На краю обрыва… - Анна Анакина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отдышавшись немного, пошла в дом.
Павел уже лёг. Присев рядом на кровать, Галина осторожно дотронулась до плеча мужа и тихо спросила:
– Ты спишь?
– Не-а, тебя жду, – повернулся он, обняв, потянул к себе.
– Погоди, – прошептала она.
– Ребята ужо легли, – постарался Павел успокоить Галину.
– Не, я не о том. Скажи, только честно. Я уже старая?
– Да ты чё? Опять с Любкой поругаласи? – усмехнулся Павел. – И чё вас с ней мир никак не берёть? Вы там ешшо побоишше устройте. Завтре ведь опеть в подружках ходить будете, а потом опеть…
– Ты честно мне скажи.
– Да чёго сказать-то?
– Я действительно старая уже?
– Гала, – Павел сел в кровати, – ну какá ты старая? Тебе всего-то… – он на секунду задумался, – …тебе же… тридцать шесть годов? – заглядывая в глаза жене, неуверенно спросил он.
– Мамка моя и этого не прожила.
– Мамка твоя погибла, чёбы ты жила…
– А кто её просил об этом? Зачем она на фронт ушла? Она должна была рядом со мной находиться, а она бросила меня.
– Так война же…
– Война? А твоя почему туда не подалась?
– Моя? Дык, она же доярка, а твоя дохтором была.
– И что с того? Меня она спросила, хочу ли я сиротой жить?!
– Ну чёго ты опеть? – он прижал к себе жену и стал с жаром целовать глаза, нос, губы…
– Да, погоди ты, – оттолкнула мужа Галина. – Почему всегда все за меня всё решают? Почему?!
– Ну, кто чёго за тебя решаеть, чёго ты говóришь-то?
– Ты не понимаешь. Я так хотела в Ленинград и так никогда и не поеду туда. Я даже в Новосибирск не могу съездить.
– Дык давай поедим.
– Когда? А скотина? А дети?
– Давай на зимних каникулах? Любка за скотиной посмотрить. А то батя, видимо, ужо и не вернётси. Да и мамка…
– Да что ты его хоронишь-то раньше времени?
– Дык операцию сделали, а ему не лучше нисколько, ужо полгода прошло, а…
– Выкарабкается ещё. А Любке я животину не доверю. Отравит.
– Ну чёго ты говóришь? Никого она не отравить. Она ж только так языком мелить, а сама тебя любить.
– Любит? – усмехнулась Галина. – А почему тогда говорит, что я старая?
– Дык ето… она от зависти. Ты же у меня красавица, – притянул Павел к себе жену, и, больше не слушая никаких возражений, крепко поцеловал, попутно снимая с неё одежду…
Галина лежала и смотрела в потолок. Хоть ночь и давно вступила в свои права, но глаза, привыкшие к темноте, хорошо всё различали. Павел спал, а к ней дрёма так и не приходила. Слова соседки, а потом и разговор с мужем всколыхнули старую боль. Даже любовные утехи не смогли отвлечь её.
Она смотрела на потолок, стараясь вспомнить лицо матери. Ей ещё не исполнилось и четырёх лет, когда та, вслед за мужем ушла на фронт. Как могла женщина оставить ребёнка? Неужели не думала, что так и не вернётся?
В сорок третьем году, при очередном налёте, не успели спуститься в бомбоубежище. Разгребая развалины бывшего Галкиного и её родных дома, чудом нашли на лестнице старушку, прижимающую к себе женщину и двух детей.
Жена бабушкиного сына Анна и её пятилетний сын Виталик погибли. А вот сама бабушка Настя – Анастасия Егоровна – учительница математики, и маленькая Галя остались живы. Вскоре госпиталь, где они лежали, эвакуировали и, не спрашивая, старушку и девочку отправили с другими больными. Галя была ещё слишком мала, чтобы принимать решения. А бабушка… бабушка сильно пострадала и не совсем понимала, что происходит. Она лишь всё время звала сноху и внуков, крепко прижимая к себе единственное, что осталась от прошлой жизни. Единственное, что она всегда брала с собой, выходя из дома при бомбёжке – небольшую шкатулку с несколькими письмами-треугольниками да тремя казёнными конвертами. Только по этим письмам и поняли в госпитале, на какую фамилию записать пострадавших и то, что они родные друг другу. Иначе могли разделить во время эвакуации, но хоть в этом повезло.
