Княжна Тата - Болеслав Маркевич

Другая жизнь?… Но гдѣ-жь она? Тата, презиравшая общество, къ которому принадлежала, была въ душѣ скептикомъ, какъ всѣ почти люди, выросшіе въ этомъ обществѣ. Она не вѣрила ни въ филантропію, ни въ лорда Редстока, ни въ Георгіевскую Общину, ни въ новыхъ людей, ни въ женщинъ науки, ни въ соціальныя задачи, о которыхъ случалось читать ей въ русскихъ газетахъ. На ея глаза все это было "шутовское переодѣванье, гдѣ подъ каждымъ платьемъ узнавалось опять то же: дурацкое или лицемѣрящее тщеславіе, или зависть людей, хуже одѣтыхъ, чѣмъ мы". Но еслибы кто-нибудь даже и успѣлъ переубѣдить ее въ этомъ, она уже ни въ какомъ случаѣ не была въ состояніи обманываться на счетъ себя самой. Она сознавала себя совершенно неспособною обмывать раны нищихъ или пѣть серьезно англійскіе псалмы, равно какъ надѣть синія очки и закатывать глаза въ потолокъ при словѣ "прогрессъ". Другой жизни для нея не было; она, "какъ устрица", говорила себѣ наша княжна, "должна была жить и умереть у той скалы, съ которой была прикована, и проклинать эту скалу!"…

Она забывала или, вѣрнѣе, не хотѣла вспомнить, что и въ ея прошломъ промелькнула одна свѣтлая полоса, и сама она не дала ей охватить пожаромъ своего сердца; среди всей этой людской пошлости ей дано было натолкнуться однажды на одно "свѣжее и здоровое" существо, и сама она испугалась себя и отошла отъ своего счастья. Ей было двадцать лѣтъ, когда она встрѣтилась съ нимъ. Онъ по рожденію и воспитанію принадлежалъ къ одному съ нею кругу, носилъ старинную фамилію, но остался послѣ смерти отца и матери безъ гроша за душой и ни въ грошъ не ставилъ оставленные ему въ наслѣдство вмѣсто денегъ большое вліятельное родство и связи. Бахтеяровъ былъ, дѣйствительно, новымъ человѣкомъ среди всего этого общества по гордости своего характера и независимости сужденій, по жаждѣ знанія, по своей энергіи. Онъ блистательно учился въ университетѣ, поступилъ затѣмъ въ гвардейскій полкъ и, также блистательно окончивъ курсъ въ академіи генеральнаго штаба, готовился ѣхать на Кавказъ, гдѣ ему предложено было уже довольно видное мѣсто, когда увидалъ въ первый разъ Тата у какой-то своей тетки. Онъ не поѣхалъ на Кавказъ и принялъ первое попавшееся назначеніе въ Петербургѣ, который ненавидѣлъ всею душой; онъ былъ охваченъ съ перваго раза огнемъ молодой, неудержимой страсти… Онъ нравился княжнѣ,- онъ не могъ не нравиться своимъ оригинальнымъ, цыганскаго типа лицомъ, съ его нѣсколько высокомѣрнымъ выраженіемъ, изящною неловкостью высокаго, нѣсколько сутуловатаго тѣла и своею горячею, иногда черезчуръ рѣзвою, всегда искреннею рѣчью, что такъ мало походило на то, что приходилось ей слышать кругомъ… Онъ ей нравился, она искала встрѣчъ съ нимъ, она пожертвовала тремя балами, не изъ важныхъ — удовольствію просидѣть эти вечера съ нимъ, en petit comité, въ домахъ, куда онъ ѣздилъ. Онъ сгаралъ, блаженствовалъ, строилъ воздушные замки. Это продолжалось почти три мѣсяца. Въ свѣтѣ начали говорить объ этой страсти; Тата упрекали за то, что она поощряетъ ее… Братъ Анатолій начиналъ морщиться, княгиня-мать усиленно вздыхала. Но княжна Тата была сама умна: "онъ, этотъ Бахтеяровъ, avec sa figure sauvage, онъ могъ забавлять ее, она могла имъ заняться нѣкоторое время"; еслибъ она была замужемъ, "она любила бы такого совсѣмъ съума свести;" но выйти замужъ за двадцатитипятилѣтняго офицера, безъ положенія, живущаго жалованьемъ, — какой вздоръ! Она поняла, что пора было покончить ей съ этою забавой… Она сама испугалась тому, что сдѣлала; когда сказала ему, чтобъ онъ болѣе о ней не думалъ, что "этого никогда не можетъ быть". Онъ стоялъ въ углу, у камина, въ минуту этого объясненія; она видѣла, какъ лицо его вдругъ стало бѣлѣе полотна; онъ поднялъ руку и схватился за мраморъ какъ бы для того чтобы не упасть. Онъ ни словомъ не отвѣтилъ ей, но только взглянулъ на нее, взглянулъ такимъ взглядомъ, что ей стало холодно. Она хотѣла найти нѣсколько "дружескихъ словъ" для его утѣшенія, но онъ не далъ ей времени сказать ихъ, поклонился и тутъ-же исчезъ. Она всю ночь не спала: ей представилось, что онъ застрѣлится. Онъ не застр

