего не скажешь! Хочет дать им вволю поговорить. Но Павел словно бы убоялся остаться с Галей один на один и сказал, что вряд ли что найдется, он сам искал и не нашел.

— А все же поищу, — настоял на своем капитан, круто повернулся и четким мелким шагом пошел к двери.

Ресторан так же быстро, как и заполнился, разом опустел. Уж лучше бы пошумней, полюдней было. А то вот сейчас не знаешь, что и сказать. А столько накопилось на сердце за эти годы, столько хотелось высказать Гале! Но где эти слова, почему не идут на ум?

Павел поискал-поискал нужные слова, но так и не нашел. И сказал то, что его занимало больше всего:

— Не дождалась! А ведь обещала ждать.

Прозвучало это, может быть, резковато. Да и вообще стоило ли, надо ли было бередить старое, отболевшее, но уж если сказалось, — значит, так тому и быть.

— Гриша трижды сватался.

— И ты не устояла?

— Не люблю заставлять людей кланяться и упрашивать, — уклончиво ответила Галя.

Говорила она все тем же ровным голосом, но лицо залила жаркая краска и руки стали неспокойными, нервными; не зная, чем бы занять их, Галя отломила кусочек мякиша и начала катать его в пальцах. И только чернобурка, свисающая с ее плеча, глядела на Павла равнодушно-холодными стеклянными глазами.

— Помнишь, — опять заговорила Галя, — когда ваш год провожали в армию, вы пели: «Пусть милашки нас не дожидаются, наши невесты еще в люльках качаются»? И ты, Павел, не горюй, для тебя в Сявалкасах дюжина невест и моложе и красивей меня найдется… Но и меня вспоминай. Я тебя часто вспоминаю. И сегодня во сне видела. Оказалось — к встрече.

А Павел думал о том, что ему и в родном селе появляться теперь стыдно. Ведь сявалкасинцы привыкли видеть их с Галей вместе и считали женихом и невестой. И значит, совсем уж никудышный он парень, если его бросила девушка!.. Пока служил в армии, сколько раз он представлял в мыслях встречу с Галей, сколько раз ее видел во сне! Не дождалась. Каких-нибудь полгода не дождалась! И Павел по демобилизации уехал на целину. Но и там, на целине, когда Павел уже знал, что Галя вышла замуж, она все еще оставалась и в его мыслях, и в его сердце. Он и хотел забыть про нее и не мог… И вот они встретились, и сидит перед ним вроде бы и та, знакомая, и вместе с тем совсем незнакомая, чужая женщина. Чужая жена.

— Эх, Галя, Галя! — вздохнул Павел. И опять повторил: — Не могла дождаться!

Это, наверное, было глупо вот так сидеть и повторять одно и то же. Но в конечном счете разве слова имели здесь какое-то значение! Слова можно сказать и другие, можно найти всякие, но они уже ничего переменить не смогут.

Павел еще раз долгим, запоминающим взглядом поглядел в припудренное и подкрашенное — такое близкое и такое далекое — лицо Гали, молча прикоснулся к ее руке и так же молча, тяжело зашагал к выходу.

Холодный воздух приятно освежил разгоряченное лицо, дышалось легко, свободно. Павел шагал широко, по-солдатски размахивая обеими руками. Но стоило вспомнить Галю и ее мужа — а ничего другого ему сейчас на ум не шло, — как на душе становилось муторно и пусто. Он старался, он заставлял себя думать о чем-нибудь другом, ну, например, о том, что уже совсем скоро он будет в родных Сявалкасах. Но перед ним снова и снова появлялась Галя и закрывала, заслоняла собой все остальное.

Время летит, а первая любовь все еще не забывается.

3

Встреча с Галей выбила Павла из колеи. Он все еще никак не мог собраться с мыслями, хотя давно уже прошагал привокзальную улицу и шел центром поселка.

Деревянные дома выделялись среди каменных своей нарядностью: резные наличники, вышитые занавески в окнах придавали им своеобразную красоту. Переезжая из деревни в райцентр, люди старались сохранить в облике дома свое, деревенское. Около домов и тут и там стояли широкие, с коньковой крышей ворота, хотя, в сущности, никакой нужды в них не было, никто в них не въезжал, никто из них не выезжал. Просто раньше дома и дворы строились с воротами — пусть и нынче будут с воротами.

От этих ворот, от занавесок в окнах с привычными для глаза узорами на Павла повеяло родной сторонкой, родными Сявалкасами. В груди разливалась радостная теплота: наконец-то он дома, в родных местах, в своей родной Чувашии!

