Парикмахерия - В. Бирюк

Уж не знаю, что им Ивашка про меня рассказывал, но кинулись работать дружно. Собрали и сложили. Как-то… где-то… поленницу у забора. Как можно сложить поленницу из разноформатных обрубков? Да с пьяных глаз, да ещё и в темноте? Ну, предположим. Попутно разъяснили малолетке недоразвитому, что они же «хотели как лучше». Понятно, что «получилось как всегда» Но — «от чистого сердца». «Не корысти ради, а пользы для».

Когда я днём ушёл, нагло бросил подотчётное стадо, Ивашко начал распоряжаться. Вообще-то правильно начал: с выяснения профпригодности и личной склонности.

– Ну, мужички-чудачки, а у кого какие таланты имеются?

Дружный ответ новоявленных пейзан был легко предсказуем:

– Да не… да мы… одичали-оголодали… овшивели-ослабели… мы-то конечно… но слабосильны и маломочны…

Я бы был — наверняка поверил. Как всякий нормальный горожанин, представляющий себе лесное проживание как крик заблудившегося грибника: «Ау! Помогите кто-нибудь!». И очень бы проникся. Потом вспомнил бы Генри Торо «Жизнь в лесу» с его фразой: «Более пяти лет я всецело содержал себя трудом своих рук и установил, что, работая шесть недель в году, могу себя обеспечить». И очень бы обиделся на обман.

Торо чётко доказал, что нормальный здоровый мужчина может прожить в лесу почти не напрягаясь. А если ещё и беглых негров прятать, то и весело. Но, конечно, при условии, что у него нет жены, детей, любовницы, хронических болячек, невыплаченных кредитов и гособязанностей. Если не платить налоги, не впадать сильно в благотворительность и в «гражданский долг», и чтоб общество защищало от всяких «нехороших»… В общем-то, ситуация моих «птицев». Так что, не с чего им было «оголодали-ослабели».

Ивашка Торо не читал, поэтому пропустил все мои бледно-интеллигентские попаданские измышлизмы и не поверил сразу.

– Счас как плетью пройдёмся и глянем: сколько у кого — мОчи, а сколько — мочИ. Все враз много-мочными станут.

Тут вылез «обоерукий топорник». Здоровый лоб, под два метра, сутулый, длиннорукий, лицо бородой заросло аж под самые глаза.

– А я вот махать могу.

– И чего? Нашёл чем хвастать. У нас вон там уже одна отмаханная валяется. Очухается — опять всем подмахивать будет. Ну хочешь — и тебя рядом поставим.

– А? Чего?! Ты… Ах ты, паскуда! А ну, где топоры мои! Ты меня? Да я тя! В щепу разделаю!

Тут рассказчики, Ивашко с Николаем, несколько поспорили. Ивашко всё норовил про своё миролюбие рассказать и к бедным «птицам» соболезнование. Николай же больше напирал на профнепригодность даже и с «гурдой» в руке. Типа: воин с саблей, это конечно, хорошо, но против двух топоров «мельницей»…

Пришлось рявкнуть на них и посмотреть саму саблю. Точно — есть свежак. Свежая царапина поперёк клинка, ещё глубокая вмятина на гарде и зазубрина на самом лезвии. Нехорошо. Бой, видать, был серьёзным — здешних воев учат не принимать удар на лезвие. Стали здесь редкость. Даже просто высокоуглеродистые. Железо в мечах — дрянное. На глубоких зазубринах клинок может сломаться вообще. «Гурда» качеством на порядок выше, много чего выдерживает. Но навык-то боя у Ивашки — общий. А по общему правилу удар блокируется или гардой, или, правильнее, отводиться плоскостью клинка. Зазубрина на лезвии — прокол бойца. Допустим только в жёстком контакте.

– Ясно. Ну и как же разошлись?

– Дык… придурок твой, боярыч, влез. Ну этот… Во: Хотен. Я-то у этого твоего… павлина пузатого сабельку-то… того. А тот-то, который… и говорит: «Во, счас боярыч придёт со своим мертвяком ходячим. Интересно будет глянуть, как он тебя дрыном берёзовым против двух топоров разделает». Ну, я и… приостыл малость. Не, палка берёзовая… Да ну, и говорить-то… Только я видал, как ты с ним одним там в бой ходил. А топоры, хоть и добрые, но против колдовства… Слышь, а может ты и над моими-то… того?

– «Того» — чего?

– Ну, эта… Колданешь? Или как тут у вас — молебен какой-нибудь? Водой там, святой какой?

