В лучах мерцающей луны - Эдит Уортон

Она со вздохом поднялась, тряхнула распущенными волосами и окинула взглядом огромную комнату, украшенную фресками. Горничная что-то говорила о письме, которое для нее оставила синьора; и действительно, оно лежало на бюро вместе с ее и Ника почтой; толстый конверт, надписанный детскими каракулями Эли и с подчеркнутым «Лично» в уголке.

«Наверное, черт возьми, что-то важное, она ведь так ненавидит писать», — задумалась Сюзи.

Потом надорвала конверт, и оттуда выпали четыре или пять писем, проштемпелеванных и скрепленных печатью. Все надписаны рукой Элли и адресованы Нельсону Вандерлину, эсквайру; на каждом в уголке стояла бледная надпись карандашом — номер и дата: одно, второе, третье, четвертое, с интервалом в неделю между датами.

— Господи!.. — ахнула она, все поняв.

Она упала в стоящее возле бюро кресло и долго глядела на пронумерованные письма. Между ними трепетал листок бумаги, исписанный почерком Элли, но она не притрагивалась к нему, прекрасно догадываясь, что там написано! Она, естественно, все знала о своей подруге, в отличие от бедного старины Нельсона. Но не могла вообразить, что Элли осмелится использовать ее таким образом. Невероятно… она и не представляла себе подобной низости… Кровь бросилась ей в лицо, она вскочила в гневе, готовая разорвать письма на мелкие клочки и швырнуть все в огонь.

В этот момент муж постучал в дверь между их комнатами; она сгребла письма и сунула их под блокнот промокательной бумаги.

— Ох, пожалуйста, не сейчас, дорогой, — откликнулась она. — Я еще не закончила разбирать вещи, тут у меня такой беспорядок. — Собрав бумаги и письма Ника, она подбежала к двери и сунула их ему через порог, одарив сияющей улыбкой. — Держи, это тебя развлечет.

Она вернулась к бюро, чувствуя слабость от стыда. Записка Элли валялась на полу: она нехотя наклонилась за ней, и одна за другой ожидаемые фразы набросились на нее.

«Долг платежом красен… Конечно, ты и Ник можете остаться на все лето… Платить вам ни за что не нужно — слуги получили распоряжение на сей счет… Если бы ты только была так добра и отправила эти письма сама… Это был мой единственный шанс за целую вечность; все тебе объясню при встрече. И самое позднее через месяц я вернусь за Клариссой…»

Сюзи поднесла письмо к лампе, чтобы удостовериться, правильно ли прочла фразу. За Клариссой! Значит, ребенок Элли здесь? Здесь, под одной крышей с ними, оставлен на их попечение? Она продолжила читать, кипя от ярости: «Бедняжка так радовалась, когда услышала, что ты приезжаешь. Я была вынуждена избавиться от ее отвратительной дерзкой воспитательницы, и, если бы не ты, девочка осталась бы совершенно одна среди множества слуг, которым я не слишком доверяю. Поэтому, умоляю, будь доброй с моим ребенком и прости, что оставляю ее на тебя. Она думает, что я уехала лечиться, и знает, что не должна говорить папе, что меня нет, потому что он только будет волноваться, подумав, что я больна. Ей совершенно спокойно можно доверять; ты увидишь, какой она умный ангел…» И дальше, в самом низу страницы, наискосок, в последнем постскриптуме: «Сюзи, дорогая, если хочешь ответить добром на добро, пусть твоим святым долгом будет никому ни о чем не говорить, даже Нику. И знаю, что могу рассчитывать, — ты же сотрешь номера с писем?»

Сюзи вскочила и швырнула записку миссис Вандерлин в огонь: потом медленно вернулась в кресло. У ее локтя лежали четыре роковых конверта, и теперь предстояло решить, что с ними делать.

Первой мыслью было уничтожить их немедленно — так она спасет и Элли, и себя. Но тогда ей придется завтра же съезжать, а это означает, что нужно в свою очередь известить Элли, чей адрес она напрасно искала в записке. Правда, возможно, нянька Клариссы знает, куда писать ее матери; вряд ли даже Элли могла уехать, не позаботившись о каком-то способе поддерживать связь со своим ребенком. Во всяком случае, этой ночью ничего уже не сделать, ничего, кроме как обдумывать детали их завтрашнего бегства и ломать голову над поиском нового приюта взамен того, от которого они отказывались. Сюзи не скрывала от себя, что очень рассчитывала на дом Вандерлинов на лето: такая возможность необычайно упрощала будущее. Она знала о щедрости Элли и была заранее уверена, что, пока они ее гости, единственное, что им придется оплачивать, — это изредка подарки слугам. А какая у них есть альтернатива? Она и Лэнсинг в бесконечных разговорах привыкли представлять, как проводят в праздности дни в лагуне, жаркие часы — на пляже Лидо, вечера, наполненные музыкой и мечтами, — на широком балконе над Джудеккой, и мысль, что придется отказаться от этих радостей и лишить их Ника, наполнила Сюзи яростью, еще более сильной оттого, что он сказал ей по секрету: когда они спокойно устроятся в Венеции, он «собирается писать книгу». В груди уже рождалась яростная решимость писательской жены защищать уединение мужа и облегчать его общение с музой. Это было отвратительно, просто отвратительно, что Элли Вандерлин заманила ее в такую ловушку!

