Чеченец - Ма. Лернер

— Но этот самый Джугашвили, он же грузин?

— Или грузин, или осетин, а может вообще еврей грузинский, никто толком не знает.

— Но ведь были и русские, и другие в правительстве. Да и без поддержки русского народа ничего бы не случилось?

— Да что русские, — пренебрежительно ответил Ваха. — Русские скот. У них всегда имеется пастух. В древности норманны, теперь немцы. У царей, наверное, ни одной капли славянской крови нет. Почему бы не занять это место чеченцу?

— Ага, — сказал однорукий, увидев в дверях Умара. — Пойдем. Он положил на стол деньги для официанта. — Все это надо выслушать очень подробно и сначала хорошо подумать, чтобы не наломать дров. И нам… Нам! — радостно подумал Ваха. — Есть контакт! — Понадобится человек с большими деньгами и хорошими связями. Выпускать такую информацию из семьи глупо. Поэтому едем к моему брату Исаю. Меня, кстати, Юсуп зовут, — усмехнувшись, сказал он. Ты все равно не понимаешь, как правильно называть. Благородие от высокоблагородия не отличаешь.

Извозчик остановился у богатого двухэтажного особняка. Из дверей торопливо вышел человек в расстегнутом черном сюртуке. На фоне еще двух охранников в черкесках торчавших у входа смотрелся он уморительно. Сходство с одноруким бросалось в глаза. Это явно был его родной брат.

— Что случилось? — спросил он встревожено. — Почему ты вернулся?

— Случилось, — ответил Юсуп. — Очень серьезная вещь случилась. Проводите вот его, — он кивнул на Ваху, — в комнату, где у нас гости, — с подчеркнутой интонацией, — останавливаются, — сказал он. — А нам, брат, надо поговорить с глазу на глаз.

— Пойдем, — сказал Умар, Вахе.

Ваха метался по комнате как тигр в клетке. Он не понимал, что происходит. Его поселили в отдельном котеджике, стоящем в саду, с задней стороны особняка. Все бы ничего, но в комнате кроме кровати, стола и стульев не было никакой мебели. Так заложников ценных содержат, а не гостя. На окнах решетки и в соседней комнате постоянно сменяясь, находились два охранника. В разговоры они не вступали. За все время только один из них открыл рот, чтобы сообщить, что мясо есть можно, в этом доме всегда готовят по Закону.

Сначала его усадили за писанину и Ваха создал доклад страниц на триста, даже о том, что помнил смутно. Это они настоятельно просили. Они, потому что кроме двух братьев появился еще и третий. После первых же вопросов, Ваха явственно увидел, как сквозь плечи гражданского пиджака стали просвечивать гебисткие погоны. На прямой вопрос Юсуп подтвердил, что тот служит в жандармерии, по политической части, но заверил, что ни к какому начальству ротмистр не пойдет. Он тоже Гелаев, сын родного брата их отца и против родственников не пойдет. Все останется в семье.

Три недели его мучили вопросами, выдаивая информацию. Иногда возвращаясь из-за обмолвки назад и снова уточняя уже неоднократно обсужденный вопрос. Ваха сам поражался, как оказывается много можно вспомнить, если умело спрашивать. В голове сохранилась масса всякого, совершенно ненужного, но при внимательном рассмотрении в этой обстановке интересного. Ну что, например, мог он вспомнить о реформе Столыпина, если историки до сих пор между собой договориться не могу эффект был положительным для страны, отрицательным или нейтральным? Оказывается, кое-что помнил, хотя в его интересы это никогда не входило. Там в газете прочитал, здесь что-то слышал.

И вот уже второй день к нему никто не приходил. Это было из ряда вон. Ваха чувствовал, что где-то там, в особняке решается его судьба.

Он услышал шаги и с облегчением присел на стул, глядя на дверь. Как бы-то ни было, в глубине души он не верил, что без него можно обойтись.

Вошли Юсуп с жандармом, который по привычке хорошо знакомой еще с советских времен имя так и не назвал. Ваха мысленно именовал его чекистом.

— И что вы решили? — спросил Ваха.

— Хорошо, что ты не дурак. Юсуп сунул руку в карман, провисающий под тяжестью угловатого предмета, и Ваха с облегчением увидел, что он вынул не наган, а несколько листов исписанной бумаги. — Прочитай, — сказал однорукий. — Это мой сын писал. Ему тогда тринадцать было.

Ваха с недоумением взял и с трудом продираясь через дореволюционную орфографию углубился в текст. Дочитав до конца, он несколько мгновений слепо смотрел мимо стоящих у двери мужчин. Потом с ревом вскочил и со страшной силой ударился головой об стену.

— Зачем? — с досадой спросил ротмистр, глядя на скребущие пол в агонии руки и залитые кровью листки. — Выстрелил бы и все.

