Ночи под каменным мостом. Снег святого Петра - Лео Перуц

Тогда темное облако гнева объяло высокого рабби. Он извлек священные свитки и над ними произнес слова великого проклятия грешнице. Он умолял небеса, чтобы сгинула она подобно скалам Гильбоа, которые проклял Давид. Чтобы земля сделала ей то же, что некогда сделала Давону и Авирону. Чтобы само имя ее стерлось из списка всех сущих и потомство было проклято во имя Сияющего и Пламенеющего, во имя лучистых звезд и Зедекиеля, который есть Ухо и Око. И чтобы душа ее пала в царство ужаса и там пребывала до скончания времен.

Затем он покинул дом Божий. И на улицах еврейского города воцарились страх и отчаяние, безнадежность и скорбь…

Когда тем же вечером высокий рабби сидел в своей комнате, ему на память пришел один случай из минувших лет. Однажды к нему пришли два мясника с жалобой на погибель всего их товара. Вор проник к ним в лавку и поступил с их добром как святотатец. Он взял мяса сколько мог унести, а остальное раскидал и загадил, залив нечистотами.

Рабби собрал общину и заклинал вора признаться и заплатить за ущерб, насколько это было в его силах. Но вор молчал и упорствовал во зле, и тогда рабби наложил на него проклятие, которое исключало его и все его потомство из числа верных детей Божиих.

А ночью перед домом высокого рабби явилась собака; она громко выла и стенала, и так жутко было слушать ее жалобы, что высокий рабби, опознав в ней вора, снял с нее проклятие.

– Если сила проклятия так велика, – сказал себе рабби, – что даже неразумная тварь, в чьей душе нет света знания о Боге, не может вынести его, то как возможно, чтобы нарушительница брака не вышла передо мной и не покаялась, пока еще не минул день?

Но шли часы, и настала ночь. Когда она прошла, высокий рабби понял, что ждал напрасно. И тогда позвал он своего молчаливого слугу, которого некогда сам же вылепил из глины и который носил имя Божие в устах своих[6], и приказал ему разыскать на улицах Коппеля-Медведя и Екеле-дурачка, ибо они были нужны ему.

Когда же эти двое пришли, он объявил им:

– После того как день угаснет и наступят сумерки, идите снова на кладбище, и ты, Екеле, играй на своей скрипке одну из песен, какие поют дети во время праздника кущ. И духи умерших станут слушать тебя, потому что первые семь дней земные мелодии еще связывают их с этим миром. Потом вы пойдете обратно, и ты, Екеле, не переставай играть. Но когда вы вернетесь в эту комнату, вам следует сразу же выйти вон. И не вздумайте оглянуться! Ибо то, что я хочу сделать, есть тайна Пламенных, которых именуют также Престолами, Колесами, Могуществами и Воинствами, и не вашим глазам видеть ее.

Они пошли и сделали по его приказу: Екеле-дурачок наигрывал на скрипке веселые мотивы праздника кущ, а Коппель прыгал изо всех сил. Так они прошли среди могил до стены и вернулись обратно по пустынным улицам, а за ними неслось белое светящееся облако. Оно поднялось вместе с ними по лестнице и влетело в комнату высокого рабби.

Как только приятели закрыли за собой дверь, рабби произнес запретное слово из книги Тьмы – слово, которое сотрясает землю, крушит скалы и вызывает мертвых в мир живых.

И перед ним в своем земном облике явилось дитя, и было оно все равно что из плоти и крови, и свечение его погасло. И оно бросилось на пол и принялось плакать, жалуясь и умоляя вернуть его обратно в сад мертвых.

– Я не пущу тебя в истину и вечность, – грозно ответил высокий рабби, – и ты вновь начнешь свою земную жизнь, если не дашь мне ответа. Во имя Всевышнего, единственного и всеединого, Того, Кто был, и есть, и пребудет, заклинаю тебя: скажи и укажи, кто причастен греху, за который детская смерть пришла в город?

Дитя опустило глаза долу и покачало головой.

– Кто причастен тому греху, – едва слышно прошелестел его голос, – и за кого Бог призвал нас к себе, не ведомо ни мне, ни даже ангелу, поставленному нашим хранителем. Кроме Бога это знает только один человек на свете, и человек этот – ты!

Стон вырвался из груди старого рабби. И он сказал слово, снимающее чары, и дитя унеслось обратно на родину душ.

А высокий рабби вышел из дома и в одиночестве зашагал по ночным улицам гетто к реке, а затем вдоль по берегу, мимо рыбацких хижин, пока не достиг каменного моста.

Там, под мостом, стоял розовый куст, на котором распустился один-единственный красный бутон, а рядом с ним вырос куст розмарина. Оба растения, казалось, обнялись ветвями, да так тесно, что лепестки розы касались белых цветков розмарина.

Высокий рабби наклонился и с корнем вырвал куст розмарина из земли. Потом он снял проклятие с головы женщины, которая нарушила брачные узы.

Черные облака неслись по небу, бледный свет луны серебрил шпили и арки моста. Высокий рабби спустился к воде и бросил розмарин в реку, чтобы его унесло волнами и затянуло в шумную пучину вод.

В эту ночь в еврейском городе угасла эпидемия чумы.

В эту ночь в своем доме на площади Трех Колодцев внезапно умерла красавица Эстер, супруга банкира Мейзла.

И в эту же ночь в своем замке в Старом Граде с мучительным криком пробудился от сна император Священной Римской империи – Рудольф Второй.

II. СТОЛ ИМПЕРАТОРА

Однажды ранним летом 1598 года по улицам Старого Града Праги рука об руку шагали два молодых чешских дворянина. Один из них был господин Петр Заруба из Здара, студент римского права в пражском университете, беспокойная и предприимчивая душа. Он давно строил планы, имевшие целью восстановить в правах ультраквистскую церковь[7], урезать самодержавную власть императора и расширить свободы сословий, а если повезет, то даже провозгласить короля чешской национальности и утвердить реформистское вероисповедание. Вот каким идеям был привержен пан Петр Заруба. Другой, немного постарше летами, звался Иржи Каплирж из Сулавице, и жил он в своем поместье в Бероунском округе. Он не интересовался политикой и делами веры – его мысли постоянно кружились вокруг сала, птичьих перьев, масла и яиц, которые он поставлял ведомству обер-гофмейстера для императорской кухни, да еще вокруг евреев, которым он задолжал в неурожайный год. Он прибыл в Прагу похлопотать насчет своих денег, так как ведомство обер-гофмейстера уже много месяцев не платило ему сполна. А с Петром Зарубой они уже около года состояли в родстве – один из Каплиржей взял себе жену из рода Зарубов.

Они успели побывать в соборе Святого Духа, и Иржи Каплирж удивился, что по пути им встречалось такое множество евреев. Пан Петр объяснил ему, что евреи здесь у себя дома, так как эта церковь со всех четырех сторон окружена еврейскими кварталами. Каплирж заявил, что это самый настоящий позор, когда невозможно к обедне пройти без того, чтобы не натолкнуться на широкие еврейские бороды. На это Заруба заметил, что ему все равно – пусть бы даже евреи носили такие бородищи, как древние патриархи на картинах.