23; лился, но черезъ нѣсколько дней она узнала, что онъ отпросился въ Ташкентъ и уѣхалъ, ни съ кѣмъ не простясь.

Онъ вернулся черезъ четыре года, въ полковничьихъ эполетахъ и съ блестящею военною репутаціей, пріобрѣтенною имъ въ Хивинскомъ походѣ. Въ продолженіе двухъ недѣль его разрывали по петербургскимъ гостинымъ. Свѣтскія кокодетки чуть не дрались изъ-за него, поили и кормили его обѣдами и ужинами и находили, что онъ, какъ двѣ капли воды, напоминаетъ графа Андраши, "mais en jeune et en beau"… Тата нечаянно, на какомъ-то вечерѣ, увидала его и его черные пронзительные глаза подъ боромъ кудрявыхъ волосъ, въ упоръ устремленные на нее. Она чуть-чуть дрогнула и, озаренная горячимъ блескомъ ихъ, невольно опустила рѣсницы. Она все прочла въ этомъ взглядѣ: онъ вернулся тѣмъ же, она не сомнѣвалась въ этомъ. На мгновеніе сперлось у нея дыханіе, и сердце учащенно забилось: она чувствовала себя безконечно любимою этимъ человѣкомъ, и ея собственное чувство, какъ птица изъ клѣтки, рвалося ему на встрѣчу. Оно захватывало ее теперь, это чувство. Ея заискрившіеся глаза, полные отвѣта, готовы были подняться на него… "J'ai l'honneur de vous saluer, princesse", раздался въ эту минуту чей-то голосъ. Предъ нею стоялъ съ поклономъ и восхищенною улыбкой молоденькій графъ Аваловъ, одинъ изъ богатѣйшихъ жениховъ въ Россіи. Онъ съ самаго начала этой зимы ухаживалъ за нею, и опытная уже Тата влюбляла его въ себя съ каждымъ днемъ все сильнѣе. Дѣло, повидимому, совсѣмъ налаживалось. Мать и братъ княжны ходили съ сіяющими лицами и чуть не цѣловали ей руки. Препятствія предвидѣлись со стороны матери Авалова, которая говорила громко, что сынъ ея еще слишкомъ молодъ, чтобы думать о женитьбѣ. (Можайскіе знали, что она желала женить его черезъ нѣсколько времени на дочери одной своей двоюродной сестры, которой въ эту минуту едва минуло шестнадцать лѣтъ.) Но препятствіе это не было неодолимо: Аваловъ былъ совершеннолѣтній и состояніе было все его: онъ могъ совершенно обойтись безъ согласія матери. Надо было только довести его до той степени влюбленности, когда человѣкъ уже не видитъ, не признаетъ ничего, кромѣ любимой женщины, кромѣ ея воли.

