Дом причта в Уитминстере - Монтегю Джеймс

— Боюсь, сэр, на этот вопрос мне трудно будет ответить: помню только, что он как-то резко перешел от рассуждений о битвах и влюбленных Клеодоре и Антигионисе к чему-то, за чем я просто не успел уследить, а потом, как вы видели, упал.

— Да, я видел. Это произошло в тот момент, когда вы возложили руки ему на голову.

Лорд Саул метнул на вопрошавшего злобный взгляд: похоже, он впервые не был готов с ответом.

— Хм… возможно, сэр… я точно не помню, но раз вы говорите, то так оно и было. Но уверяю вас, ничего худого я не сделал.

— Может и так, проговорил доктор Эштон, — но я считаю своим долгом довести до вашего сведения, что последствия этого испуга могут оказаться для моего бедного племянника весьма тяжкими. Доктор отнюдь не уверен в его выздоровлении. Я не склонен приписывать вам дурные намерения, ибо у вас не имелось никаких причин желать мальчику зла, но вынужден сказать, что в случившемся есть часть и вашей вины…

Договорить доктор не успел, ибо снова послышались торопливые шаги и в кабинет (на сей раз со свечой в руке, ибо уже смеркалось) вошла до крайности взволнованная миссис Эштон.

— Идем! — вскричала она. — Идем сейчас же! Он отходит!

— Отходит? Фрэнк? Быть того не может! Как, уже? — восклицая что-то бессвязное, доктор схватил со стола молитвенник и выбежал вслед за женой. Лорд Саул несколько мгновений оставался на месте: служанка Молли приметила, как он уронил голову и закрыл лицо руками. Но — впоследствии она говорила, что подтвердила бы свои слова и на Страшном суде, — плечи его сотрясались не рыданий, а от смеха. Потом юный виконт тихонько вышел следом за остальными.

Увы, миссис Эштон оказалась права. У меня нет особого желания расписывать во всех подробностях печальную сцену, приведу лишь то, что было записано доктором Эштоном и имеет значение для всей последующей истории. Фрэнка, который, будучи при смерти, пребывал в полном сознании, спросили, не желает ли он увидеть своего товарища Саула, на что мальчик ответил буквально следующее:

— Нет, передайте ему одно — я боюсь, что скоро он станет очень холодным.

— Что ты имеешь в виду, милый? — не поняла миссис Эштон.

— Только то, что сказал, — ответил Фрэнк. А еще пусть он знает: я от них уже свободен, но ему следует поостеречься. И простите меня, тетушка, за вашего черного петушка. Он сказал, что это необходимо, чтобы увидеть невидимое.

Всего через несколько минут Фрэнк отошел в мир иной. Эштоны были весьма опечалены: особенно сокрушалась тетушка покойного, но и самого доктора, человека не слишком чувствительного, столь безвременная кончина не оставила равнодушным. Кроме того, во всем этом оставалось много неясного, и его не оставляло чувство, что Саул рассказал ему отнюдь не все. Отойдя от смертного одра, он через четырехугольник внутреннего двора направился к жилищу церковного сторожа, дабы распорядиться отрыть на церковном кладбище свежую могилу. Нужды воздерживаться от колокольного звона больше не было. Напротив, предстояло подать голос погребальному колоколу, самому гулкому из храмовых колоколов. Сделав необходимые распоряжения и уже возвращаясь в свои покои, доктор Эштон подумал, что ему следует еще раз поговорить с лордом Саулом. История с черным петушком — сколь бы пустяковой она ни казалась — требовала разъяснения. Возможно, то был лишь бред умирающего, но с другой стороны, ему случалось читать о колдовских обрядах, связанных с жертвоприношениями. Да, с Саулом непременно надо поговорить.

Разумеется, сей внутренний монолог в записях не отражен, и является моей догадкой, однако несомненно то, что означенная беседа состоялась. Равно как и то, что лорд Саул (как он сказал, по причине полного их непонимания) ничуть не прояснил последние слова умирающего, хотя что-то в них его напугало. Подробного изложения этого разговора не сохранилось, в дневнике отмечено лишь, что лорд Саул весь вечер просидел в кабинете доктора, а когда (весьма неохотно) удалился к себе, то попросил на ночь молитвенник.

А в конце января выполнявший миссию в Лиссабоне и не слишком обременявший себя исполнением отцовских обязанностей тщеславный дипломат лорд Килдонан получил скорбное известие, что виконт умер, и вот как это случилось.

Похороны Фрэнка представляли собой печальное зрелище. День стоял угрюмый и ветреный, так что носильщикам, которым пришлось нести покрытый полощущимся черным покрывалом гроб из церкви на кладбище, выпала нелегкая работа. Миссис Эштон оставалась у себя (в те годы женщины не ходили на похороны родственников), а вот лорд Саул, облаченный в траурный плащ, на кладбище явился. Большую часть времени его бледное лицо оставалось безучастным, слово он сам был покойником, но люди заметили что раза три-четыре ему случилось обернуться, и тогда отрешенность сменялась нескрываемым ужасом. Его ухода с кладбища никто не заметил, а вечером выяснилось, что домой юный лорд не вернулся. К ночи разыгралась настоящая буря — сильный ветер бился в высокие окна церкви, гнул деревья и завывал на равнине, так что крик о помощи не был бы услышан даже в нескольких шагах, а стало быть, начинать поиски не имело смысла. Единственное, что мог сделать доктор Эштон, это известить о пропаже юноши служителей колледжа и городских констеблей: сам же он просидел ночь без сна, дожидаясь известий.

И дождался. Церковный сторож, в обязанности которого входило в семь утра, перед утренней молитвой отпирать двери храма, послал в дом причта служанку. Запыхавшаяся и растрепанная, она взбежала и принялась громко звать хозяина. Два человека бросились через двор к южной двери церкви, где нашли лорда Саула. Руки его цеплялись за бронзовое кольцо на двери, голова упала на грудь, башмаки куда-то пропали, а ноги в разодранных чулках сбились в кровь. Он был мертв.

Лорда Килдонана известили о кончине сына, на чем, собственно и завершается первая часть нашей истории. Фрэнк Сайдэл и виконт Саул, единственный отпрыск и наследник графа Уильяма Килдонана, погребены на Уитминстерском кладбище под одной надгробной плитой.

Доктор Эштон, не знаю уж, в полном ли душевном покое, но, во всяком случае без видимых потрясений, прожил в доме причта еще более тридцати лет. Его преемник, мистер Хиндес предпочел свой городской дом, оставив покои старшего пребенда пустовать. Сей священнослужитель, пребывая на своем посту, проводил восемнадцатый век и встретил девятнадцатый, ибо, приняв должность в двадцать девять лет, он скончался в восемьдесят девять. Таким образом, лишь в 1823 или 1824 году, с назначением нового пребенда, покои в доме причта вновь стали обитаемыми. Там поселился доктор Генри Олдис, чье имя знакомо, возможно, некоторым из моих читателей как автора ряда томов, изданных под названием «Труды Олдиса» и занимающих во многих солидных библиотеках почетное место в силу того, что их крайне редко снимают с полок.