Около стеклянного, отделанного серым гранитом универмага Павел на минуту приостановился. В просторных витринах магазина стояли манекены в узких брюках и однобортных пиджаках, которые еще несколько лет назад начали входить в моду, и вот, видно, мода эта дошла и сюда. Москвичи на целине уже давно щеголяли в таких костюмах, Павел не удержался, купил такой же и себе, но пока еще ни разу не надевал. Как-то неловко, непривычно было носить узкие брюки, да и то сказать: не так-то много выдавалось праздничных свободных дней, чтобы ходить в обновах. Из окрестных деревень в райцентр уже начал стекаться народ. Вот к витринам универмага подошли две чувашки в черных шубах с оборками, судача меж собой, что магазины открываются так поздно. А вон подвода подъехала к мебельному.

Павел повернул к райкому. Сюда подкатывали подводы. Мужики заезжали в ограду, привязывали лошадей к коновязям, задавали сено. Тут же, меж санями, бродили вездесущие козы, потряхивая бородами, воровато поглядывая на аппетитно пахнущее сено. Приезжие отгоняли их, пуская в дело кнут, и козы, задрав рога и потряхивая своим двухсосковым выменем, неохотно убегали. Какое-то время они делали вид, что сено их вообще нисколько не интересует. Но как только приезжие прятали кнуты в сани, закрывали их пологом и уходили в райком, козы незамедлительно появлялись около саней. У чувашей какая-то брезгливость к этой «чертовой скотине», не любят они и козье молоко, хотя врачи и говорят, что оно очень полезно. Сявалкасинцы и вовсе не держали коз. Козы развелись в войну и в трудное послевоенное время.

На крыльце райкома уже людно, говорливо. Павел поискал среди приехавших знакомых, но никого не нашел. Вроде бы вон того крепыша в полушубке приходилось когда-то видеть, и лицо этого улыбчивого мужчины в заячьей шапке тоже кажется знакомым, но кто они, эти люди, Павел припомнить не мог. А может, даже он их и не знает совсем, а просто показалось, что знакомы.

На дороге перед райкомом остановился новый «газик», шофер, открыв дверцу, но не выходя из машины, внимательно посмотрел на заднее колесо, и Павел узнал в нем Виссариона Марковича, а по-уличному — Виссара. Был он сявалкасинский, а работал шофером в леспромхозе. Раньше работал на так называемой газогенераторной машине, где топливом служили чурки, теперь на легковой, похоже, возит начальство.

Тем временем хлопнула вторая дверца, и из-за машины на дороге появился невысокого роста мужчина в кожаном пальто, в серой каракулевой шапке, с офицерским планшетом в руках. Был он крепкий, ладный и какой-то весь светло-коричневый: такого цвета были его пальто, планшет, верх шапки, окантовка на бурках, таким же было и обожженное на ветру и морозе лицо.

Проходя мимо Павла, он пристально поглядел на него строгими требовательными глазами, словно спрашивал: кто такой и откуда? — и легко взбежал на райкомовское крыльцо. Стоявшие на крыльце почтительно расступились, давая дорогу, но он замедлил шаг и начал здороваться со всеми за руку. Послышалось:

— Трофиму Матвеевичу! Наше вам!

— Салам, салам, Иван Евдокимович…

Раздался смех, должно быть, что-то веселое сказал леспромхозовский начальник. Он же первым открыл дверь и первым вошел в райком, а уж за ним двинулись и все остальные.

Машина неожиданно тронулась, и Павел запоздало пожалел, что сразу не подошел к Виссару. С ним бы можно было доехать до леспромхоза, а оттуда до Сявалкасов и недалеко, и всегда найдется на чем уехать. Но ведь должен же кто-нибудь приехать из Сявалкасов и сюда, на собрание актива!

И только так подумал Павел, как на дороге показалась во весь опор скачущая коняга, запряженная в легкие сани-розвальни. Одинокий седок, стоя на коленях, этаким удалым молодцом запрокинулся назад, повиснув на туго натянутых вожжах. Гнедой тонконогий жеребчик не очень-то слушался хозяина, все же тому удалось у самых ворот райкомовской ограды придержать коня и круто повернуть на подворье. Правда, при этом сани с маху ударились о каменный столб и так накренились набок, что седок чуть не вылетел из них. Направив коня к свободной коновязи, он опять так резко вздыбил его, что тот, оседая на задние ноги, едва не вылез из сбруи.

Павел потому так внимательно следил за приехавшим, что сразу же, еще издали узнал в нем друга детства Володю. И как только тот выпрыгнул из саней, Павел подбежал к нему, и они начали тискать друг друга, хлопать по плечу, толкать и опять обниматься.

Всегда, что ли, так бывает при встречах после долгой разлуки?! Хочется о многом спросить, о многом самому рассказать, но не знаешь, как и с чего начать, ничего не идет на язык. И смотришь, смотришь на друга, словно не видел его сто лет и еще двести не увидишь.