Сонъ какъ мѣра пониманiя - Денис Рубцов

– Опять трахалась съ рыночникомъ?

– Замолчи, не твоего ума дѣло.

Хоть она и была шлюхой, называвшей себя проституткой, но денегъ съ каждымъ днёмъ ей становилось явно мало.

– Что ты глаза на меня вылупилъ?

– Думаю.

– Ищи работу, а не слоняйся по городу. Больше пользы будетъ.

– Кому?

– Идіотъ.

Иногда она кричала, но, какъ и денегъ, такъ порой и силъ переставало хватать. Поэтому почти каждый вечеръ обезображенная хриплымъ голосомъ безоглядно сбѣгала изъ дома.

***

– А если я тебѣ кое-что разскажу, ты будешь меня любить?

– Смотря что.

– Нѣтъ, ты отвѣть.

– Ты чего сегодня такой глупый? Конечно, буду.

– Я знаю, гдѣ есть деньги.

– Гдѣ?

– Въ томъ домѣ умалишённыхъ, откуда ты меня вытащила.

Когда-то тамъ били, было больно, но слѣдомъ приходила привычка; какъ и привычка къ лѣкарствамъ. Однажды, стоя за изгородью, увидѣлъ въ витринѣ какого-то магазинчика нѣчто сверкающее. Тайкомъ выбѣжалъ, но было холодно. Тогда и замёрзъ бы, но пришла она и спасла мнѣ жизнь. Иногда она объ этомъ напоминаетъ.

– Деньги? Откуда тамъ деньги?

– Пожертвованія.

***

Сегодня мы идёмъ туда.

***

Пятый день болитъ голова, всё сильнѣе и сильнѣе.

Деньги было достать несложно, такъ какъ многія двери не закрывали. И вообще, теперь она за меня гордится.

Тогда же вечеромъ рѣшили немного отмѣтить.

Весь день гулялъ и кормилъ голубей. Шёлъ дождь, обивая слабые кленовые листья.

***

Пьютъ ли кофе съ добавленной ложечкой коньяка. Къ полуночи одного лишь кофе показалось мало, и она сильно напилась коньякомъ. Оставилъ её спящую на диванѣ. Ко всему прочему она обмочилась и поэтому пришлось её раздѣть. Оказалось, что у нея тамъ не всё такъ, какъ у меня. Провёлъ рукой, но было гладко. Когда случайно пальцы прошли ещё глубже, стало страшно, и я накрылъ её одѣяломъ.

Сегодняшній день ходилъ возлѣ желѣзнодорожныхъ путей, а когда ушедшій послѣдній вагонъ оставилъ гудѣніе въ рельсахъ, я, прислонившись ухомъ, слушалъ. Сердце громко стучало.

«Ты у меня хорошая» – всегда шепчу ей на ухо.

***

Пока она спитъ, выйду на крышу дома встрѣчать разсвѣтъ. Вѣдь теперь есть чѣму улыбнуться.

***

Исторія съ нѣкоторыми продолженіями, о которыхъ не были написано нигдѣ, развѣ что въ протоколахъ полиціи.

Съ нимъ гораздо проще вышло. Разбился. Глупо, но и равновѣсіе, и слабая черепица сыграли не въ пользу. Она же послѣ его смерти почти не выходила изъ квартиры. Сосѣди порой отчётливо слышали ея ругань, что-то о прочтённомъ дневникѣ, ублюдской похоти. Рѣже и рѣже слышали ея хриплый голосъ, ея ночные стоны съ криками. Теперь мужиковъ она водила къ себѣ просто такъ – не могла отвыкнуть. Черезъ недѣлю послѣ его смерти умерла и она. Полицейскимъ недолго пришлось искать причину. Тотъ диванъ, что кто-то выставилъ наружу, былъ пропитанъ пролитой ртутью.

Рѣка

Тёплыя руки ровно лежатъ на скатерти. Гуще обычнаго вино, а та угрюмая рѣка, что поодаль, въ одночасьѣ стала пасмурнаго цвѣта.

– Рѣка, что исчезаетъ, какое время движетъ тобой?

– Ничего-то она тебѣ не отвѣтитъ.

– Придётъ время – отвѣтитъ.

– Какъ же.

– Ты только не сомнѣвайся.

Передъ глазами есть домъ. Тёплыя бревна и нѣсколько оконъ, самоваръ на угляхъ и ржавая щеколда. Рѣку же слышно вездѣ.

– Слышно.

– Не забылъ?

– Куда тамъ.

– Прояснится.

– Уже.

Приплывётъ отраженіе луны, ещё ближе прибьётся беззавѣтный стукъ сердца, а свѣтъ съ небесъ будетъ радовать.

– Разглядишь?

– Доплыву.

– Заглянешь?

– Прикоснусь.

– Въ вѣтрѣ и волнахъ?

– Навѣки обниму.

Родинка какъ божья коровка

Протянувъ руку до бокала, отставить вино, которое выдохлось.

– Вы научились танцевать?

– Эпатажъ?

Твой взглядъ давно, какъ сквозь. И лампы на столикахъ просторно освѣщаютъ бѣлыя скатерти. И музыка смеркается.

– Это мой жестъ.

– Это твоё танго.

Неизбѣжность свободы и объятіе. Предплечье, локоть, родинка. Ножки въ туфляхъ на тоненькихъ ремешкахъ невольно царапаютъ паркетъ. Шагъ, взглядъ, родинка.

– И танго.

– Это твоё танго.

Босыми ножками по ломкой прибрежной травѣ ступаешь. Съ послѣдними аккордами.

– Движенія.

Закрой глаза и прожужжитъ божья коровка – словно кленовый листъ цвѣта краснаго. Подлетитъ къ тебѣ, присядетъ.

