В лучах мерцающей луны - Эдит Уортон

Что касается Лэнсинга, для него это началось, несомненно, в то время, когда он вышел из стен Гарварда с твердым решением ничего не упустить, все изведать. Есть вечнозеленое Дерево Жизни, Четыре Реки текут от его подножия;[3] и в воды каждой реки он намеревался спустить свой малый челн. По двум из них он уплыл не очень далеко, в третьей едва не увяз в иле; но четвертая привела его в самое сердце чуда. Это была река его живого воображения, его неистощимого интереса ко всем формам прекрасного, необычного и безрассудного. По этой реке в крепком малом челне своей бедности, своей безвестности и независимости он совершил несколько замечательных путешествий… И потому, когда Сюзи Бранч — которую он разыскивал во время сезона в Нью-Йорке, видя в ней самую прелестную и занятную девушку из находившихся в поле его зрения, — удивила его противоречивым сочетанием в ней современного чувства практической целесообразности и старомодного понятия честности, он ощутил неодолимую тягу затеять еще одно плавание в неизведанное.

Существенно важным в этом приключении было, после ее короткого визита к нему, сдержать слово и не пытаться увидеться с ней. Хотя ее откровенность и не побудила его последовать ее примеру, все же понимание ее трудностей вызвало в нем сочувствие. Он знал, на какой тонкой ниточке висит признание обществом человека, у которого ни гроша за душой, и каким ужасным насмешкам подвергается девушка, подобная Сюзи, становясь жертвой людских прихотей и причуд. Его трудности, как и ее, отчасти состояли в том, что, дабы получить желаемое, так часто приходилось делать то, что было им в тягость. Но держать обещание оказалось тоскливей, чем он ожидал. Встречи с Сюзи Бранч превратились в восхитительную привычку, разнообразившую жизнь, в основном рутинную, и с исчезновением девушки ему неожиданно стало ясно, что возможности в этом смысле все больше сужаются. Многое из того, что прежде необычайно занимало его, теперь занимало меньше или вообще оставляло равнодушным: добрая часть его чудесного мира съежилась до картинки в деревенском кинетоскопе. А то, что еще сохраняло свою притягательную силу — далекие путешествия, наслаждение произведениями искусства, незнакомые обстановка и общество, — становилось все менее достижимым. Лэнсинг вечно жил на жалкие гроши; львиную долю средств он потратил, когда впервые безоглядно бросился в жизнь, и лучшее, что могло ждать его впереди, — это плохо оплачиваемая работа литературного поденщика к зрелым годам, перемежаемая короткими и экономными каникулами. Он знал, что умнее многих, но давно пришел к заключению, что его таланты не имеют спроса на рынке. Тоненькая книжечка сонетов, которую ему по дружбе напечатал знакомый издатель, разошлась в количестве всего семидесяти экземпляров; и хотя его эссе «Китайские влияния в древнегреческом искусстве» вызвало непродолжительный интерес публики, результатом скорее были полемическая корреспонденция и приглашения на обед, нежели реальный доход. Словом, казалось, что нет никакой надежды на то, что он когда-то сможет обеспечить себя материально, и бесперспективность будущего заставила его все выше ставить дружбу, которою его дарила Сюзи Бранч. Не говоря уже об удовольствии видеть и слушать ее — наслаждаться тем в ней, что другие с меньшим пониманием, но столь же высоко ценили, — он чувствовал, что между ними существует своего рода взаимное притяжение людей, не по годам терпимых и ироничных. Оба в ранней юности раскусили мир, в котором им случилось жить: они знали, чем именно должны платить за подобную привилегию и по каким причинам, и общность этих причин была завершающим штрихом их тесных дружеских отношений. И вот из-за какого-то ревнивого каприза раздосадованной глупой женщины, перед которой он ощущал вины не больше, чем любой молодой человек, расплачивавшийся любезностью за вкусные обеды, он был лишен самой совершенной дружбы, какую когда-либо знал…

Он продолжал блуждать мыслью в прошлом. Вспоминал долгую тоскливую весну в Нью-Йорке после разрыва с Сюзи, изматывающую скуку последних статей для энциклопедии, вялые размышления о том, как подешевле и не слишком скучно провести лето; и неожиданную, удивительную удачу, когда он с неохотой и в последнюю минуту принял предложение бедняги Ната Фалмера провести выходные у них в Нью-Гэмпшире среди девственной природы и обнаружил там Сюзи — Сюзи, которую он даже не подозревал в знакомстве с кем-нибудь из Фалмеров.