Молебны, а равно окропление русского оружия освящённой водой производились в российской истории неоднократно. С переменным успехом. Но это — на боевом оружии. В моё время нормально совершали молебны при спуске на воду ядерных подводных лодок и над «меринами» «новых русских». Их же тоже временами подрывают. Сам патриарх Московский Алексий Второй освящал как-то маленький такой частный домик в три этажа, построенный на казнокрадстве. И, в ответ на упрёк в благословении воровского жилища, очень раздражено посоветовал не считать денег в чужих карманах. Окропление было уместно — в том домике тоже дела со стволами случались. А вот чтобы топоры на лесоповале благословляли — не слыхал.

– А ты что, уже на войну собрался?

– А чё тута делать-то? Брёвна мы те порубили. На доски. Ещё — нету.

Так вот кто тут главный «Сибирский цирюльник»! Я, вообще-то, предполагал, что тесать доски топором — занятие тяжёлое. Но что настолько высокоотходное… Вплоть до мусорности.

«Наточил он свой топор

И — дровишек полон двор».

А этот — в два топора. Фольк снова прав: полный двор дровишек.

– Тебя как звать-то?

– Ну… Чимахаем кличут.

И злобно-ожидающий взгляд в щёлочку. В смотровую щель между копной шерсти, которая у него на голове произрастает, и такими же зарослями, но на лице.

– У него присказка такая: «чи махаем, чи не». Типа: валять дерева или не будем.

Это на правах старого знакомого влез «муж горниста».

– Так, понятно. Чимахай бревна в щепки перевёл. Зачем?

Всеобщее недоумение было мне ответом. Мужики переглядывались, сперва — удивлённо, потом — смущённо, потом — испуганно. Когда толпа здоровенных, патлатых и бородатых мужчин испуганно переглядывается и переминается с ноги на ногу, как кучка школьников, пойманная на курении в туалете — это несколько… Не знаю кому — как, а меня тревожит — я ж не классная дама.

«Шах-наме», рассуждая о пьянстве, даёт две истории — одну страшную, другую смешную.

Первая грустна, правдива и коротка. Она состоит в том, что храбрый витязь набрался до безобразия, и пьяненький завалился спать на свежем воздухе. Прилетели злые вороны и, воспользовавшись временной недееспособностью храбреца, выклевали ему глаза. После чего тамошний шах, опечалившись потерей великого воина, запретил винопитие под страхом смертной казни.

Вторая же история состоит в том, что одного юношу решили женить. Но предстоящий процесс так его взволновал, что приключилась с ним полная паника, дрожание конечностей и постоянное упадание. Как всего тела вообще, так и отдельных членов — в частности. И тогда сваха, дабы спасти своё реноме и намечающуюся молодую семью, вкатила жениху бурдюк молодого вина.

Не, блин! В натуре: «не смогу смолчать»! Пацаны, зацените на минуточку: по державе — «сухой закон», мера пресечения — вышак. Она же — исключительная и незамедлительная. И тут же кое-какая сваха, невысокого полёта птичка, по тому вшивому городку — Багдаду ихнему, туда-сюда промотнулась и — оба-на! — «заглоти-ка, милок, бурдючок в одну харю».

«Над Багдадом небо синеМужики вокруг — косые.Так похоже на Россию.Хорошо, что не Россия».

Увы-увы, уважаемые коллеги. Сплошной дилетантизм и некомпетентность. Как это всё не продумано и совершенно не организовано. Примитивно, и, осмелюсь заметить, даже волюнтаристически. Бурдюк молодого вина, после стольких лет всеобъемлющего и неотвратимого «прогибишн», без устойчивой, выработанной годами регулярного потребления, защитной реакции, юному организму, ещё не достигшему совершеннолетия, в процессе проследования к брачному ложу… Кстати, тоже несовершеннолетнему… В условиях декларирования незамедлительной смертной казни за изготовление, хранение и употребление и, естественно, проистекающего от этого стрессирования и фрустрации…

Но женская интуиция — лучший из известных в мире инструментов планирования и учёта внезапных флуктуаций, фрустраций и эвентуальностей: именно в этот момент из шахского зверинца сбежал лев. Гуляя по мгновенно опустевшему, непонятно почему, городу, большая, но очень бедная кошка, повстречала на своём непростом извилистом жизненном пути совершенно уелбантуренного жениха, направлявшегося к долгожданной невесте.

Уж чего жениху примерещилось — доподлинно неизвестно, но когда все сопровождающие его лица спорадически разбежались, юноша решил, что первая брачная ночь — началась. Ему было уже темно, поскольку глаза не открывались. Как учили родители и старшие товарищи, он произнёс ключевую фразу «Наконец-то мы одни. Иди ко мне, моя кошечка», и, пока лев от такого фамильярного обращения приходил в себя, совершил, чётко по инструкции, ключевое движение — забрался наверх. На «свою кошечку». Царь зверей несколько дёрнулся, счастливый муж крепко схватился, опять же, как учили «парни с нашей улицы» — за выступающие части, которые в данном случае оказались ушами хищника. И… — они ускакали. В «свадебное путешествие».