– Танго.

– Это мой жестъ, это твоя родинка. Это твоё танго.

Сестра изъ стали

Сталину:

…у меня нѣтъ семьи, значитъ некого убивать. Я знаю, вы побѣдили, но у меня нѣтъ семьи.

Всё больше становится причинъ пожаловаться и совсѣмъ позабытъ страхъ. Многое разрѣшено, но не всё забыто. Накрывать столъ теперь уже не по деньгамъ, но чистую скатерть и ея фотографію я поставила. Теперь никого и не осталось, кто помнитъ о ней. Теперь помнятъ не о ней.

– Ты слышишь? – говорила мнѣ она возлѣ тишины шахты, – Слышишь Смерть?

Пятьдесятъ лѣтъ назадъ ея не стало. Пятое марта – не весна. И даже не выдохъ зимы. Пятое марта – только въ пятьдесятъ третьемъ.

Ощущеніе разлуки съ болью? Исчерпано. Не стало сестры, и умеръ Сталинъ.

***

Нашёлъ ихъ смятыми въ оконной пыли. Замѣтки на оторванныхъ листкахъ повязаны шнуркомъ. И тотъ, кто писалъ, ещё живъ. Возможно, хотя и для чего.

Пожелтѣвшія, съ паутиной въ углахъ стѣны квартиры сосѣдки, что увезли въ больницу.

Слѣдуетъ полить алоэ и на ночь закрыть окна.

***

Интересно ли, вывернувъ высоко голову, разсматривать отраженія оконъ. Тѣ снѣжныя облака, что расплываются въ синевѣ стёколъ и опускаются застывшимъ занавѣсомъ.

Мнѣ проще. Отъ непониманія спѣшу къ бумагѣ и карандашу. Исторія о спасённой дѣвочкѣ ложится въ строчки и, кажется, становится легче.

Лицо моей сестры, какъ двѣ разныхъ половинки. Добрая и добрая. Маленькая. Жила страдая.

– Къ ней… пусть же денно и нощно будутъ подниматься въ гору люди; подъ маршъ тростниковыхъ флейтъ.

Осколки отъ разорвавшейся мины прошли въ тѣло; послѣ чего, немедля, её помѣстили въ военный госпиталь – тамъ, гдѣ солдаты, были и дѣти.

Сдѣлавъ операцію, немедля, всѣ сняли съ себя вину.

– Не всё, не всё можно извлечь.

Она посвятила меня въ мистерію, извѣстную ей одной. Мистерію предутреннихъ исполиновъ, приходящихъ на мигъ въ тотъ тёмный часъ, когда всё безпробудно. Ихъ руки, проскальзывая, не могли помочь ей. Но ощущалась сила.

Это былъ одинъ единственный день, а потомъ Сталинъ, получивъ, прочёлъ ея письмо. Изъ динамиковъ рѣзало рѣчью о смерти вождя, и плакалъ народъ. Народъ, потерявшій страхъ. Народъ, боящійся свободы.

Въ тишинѣ её изнасиловалъ врачъ и, второпяхъ застегивая ширинку, исчезъ. Немедля, на площадь, на общее собраніѣ.

Край полупустынныхъ задворковъ съ тщательнымъ отсутствіемъ иллюзій. Сестра считала шахту раемъ, а шагъ въ неё былъ прыжкомъ къ свободѣ. Шахта за госпиталемъ со временемъ стала использоваться, какъ общая могила, гдѣ горы труповъ пересыпали хлоромъ и запахъ гнили истекалъ зловоніемъ.

Туда на телѣжкѣ я отвезла её. Отвезла я, но она сама стянула себя въ бездну; прыжкомъ въ мѣсиво.

– Тогда страна оплакивала отца народовъ?

– Тогда же надъ шахтой отстроили псарню, какъ надгробіе надъ несуществующей сестрой.

Словно вѣтромъ касаться

У тополей много обычныхъ листьевъ, но если взять лишь одинъ опавшій, прикоснуть къ ладони – будетъ совсѣмъ по-другому. Или брать въ руки открытку съ поздравленіями, или дотрагиваться до женской груди.

Непріятной кислотой, оставшейся отъ лѣта, звѣздами пахнетъ.

– Не хмурься.

– Не буду.

Хлёсткіе удары въ колоколъ и можно считать, что міръ преобразился. Вотъ къ концу осени и подавно чище станетъ.

– Куда ужъ тамъ.

– Точно-точно. Увидишь, удивительно станетъ.

Пѣсни птицъ и чиханіе котятъ, горькій кофе и затхлое мясо. Взять книгу, попробовать на ощупь. Такъ можно и садовое яблоко покрутить; спѣлое.

– Можно до губъ?

– Тихонько.

– Очень тихо.

– Не робѣй.

– До губъ.

Оттолкнутся и взлетятъ. Отъ земли къ землѣ паря, отъ тепла къ теплу ровно крича. Птицы – онѣ вѣдь, пожалуй, везучія – у нихъ своя награда.

Восковыя свѣчи и ночью асфальтъ, крупный у моря песокъ и ея бёдра. Просто красивыя.

– Тихонько.

– Помню.

– Оно вотъ.

– Вѣтромъ.

Терпко

Самую чуть, но чай отличается. Разнится вкусомъ воды и лимонностью карамели, что вприкуску. Совсѣмъ не похожа и заварка съ плавающими листочками поверхъ.

Жить загородомъ, ходить по обмелѣвшему берегу съ трупами сорокъ и берёзовой корой.

На тополяхъ сосѣдняго берега пожелтѣла листва, пожелтѣли берёзы, пожелтѣла трава, и только полынь оставалась полынью.