И вотъ, въ это самое время, когда для княжны Тата чуть уже не загорались вѣнчальные огни (свѣтскіе вѣстовщики говорили о ея помолвкѣ какъ о дѣлѣ рѣшенномъ), — опять, опять этотъ Бахтеяровъ, отверженный ею, со своими огненными глазами "et son air plus sauvage que jamais", Бахтеяровъ, теперь герой дня, изъ-за котораго на дняхъ, разсказывали ей, у Nadine Краснохолмской чуть не вцѣпилась въ шиньонъ Sandrine Беренбергъ маленькая графиня Ваханская. И онъ все тотъ же, все также страстно любитъ ее, а она… Но нѣтъ, нѣтъ, неужели дастъ она себѣ волю, позволитъ себѣ "увлечься романическимъ чувствомъ"?

Ей скоро представился случай "покончить съ этимъ".

Однажды за интимнымъ обѣдомъ у Léonie Тепловой (это была одна изъ современницъ ея по дебютамъ въ свѣтѣ, давно впрочемъ успѣвшая опередить ее по части матримоніальной карьеры, такъ какъ третій уже годъ состояла замужемъ за своимъ богатымъ и пьяненькимъ "Дини",) кто-то предложилъ ѣхать вечеромъ на тройкахъ. Предложеніе было принято съ восторгомъ. Маленькая и вездѣсущая графиня Баханская вскочила съ мѣста и забарабанила ножомъ по тарелкѣ.

— Attention, mes gaillardes! крикнула она на всю столовую:

Всѣ обернулись со смѣхомъ въ ея сторону. Ея "откровенная" (во всякомъ другомъ кругу ее бы назвали циническою,) рѣчь очень цѣнилась въ мірѣ нашихъ кокодетокъ.

— Насъ здѣсь сколько? начала она: quatre femmes et trois hommes? Nombre impur!

— Impair, счелъ нужнымъ поправить Анатоль Можайскій, одинъ изъ троихъ мужчинъ.

— Je dis impur, sacrée bombe! И она ударила ножомъ уже такъ, что тарелка раскололась на куски;- la pureté veut que chacune ait son chacun… pour le moins! прибавила она съ жестомъ Schneider, оттягивая пальцемъ вѣку праваго глаза и прижмуриваясь другимъ.

— Approuvé крикнулъ подъ общій хохотъ хозяинъ дома Дини, наполовину уже готовый.

— Pitou, обратилась черезъ столъ маленькая графиня къ своему, такому же маленькому, съ китайскимъ лицомъ, супругу, — vous allez vous flanquer dans un tape — quelque chose, et vous nous amenerez, Бахтеяровъ et Аваловъ.

Она сѣла и ущипнула за локоть сидѣвшую подлѣ нея Тата.

— Ты становишься совершенно невозможною, Lizzy, сказала ей недовольнымъ голосомъ княжна.

— Vous n'êtes qu'une bégueule, ma chère! C'est très chien ce que je viens de dire, dites donc vous autres, отвѣтила та, обѣгая кругомъ глазами и самымъ искреннимъ образомъ удивляясь, что кто-нибудь могъ находить неприличнымъ ея чистѣйшій жаргонъ парижскаго демимонда.

Кромѣ Тата никто и не нашелъ его неприличнымъ: у Lizzy Ваханской было полтораста тысячъ дохода и лучшій поваръ во всемъ Петербургѣ.

Изъ-за стола поднялись часу въ девятомъ. Въ одиннадцатомъ явились Бахтеяровъ, Аваловъ и товарищъ его, кавалергардъ Пронскій, которыхъ Pitou нашелъ въ Яхтъ-клубѣ. Самъ онъ остался тамъ играть въ quindici съ Гадивоновымъ, Половецкимъ и Зубатовымъ, а молодыхъ людей послалъ къ Тепловымъ и наказалъ имъ нанять и привести туда двѣ тройки.