Разлив Цивиля - Анатолий Емельянов

— Люблю быть подальше от начальства, — захохотал Володя.

— Солдатское правило!

— Здоровее будешь и дольше проживешь.

Да, старый друг мало изменился: все такой же весельчак и балагур. Его еще в школе звали комиком за умение копировать учителей. У него и лицо с небольшим вздернутым носиком такое, что поглядишь и невольно улыбнешься. И когда рассказывает что-то — неважно, смешное или не смешное, — все равно все смеются.

— Если председатель, говоришь, любит шутку, значит, к тебе должен благоволить.

— Э, нет. Шутки шутками, а что сделаешь не по нему — держись.

— А если и не надо, чтобы обязательно «по нему»? Если он не прав?

— А когда начальство бывает неправым? — вопросом на вопрос ответил Володя. — Сказал же один поэт: города сдают солдаты, генералы их берут.

— Выходит, не очень-то ладишь с Трофимом Матвеевичем?

— Всяко бывает, — неопределенно махнул рукой Володя и перевел разговор на другое. — Салука[5] начинается.

По обеим сторонам дороги пошел смешанный лес: березы в белых онучах, черные липы, серо-зеленые осины. А вот показалась и дубрава. Эти дубы, как рассказывала мать, были посажены в год рождения Павла. И будь на их месте березы — они бы уже годились на амбарный сруб. Дубы растут медленно, эти деревца годятся разве что на гнет, которым воз сена можно притянуть.

Павел жадно глядел на знакомый с детства лес и как бы заново узнавал каждое дерево. Вон развесистая липа, в дупле которой гнездились осы. Как-то они с Володей подразнили их прутом, а потом что есть мочи убегали прочь. И все равно Павла две или три осы ужалили, и он несколько дней ходил с опухшей физиономией. А здесь, за дубняком, в мелколесье, по веснам, как только стаивал снег, они приходили за первой зеленью, из которой потом варились вкусные душистые щи. А вон по той насыпи идут сплошные заросли малины. Когда-то здесь проходила узкоколейка: по ней возили фосфоритную руду, которую добывали недалеко от Сявалкасов на Ирарской горе. Добыча оказалась невыгодной, работы прекратили, узкоколейку разобрали. А на земляной насыпи, будто кем-то посаженная и заботливо ухоженная, буйно разрослась малина. И Павел с Володей не раз набирали ее целыми ведрами и наедались, что называется, от пуза.

Володя заговорил про нынешнее собрание, к слову опять упомянул секретаря райкома комсомола Завьялова.

— Как-то плохо мы с ним друг друга понимаем. Вроде сам же меня и поднял — я тебе писал, что за кукурузу ЦК комсомола меня золотыми часами наградил, — а придирается ко всякой мелочи. И если бы Лена не выручала — для выговоров небось учетной карточки бы не хватило…

«Какая Лена?» — Павел попытался перебрать по памяти сявалкасинских Лен, и уже хотел спросить у Володи, которая именно из них его выручает, но, обернувшись к другу, тут же забыл про свой вопрос — его взгляду предстали Сявалкасы. Родные Сявалкасы!

— Поедем прямо к нам, — сказал Володя. — Да вообще до тепла можешь жить у нас. Потеплеет — видно будет. А мы только с матерью, Колька, брат, со своей семьей в лесу, на кордоне, живет.

Павел промолчал. Он слушал и не слушал друга. Перед ним было родное село, родные Сявалкасы!..

5

— А вот здесь, у печки, тесом отгорожу чуланчик — ты меня слышишь, Аннушка? — и будет готово рабочее место для будущей жены, — вбив в стену длинный гвоздь, Павел спрыгнул с табуретки. — Осталось только найти невесту. Говорят, человек за свою жизнь ошибается трижды: первый раз — при рождении, второй — когда женится и третий, когда умирает…

— Ну, тебе вторая ошибка не грозит. Если ты для будущей жены в первую очередь кочергу с ухватами хочешь приготовить — кто же за тебя пойдет?!

Анна говорила вроде бы всерьез, а в глазах — этакие веселые чертики. Рукава платья в горошек засучены по локти, толстая коса короной лежит на темени, и от того вид у девушки простой, будничный и вместе с тем какой-то не совсем обычный, нарядный. А может, придает Анне праздничный вид ее жизнерадостность, вот эта задорная улыбка на свежем, юном лице. Павел глядит на девушку и глаз отвести не может: какая красавица выросла! А ведь он ее помнил совсем еще зеленым подростком.

Перехватив взгляд Павла, Анна, не переставая улыбаться, погрозила пальцем:

— Ты не очень-то на меня заглядывайся, все равно за тебя не пойду. Да и с тобой мы не только соседи, а еще и родня.

