Расставание - Константин Борисович Русган
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Хе-хе, привет, внученька, – ответила она.
Машенька несколько покраснела, попятилась и сказала ей:
– А ты знаешь, что папенька-то наш болен?
– Конечно, голубушка моя, я знаю. Вот и пришла я к нему.
Покамест Машенька общалась с бабушкой, я направилась в комнату Виссариона. Войдя туда, я почувствовала, что нахожусь не в комнате, не в затемнённой каморке, а в каком-то заброшенном морге. И ведь действительно Виссарион лежал на своей кровати как труп: практически не шевелился и ничего не говорил; лишь только, когда я вошла, он что-то меленько буркнул, но я не разобрала его слов, поэтому подошла ближе, села возле него, поцеловала в лоб и сказала:
– Ну, вот, Виссарион, как видишь, я дома. Доктор сказал, что непременно придёт к тебе сегодняшним вечером.
– Это хорошо, – шепчет он. – А вдруг он скажет, что я неизлечим?
Потупив свой взгляд на его холодные ладони, я промолчала, но в душе меня одолевала страшная тревога, и мне даже думалось, что я не выдержу и начну сильно, как из ведра, лить слёзы. Так и вышло… Я медленно обратилась головой к его груди и заплакала, говоря: «Ничего, ничего, Виса, ты обязательно выздоровеешь», и тут как раз в комнату зашли родственники.
– Виса, мальчик мой миленький, – подбежав к нему, промолвила Екатерина Андреевна, – как же ты так заболел?
Я видела, как он обрадовался ей и, казалось, приход родной матери немного утешил эту нескончаемую боль в его теле. Виса даже чуть-чуть приподнялся. И когда он, ранее такой серьёзный, статный мужчина, жалостливо сказал: «Мамочка», я ещё больше заплакала, ибо такое слово мы произносим лишь в тот момент, когда состояние наше настолько плохо и неисправимо, что ничего, кроме как увидеть родную маму и сказать ей «мамочка», не нужно; в эти минуты мы возвращаемся в детство… Меня также удивило то, что сам Виссарион совсем не плакал, хоть и чувствовал какие-то боли. Его взгляд был какой-то добрый-предобрый, но и виднелась также какая-то слабовыраженная печаль.
– Сыночек мой, смотри, – говорит Екатерина Андреевна, – я тебе баранки принесла. Я знаю, тебе, когда ты был маленький, сильно нравились, без конца их, как медвежонок мёд, ел.
Он поблагодарил её, взял одну баранку и начал аппетитно её пожёвывать. Екатерина Андреевна также предложила баранку и Машеньке. Дочь непременно согласилась.
Так мы просидели почти до самого вечера. Обстановка с появлением матушки Виссариона стала более мягкой, приятной и даже уютной. Мы разговаривали, вспоминали что-то из своей жизни, смеялись и говорили друг другу ласковые слова; и Виса в эти часы был как-то особенно весел и разговорчив, казалось, что и болезнь постепенно сходила на нет, но это не так: иногда он жаловался на резкие боли в области живота. И, стало быть, у меня появились сомнения по поводу того, что у него чахотка, а не что-нибудь другое.
Виссарион, кстати, страшно переживал, что там у него на работе. Не потеряли ли его, не решили ли, что он прогуливает, не думают ли теперь там уволить его в школе, ведь он всегда был таким работягой в своей педагогической деятельности и сильно любил каждого из своих учеников: и отличников, и хулиганов, и неаккуратных, и даже таких, кто к его предмету – а он преподаёт географию – относился с большим недовольством, – словом, каким бы ученик не был, Виса всё равно его любил и относился с большим уважением.
– Как же там моя работа, ученики?.. – спрашивал он.
– Тебе нельзя пока, – отвечали мы будто хором. – Ты должен вылечиться.
К вечеру пришёл Серафим Всеволодович.
– Добрый вечер, Виссарион Ильич! – с торжеством сказал он. – Мне ваша благоверная сообщила, что вы больны – давайте смотреть, что там у вас.
Доктор принёс с собой небольшой медицинский чемодан, из которого в боковом кармашке он вытащил длинную алюминиевую палочку.
– Так-с, – обратился доктор к Виссариону, – рот, пожалуйста… Ага, вот так… Гм, горло у вас слегка красноватое.
Теперь он достал из чемодана какой-то прибор с длинной трубкой… кажется, это был стетоскоп.
– Сейчас, Виссарион Ильич, вам нужно встать на ноги, чтоб ваш е сердце и лёгкие послушать.
Висе было весьма тяжело вставать, а когда он поднялся, то сразу же пошатнулся и упал, но доктор его аккуратно поймал; а мы с Екатериной Андреевной придерживали его сзади. Серафим Всеволодович начал слушать.
– Гм, пульс высокий, видимо, вы взволнованы, Виссарион Ильич. Так, дальше… Лёгкие хрипят, но… не так сильно, как бывает при настоящей чахотке. О! Виссарион Ильич, а что с вашим животом? Он какой-то покрасневший и слегка надут.
– Не знаю, не знаю, – отвечал Виса. – Но там-то мне как раз таки и больно, даже очень.
– Сейчас посмотрим… Гм, за всю мою практику я впервые такое вижу и, если я не ошибаюсь, это что- то сильно похоже на vaga renibus, блуждающую почку.
– То есть у него нет чахотки? – спросила Екатерина Андреевна.
– Да, – ответил он, – но в моей практике, как я уже сказал, не было таких случаев – я даже не знаю, как правильно это лечить. И, кстати, общее его состояние: чахлость, кашель, сильное потоотделение, скованность, – возможно, является этакой реакцией организма на вот этот vaga renibus.
– Что же теперь делать, доктор? – возмутился Виссарион.
– Я думаю, Виссарион Ильич, что это решается операционным путём, но в нашем городе совсем нет хирургов, поэтому я отлучусь от вас на несколько дней и буду хорошенько везде искать, может быть, в соседние города съезжу. Там и столица, кстати, недалеко.
– Вы успеете? – опять спрашивает Виссарион.
– Я постараюсь… Но вы только не падайте духом, не накручивайте себя, будьте в покое и тогда болезнь не будет приносить сильные страдания.
Виса снова лёг в свою постель и укутался в одеяло, а Серафим Всеволодович пожелал всего хорошего и ушёл.
То, что у мужа моего не чахотка, а какая-то там блуждающая почка, меня никак не успокоило; напротив, я стала больше бояться за здоровье моего Виссариона, ведь это же ещё больше вводило меня в туманность моих мыслей. Если эта блуждающая почка так повлияла на его теперешнее состояние, то страшно знать, что будет дальше, как завтра он будет себя чувствовать, как после завтра он будет выглядеть, и вообще, успеет ли Серафим Всеволодович найти хирурга?.. Боже, за что это всё?
Удивительно, но сам Виссарион после ухода доктора не впал в такую печаль, как я, его матушка и дочь, поэтому каждый раз он пытался чем-то нас отвлечь, рассказывал какие-то школьные истории и говорил, как ему хорошо находиться рядом с нами. «Ей-богу, – по-доброму произнёс он, – всё это вздор! То, что вы рядом, и есть моё самое чудодейственное лекарство». Потом он рассказал одну историю про то,