Она держалась безупречно — и он тоже, — но оба явно были очень рады встрече. А потом было неловко находиться с ней вместе в доме Фалмеров, далеко не таком большом и роскошном, в каких они привыкли гостить, — тесном коттедже, в котором хозяин вынужден был устроить себе мастерскую на веранде, хозяйка упражнялась в игре на скрипке в столовой, а пятеро вездесущих детей вопили, дудели и кидали головастиков в кувшины с водой, и обед, который подали не в четыре, а на два часа позже, соответственно был плох — поскольку повар-итальянец позировал для Фалмера.

Первой мыслью Лэнсинга было, что встреча с Сюзи в подобных обстоятельствах — действеннейший способ избавить их обоих от сожалений. Случай Фалмеров был ужасным наглядным уроком, демонстрирующим, что бывает с молодыми людьми, которые теряют голову; бедняга Нат, чьи картины никто не покупал, был в безнадежном застое как художник, а у Грейс в ее двадцать девять все уже было в прошлом, как у женщины, о которой люди говорят: «Помню времена, когда она была очаровательна».

Но самое странное, что Нат был как никогда приятным собеседником, а Грейс беззаботна и увлечена музыкой, и, несмотря на их растрепанность и неопрятность, на отвратительный обед и общую сумасшедшую обстановку, в их обществе было куда веселее, чем на пышных чинных вечеринках, на которых Сюзи и Лэнсинг вечно изнывали от скуки.

Было почти облегчением для молодого человека, когда на другой день мисс Бранч увлекла его в узкий коридор, чтобы сказать:

— Я больше не в состоянии выносить одновременно скрипку Грейс и клаксон маленького Ната. Давай выйдем прогуляемся до окончания их дуэта.

— Я дивлюсь, как они сами это выносят? — бесстыдно вторил он, поднимаясь вслед за ней по лесной тропинке позади дома.

— Может быть, стоит это выяснить, — ответила она с задумчивой улыбкой.

Но он оставался непоколебим в своем скептицизме:

— О, еще год или два, и они разорятся окончательно!.. Ты знаешь, что его картины никогда не будут продаваться. Он даже не сможет их нигде выставить.

— Полагаю, ты прав. А она никогда не сможет извлечь какую-то пользу из своей музыки.

Они поднялись на поросший соснами холм, высоко поднимавшийся над выступом, на котором примостился дом. Во все стороны простерся пустынный пейзаж с бесконечными однообразными лесистыми холмами.

— Только подумаю, каково торчать тут круглый год!.. — простонал Лэнсинг.

— Понимаю тебя. В таком случае думай о том, как путешествуешь по миру с кем-нибудь несносным!

— О боже, да! Например, как ездил в Индию с семьей Мортимера Хикса. Но другого такого шанса мне не представилось бы, и что тут, черт побери, сделаешь?

— Хотела бы я знать! — вздохнула она, думая о Бокхаймерах.

Он повернулся и посмотрел на нее:

— Знать что?

— Ответ на твой вопрос. Что делать, когда видишь обе стороны проблемы? Больше того, все ее возможные стороны?

Они присели под соснами на вершине холма, но Лэнсингу, завороженному движением на ее щеке тени густых ресниц, было не до любования пейзажем, расстилавшимся у их ног.

— Ты имеешь в виду, что Нат и Грейс все же достигли идеала?

— Как я могу утверждать такое, когда сказала тебе, что вижу все стороны? Конечно, — поспешно добавила Сюзи, — я не смогла бы прожить, как живут они, и недели. Но удивительно, насколько мало это заботит их.

— Безусловно, Нат никогда не был так блистателен. А она ему не уступает и даже превосходит. — Она задумалась. — Мы им помогли, смею сказать.

— Да — или они нам. Интересно чем?

После этой фразы — помнилось, они долго сидели молча — он взорвался мальчишеским негодованием против тирании существующего порядка вещей, вслед за чем неожиданно страстно вопросил, почему, раз уж ни он, ни она не могут изменить этот порядок, раз оба они имеют привычку воспринимать факты такими, как есть, они, глупцы, не воспользуются шансом обрести счастье единственно доступным им способом. Он не помнил, чтобы Сюзи дала на этот вызывающий вопрос какой-нибудь определенный ответ; но после новой паузы, когда весь мир сосредоточился в неожиданном поцелуе, он услышал, как она задумчиво и еле слышно пробормотала: «Не думаю, чтобы кто-то пытался проделать такое; но мы можем попробовать…» И тут же изложила ему план этого самого рискованного эксперимента, который они с тех пор проводят.