— Он был воин, — сухо сказал Юсуп. — Я дал ему возможность умереть с честью. Он был чеченец, и никто не упрекнет меня, что я нанес оскорбление родственнику из одного со мной тейпа. Я надеялся, что он кинется на меня, но он все потерял и даже не хотел убить. Зато умер не как собака. Сам все для себя решил. Пойдем…

В комнате сидели пятеро мужчин. Двое уже пожилых, один с седой длинной бородой, другой бритый, Юсуп, Иса и ротмистр Шай. Бритый был отец Юсупа и Исы, бородатый Шая.

— Чем бы все это не кончилось, никто кроме нас не должен узнать подробностей, — сказал Юсуп. Все по очереди кивнули, соглашаясь.

— Насколько можно этому верить? — спросил один из пожилых, тот, что с бородой, показывая на толстую стопку бумаг, лежащую на столе. — 1 мировая, революция, миллионы погибших, голод, тиф, развал страны, большевики, Сталин, Ленин, Гитлер, концлагеря, душегубки, ГУЛАГ. Звучит как страшилка. Все в отдельности похоже на правду — вместе звучит как приход Судного дня. Век — зверь, люди — хуже зверей.

— Это легко проверить, — ответил Юсуп. — Сразу по нескольким линиям. Иса уже послал людей посмотреть те места, где наш посетитель рисовал нефтяные месторождения. Сначала в Азербайджане и Чечне, если найдут, стоит и про остальные, что в Турции находятся подумать. Покупать придется через подставных лиц с нейтральным гражданством, если Турция будет воевать с Россией, могут конфисковать, а этого допустить нельзя.

У нас есть четкие привязки ко времени. Две Балканские войны, итало-турецкая, убийство австрийского эрцгерцога в Сараеве. Переворот в Стамбуле и младотурки. Чем больше совпадений, тем меньше сомнений. Проблема, что чем позже мы начнем действовать, тем сложнее остановить.

— А ты считаешь это вообще можно сделать? — с сомнением спросил второй пожилой.

— Да, — подал голос Шай. — Мы уже обсуждали. Если Россия не выходит из войны и в ней не берут власть большевики, приход Гитлера к власти становится очень сомнительным. Нет противостояния коммунисты-нацисты, нет противостояния восток-запад. Европа поделена, и никто не будет выкармливать экстремистов. Блок Франция-Россия-Англия сохраняется. Не без противоречий, но Германия возродившаяся никому не нужна. Войны на два фронта во второй раз она тоже не выдержит.

Оперативные мероприятия надо хорошо обдумать, но шанс есть. Особенно с деньгами, которые мы получим. Если нет, придется уносить ноги, а меня это совершенно не устраивает.

Кое-что из того, о чем он говорил, вроде ручек и зажигалок, легко сделать, и он был прав — это будут большие деньги. Автоматическое оружие, пулеметы, минометы. Это все придется за собственный счет, казна нам не помощь, там даже просить бесполезно. Зато потом, наши заводы станут крайне необходимы. Мы не просто спасем Отечество, мы озолотимся.

И, — он замялся.

— Договаривай, — приказал бородатый.

— Может, стоит все-таки семью Николая? Наследник с гемофолией, это большая проблема, а сам царь не слишком блещет. Просрал страну.

— У тебя и замена есть? — насмешливо спросил Иса.

— Нет, — сознался Шай, — но обдумать это стоит.

— Значит, ты хорошо подумаешь, — сказал бритый, — а там уже смотря по обстановке примем решение.

Израиль мне понравился, — сообщил он задумчиво. — Кто бы мог подумать, что эти местечковые, которых я в свое время нагайкой гонял один сотню, такой номер отмочат. Если мы давим, я надеюсь на ваши слова, саму вероятность со 2 мировой войной, то шанса на образования государства у них не будет. Придется помочь, — он довольно улыбнулся. — Всем легче будет, если они уедут в Палестину. Напряжение сбросим, пар революционный выпустим и не забудем про наше влияние на Ближнем Востоке. Только опять деньги, деньги и еще раз деньги.

— Попросим благословения на деяние наше, — сказал седобородый, — молитва лишней не будет…

Листки, исписанные учеником гимназии Наби Гелаевым.

Послезавтра мне исполнится тринадцать лет. Это рубеж, пройдя его, я стану мужчиной и думаю, что имею право говорить как мужчина. Отдам папе, и пусть он рассудит, прав ли я.

Дедушка в очередной раз увидел, что я общаюсь с Шимоном Розенштейном. Его это бесит. Во-первых, он не может спокойно смотреть на евреев, происходящих из местечка, как будто наш родной аул центр мировой жизни. Во-вторых, родители Шимона не ходят в синагогу. Все равно он мне друг и ничего от этого не изменится.