— Ну, какая еще там родня, — принимая ее шутливый тон, сказал Павел, — седьмая вода на киселе. Вот разве что стар я для тебя — это да. Небось молодые за тобой табуном бегают.

— Ну, ладно зубы заговаривать, работать надо. Давай рабочее место для будущей жены приведу в порядок. Только что это печка у вас сложена так, что челом на улицу смотрит. Неудобно же, того и гляди, кочергой окошко разобьешь.

— А это прежде чуваши боялись, что соседи или гости увидят, что они варят. Стало быть, стеснялись своей бедности. Богатые ставили русскую печь у двери.

— Объяснил, называется, — фыркнула Анна, — Мы разве такие уж богатые? А у нас кухня — по-русски.

— Ну, теперь уж обычай пошел такой. Все делают, как удобней.

— Пыли-то, пыли-то сколько! — Анна изо всей силы трет мочалкой стены рядом с печью.

— Мало ли пыли — сколько лет уже ее никто не трогал!

Сявалкасинцы изнутри избы не штукатурят. Хорошо выструганные бревна и без того придают избе красоту и уют. Если они еловые — у них цвет топленого масла, если липовые — сливочного. Чуть не под каждый праздник хозяйки моют избу, а если надо, протирают золой или песком, от этого и мох в пазах растирается и делается почти незаметным. Многие до сих пор не красят полы. Одни говорят, что крашеные полы холодные, другие считают, что женщины при этом приучаются к лености, поскольку крашеный пол мыть легче.

— Я гляжу, работы тебе много. Может, еще кого позвать? А то ведь тебе скоро и на ферму идти.

— На ферме я до вечера свободна. И звать никого не надо, только мешать друг другу будем. Ты мне принеси ведра четыре воды и сам тоже больше не мешай.

— Ого! Ты сможешь командовать будущим мужем, — засмеялся Павел. — У тебя это неплохо получается.

— Да уж, на ногу наступать не дам, — отпарировала Анна. — И у тебя убираюсь только потому, что матери крестником приходишься. В следующий раз — не рассчитывай. Женись скорей!

— Слушаюсь, товарищ командир, — шутливо козырнул Павел и, подхватив ведра, пошел на колодец за водой.

Колодец находился на границе с соседским подворьем. Когда-то отец Павла и отец Анны вырыли его сообща. Прежний дупляной сруб сгнил, его заменили новым, березовым, и изнутри новый сруб даже выструган. Крышка колодца с удобной ручкой, бадья аккуратно опрокинута на частокол. Все сделано умелой хозяйственной рукой. Уж чем-чем, а старательностью Мигулай, отец Анны, известен на все Сявалкасы.

Павел принес воды и вышел во двор. На снегу, еще никем не затоптанном, пока виднелись только два следа — его да Анны.

Потом он полез на чердак. Под ногами зашуршали пересохшие листья, которыми кроются потолки для тепла. В чердачное оконце, завешенное холстиной, падал бледный свет. Павел попытался отдернуть занавеску, но нитка, на которой она висела, порвалась. Занавеску повесила еще мать — значит, прошло с того времени никак не меньше восьми лет, и, конечно, нитка давно сгнила. Рядом с трубой — лубковый ларь, где когда-то хранился хлеб. А здесь, поближе к коньку, — ларь для холста и рядом с ним бёрда, скальницы и другие детали ткацкого стана. Все заткано паутиной, на всем лежит толстый слой застарелой пыли.

При виде вещей, которые некогда держала в руках мать, у Павла больно сжалось сердце. Он еще немного постоял около чердачного окна и опустился вниз, прихватив с собой деревянную лопату.

Когда они приехали с Володей, и Павел, отодрав доски, какими были заколочены окна, вошел в избу, на него дохнуло могильным холодом и запустением. И он решил, что никого не будет звать на помощь, а сам приведет избу в жилой вид. Нет же, Анна прибежала. Прибежала и, ничего не спрашивая, засучила рукава и взялась за тряпку. Что ж, не выгонять же силой, пусть работает.

Он принес с сеновала лестницу, приставил ее к избе и залез на крышу.

Окрест лежал родной, милый с детства простор.

Изба Павла стоит на крайней к полю улице. Гумно подступает к самому берегу Цивиля. Когда-то здесь была возведена плотина и стояла гидростанция. Разлившийся Цивиль однажды затопил все вокруг (даже колья гуменной ограды тогда были в воде) и прорвал плотину. С тех пор ее никто не восстанавливал.

Село раскинулось по склонам трех неглубоких оврагов. По дну их текут маленькие речушки, впадающие в Цивиль. Весной эти речушки шумны, полноводны, а летом почти совсем пересыхают, и их, что называется, курица вброд перейдет и ног не замочит. И тогда в омутах, в бочагах ребятишки решетом, а то и прямо руками ловят скользких и юрких огольцов.