Ну что же — ничего другого не остается, как откровенно рассказать обо всем Нику. Тривиальный случай с сигарами — сколь тривиальным он казался теперь! — продемонстрировал ей, каким Ник может быть твердым и бескомпромиссным. Она все расскажет ему утром, и они попытаются совместно найти выход: вера Сюзи в свою способность находить выход в любой ситуации была неистощима. Но тут она неожиданно вспомнила о заклинании миссис Вандерлин в конце ее записки: «Если хочешь ответить добром на добро, пусть твоим святым долгом будет ни слова не говорить Нику…»

Вот об этом как раз никто не имел права ее просить: если, собственно, слово «право» в какой-то степени применимо к этому клубку зол. Но факт остается фактом: что касается ответа добром на добро, она действительно была многим обязана Элли, и это первый случай, когда подруга требовала ответной платы. Больше того, Сюзи оказалась точно в таком же положении, как тогда, когда Урсула Джиллоу, пользуясь тем же доводом, обратилась к ней с просьбой отказаться от Ника Лэнсинга. Да, размышляла Сюзи, но Нельсон Вандерлин тоже был добр к ней; и щедрость Элли оплачивалась деньгами Нельсона… Своеобразное здание моральных правил Сюзи шаталось на своем основании, поскольку она искренне не знала, на что опереться честности среди такого множества предательств.

Сама глубина ее замешательства озадачивала Сюзи. Она и прежде оказывалась в «трудном положении», и несколько раз в таком, из которого действительно не было выхода! Оглядываясь на свое прошлое, она видела бесконечную сеть уступок и уловок. Но никогда прежде так остро не ощущала себя в ловушке, с кляпом во рту и связанной. Несколько неприятное чувство, оставленное эпизодом с сигарами, продолжало досаждать ей, а теперь еще это ужасное унижение наложилось на живую рану. Решительно за медовым месяцем у них начинался полынный…

Она глянула на дорожные часы с эмалью на своем туалетном столике — один из немногих свадебных подарков не в денежной форме, которые она согласилась принять, — и испугалась тому, что уже так поздно. Сейчас зайдет Ник; и неприятное ощущение в горле предупредило ее, что просто из-за нервозного состояния и раздраженности она может сболтнуть что-нибудь необдуманное. Старая привычка всегда быть настороже заставила ее еще раз оборотиться к зеркалу. Лицо бледное и измученное; быстро и умело придав ему с помощью косметики еще более утомленный вид, она пересекла покои и тихо открыла дверь в спальню мужа.

Он тоже сидел возле лампы, читая письмо, которое отложил, когда она вошла.

— Я очень устала, и голова ужасно болит, так что я пришла пожелать тебе доброй ночи.

Склонившись над ним через спинку стула, она положила руки ему на плечи. Он сжал ее ладони, но, когда откинул назад голову, чтобы улыбнуться ей, она уловила в его взгляде серьезное, почти отсутствующее выражение. Как будто впервые между их глазами опустилась тонкая вуаль.

— Мне так жаль, долгий день был для тебя, — рассеянно сказал он и прижался губами к ее рукам.

Судорожно сглотнув, она крепко обняла его и воскликнула:

— Ник! Прежде чем я уйду, ты должен дать честное слово, что понимаешь: я никогда бы не взяла сигар для себя!

Мгновение они одинаково серьезно смотрели друг на друга; затем обоих охватило неудержимое веселье, и взрыв хохота унес без остатка все терзания Сюзи.

Когда она проснулась наутро, солнце било между старыми парчовыми шторами и зайчики от ряби на Канале золотой мелюзгой роились на сводчатом потолке. Горничная только что поставила поднос на изящный инкрустированный столик возле кровати, и над подносом Сюзи увидела серьезное личико Клариссы Вандерлин. При виде маленькой девочки у Сюзи мгновенно развеялись последние остатки беспокойного сна.

Кларисса была маленькой для своих восьми лет: ее круглый подбородок едва доходил до чайного сервиза, а ясные карие глаза смотрели на Сюзи в просвет между корзинкой с тостами и чайной розой в старинной вазе венецианского стекла. Сюзи не видела ее два года, и за это время та, казалось, прошла путь от задумчивого ребенка до совершенно зрелой, опытной женщины. Девочка одобрительно смотрела на гостью матери.