Пограничные были - Борис Степанович Рожнев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Росляков — сибиряк, охотник. Последнее обстоятельство наложило отпечаток и на его характер, он мог часами лежать на одном месте в наряде и не двигаться. Его напарники всегда удивлялись этому качеству. Несмотря на свой огромный рост и могучую силу, он был самым безобидным человеком на заставе.
Как-то зашел спор: сможет ли Росляков согнуть подкову? Он отмахнулся от ребят, но они все его донимали. Наконец он не вытерпел и пошел на конюшню. Все, конечно, повалили за ним. Он спокойно взял в руки подкову, напрягся так, что в плечах затрещала гимнастерка, и когда разжал руку, все увидели, что подкова была овальной формы, похожей на яйцо.
Росляков лежал в сугробе, засыпанный снегом, и вглядывался в темноту ночи: кругом белым-бело, точно на горы набросили огромное покрывало. Солдат думал об этой снежной ночи и... о еде. Он ощущал сильный голод, и ему казалось, что никогда он так не хотел сытно поесть.
Об этом же думал и Паландин. И еще ему было холодно. Казалось, что ветер пробирается под гимнастерку и гуляет там по спине, хотя одет он был в ватные брюки и добротный полушубок. А ведь где-то читал, что одежда, сама по себе, не греет, она только сохраняет тепло тела. «Значит, — думал Паландин, — во мне очень-очень мало тепла. Хорошо бы сейчас очутиться в помещении поста».
— Леня! Леонид! — позвал его Росляков.
— Что?
— Который час?
— Три.
Осталось пролежать еще час — и можно будет уходить из этого промозглого Узкого ущелья, к ребятам, где их ожидает тепло и горячий чай.
Чтобы отвлечься, он стал думать, что когда-нибудь настанет время и совсем не будет границ. Хорошее это, наверное, будет время. Люди заживут в мире и дружбе, будет одно государство: государство трудящихся. Не будет ни войн, ни распрей, не будет у людей секретов друг от друга, не будет ни шпионов, ни диверсантов. Тогда не нужно будет лежать в снегу и ждать, ждать: пройдет нарушитель этой ночью или следующей? Пройдет сейчас или часом позже, когда они уйдут отсюда? А что будет, если они с Росляковым уйдут отсюда, а нарушитель пройдет?
Но для того и существует граница и пограничники, чтобы никто не смог пройти через нее.
В первые дни службы Паландин постоянно ожидал встречи с нарушителями. В наряде кусты и валуны часто принимал за притаившегося человека. В таких случаях он крепче сжимал автомат. Рука невольно тянулась к затворной раме. Потом Паландин краснел за свою опрометчивость и был доволен, что кругом темнота и этого никто не видел.
Как изнурительно долго длится сегодня время! Но вдруг до слуха донесся условный сигнал старшего наряда. Вглядываясь в темноту, он увидел перед собой что-то бесформенное, белое. Вскинул на изготовку автомат и, наставив его на это белое чудовище, выкрикнул:
— Стой, руки вверх! — ему показалось, что голос его прозвучал беззвучно. И повторил: — Стой!
Рядом он почувствовал дыхание Рослякова:
— Владик, что с тобой?
— Понимаешь, призрак... Снежный призрак... — приходя в себя ответил Паландин.
— Э-э, брат, да ты, видно, совсем ослаб. Двигаться-то можешь?
— Могу...
— Тогда идем...
* * *
Перед домиком их окликнул Гапуров. Нога у него поправлялась. Он мог уже понемножку двигаться, но на границу не ходил. Узнав по голосу Рослякова, Чары спросил:
— Как дела?
— Нормально... — спокойно ответил Росляков. — Идем, промерзли, как черти.
Гапуров юркнул в помещение поста и засуетился вокруг печурки, подкладывая в нее дрова. — Сейчас чай будет. Сахар будет! — Он поставил на стол кружки.
Услышав разговор, с постели приподнялся Гапонин. Он обвел мутным взглядом комнату, проговорил:
— Вернулись?
Росляков попытался доложить сержанту, но он перебил:
— Хорошо... — и упал головой на подушку.
— Жар. Опять жар, — сказал Чары. — Вот так всю ночь. Бредит и бредит. Затихнет немного, откроет глаза и спрашивает: «Вернулись Росляков и Паландин?». Нет, говорю, еще рано. Он опять головой на подушку. А связи с заставой все нет и нет. А, что говорить. Я всю ночь хожу и разговариваю, разговариваю сам с собой. Хорошо, что вы пришли. Сержант совсем больной. А связи с заставой нет.
Обжигаясь, они пили горячий чай.
* * *
На десятое утро, когда был уже съеден последний кусочек сахара и сварена последняя горстка пшеничной крупы, небо вдруг прояснилось. Разноцветными искрами заиграли горы, величественные в объятиях тишины.
И, казалось, не было никогда ни злой всепожирающей метели, ни ветра, готового опрокинуть не только маленький домик поста, но и эти горы...
Первым проснулся в это утро Чары. Еще не открывая глаз, он почувствовал перемену погоды. Выглянул в окно — солнце! И сразу же бросился к телефону.
И вдруг в трубке что-то запищало, затрещало и донесся голос:
— Я — застава... Я — застава... Вызываю пост...
— Пост слушает, — что было сил закричал Чары.
От этого крика проснулись все. К телефону подошел сержант Гапонин:
— На посту все в порядке, состояние здоровья удовлетворительное, — докладывал он, поглядывая на притихших товарищей.
— Спасибо, орлы! — голос капитана Золотарева дрогнул. — Держитесь, через час будет у вас вертолет.
Дружно вышли расчищать площадку. Ребята двигались медленно. И вдруг Росляков поднял голову:
— Слышу шум вертолета.
Все посмотрели в небо и увидели маленькую черную точку. Она росла на глазах.
Талисман из ляджуара
Тот, кто владеет ляджуаром[1], будет счастлив.
(Из народного поверья)
I
Всадник благополучно переправился через пограничную реку и остановил коня. С его одежды и ног стекали струйки воды. Конь прядал ушами, переступал на месте и тяжело дышал, а всадник ловил каждый шорох, воровато и подозрительно присматривался к каждому кусту.
Но за спиной шумела река и мешала уловить посторонние шорохи, а темнота скрадывала расстояния и увеличивала страх.
Заросли гребенчука таинственно молчали. Где-то на реке глухо рухнул подмытый берег. Всадник встрепенулся. Он дал коню шенкеля и тронул поводья, взяв направление на седловину двух хребтов, которые едва угадывались на фоне предутреннего неба.
Но произошло неожиданное: конь стал вдруг вязнуть в прибрежном иле. Это, видимо, была обычная промоина, которая постепенно затягивалась илом, а теперь так коварно подставила