Отправили на «большую землю» – постоянно бредящую пожилую женщину и маленькую девочку. Тогда для них этой землёй стала добротная, зажиточная деревня Берёзовка, расположившаяся недалеко от быстрой реки Бердь в Новосибирской области. Так и остались они тут, когда многие возвращались после войны в Ленинград.
Только в поезде бабушка Настя пришла в сознание и узнала о смерти снохи и внука. «Бедная старушка», – думали окружающие, не догадываясь, что это седая женщина далеко ещё не стара. Понимали, какое горе и боль у той на душе, ведь у всех тогда была одна беда, только с разным множителем. Всего-то два года назад, эта «старушка» слыла красавицей с чёрными вьющимися волосами. А теперь в пятьдесят она выглядела, как древняя старуха.
Первая похоронка пришла в конце сорок первого на мужа Анастасии Егоровны – дедушку, которого Галина и не помнила вовсе, потому как работал много, и ушёл на фронт 22 июня 1941 года.
Потом в сорок втором году, друг за другом, сначала на сына, потом на зятя получила бабушка Настя похоронки. И уже сюда, в Берёзовку, пришло четвёртое казённое письмо в дом приютившей их Евдокии.
Опоздавшее письмо, и зачем оно только пришло? Уже объявили Победу, уже все ждали возвращения домой мужей, сыновей, и… вдруг это страшное, казённое письмо в конце мая.
Первоклассница Галина, так старавшаяся учиться только на пятёрки, вдруг поняла, что мама не приедет и не похвалит её за них. Получив из рук учительницы свой первый табель с оценками, она со слезами смотрела на него, понимая, что некому показывать. Нет у неё ни мамы, ни папы. А бабушка… так она и так знает, как училась, как старалась маленькая Галочка. Как ждала маму. Утерев слёзы, порвала тогда девочка небольшой листок с пятёрками, крича и вырываясь из ласковых рук учительницы. Маленькое сердечко, бившееся в истерике, навсегда решило, что только оно само будет всегда выбирать, что делать и как поступать, но, оказалось, что выбирать ему, так и не пришлось. Так и продолжали все вокруг делать за Галину выбор. Все и всегда.
Как мечтала она вернуться в свой родной город, что видела лишь на картинке и знала по редким рассказам бабушки Насти, так и не оправившейся от травм, полученных при бомбёжке. Анастасия Егоровна не очень-то хотела вспоминать о нём, о том городе, что унёс жизнь её снохи и внука, о том городе, где не было уже у них дома. Все погибли, они остались лишь вдвоём. Не понимала тогда маленькая Галя, что не выдержит уже дороги израненное тело бабушки, и злилась на неё за то, что не хотела возвращаться в Ленинград. А когда в сорок восьмом бабушка умерла, то десятилетняя Галина осталось полной сиротой. И родной город, такой желанный Ленинград, стал лишь несбыточной мечтой.
Евдокия решила оставить у себя девочку. Женщина, приютившая их тогда в сорок третьем, уже считала и Галину, и Анастасию Егоровну своей семьёй. Общее горе, одна беда сроднила их. Так и не вернулись с фронта ни муж Евдокии, ни три её сына. И Галина стала её приёмной дочерью. Хотя и любила женщина девочку и ни разу не обидела сироту, но всё же она была не той, кто дала жизнь Галине, не той, кто так и не вернулась с фронта, не настоящей мамой.
А в 1955 году Евдокия умерла. Крепкая, здоровая женщина, наверно, никогда и не болевшая, да вот решила сама поправить крышу и неудачно упала. Три дня пролежала она без сознания и, так и не придя в себя – умерла. И вновь осиротела Галина. Как раз на восемнадцатый день рождения девушки похоронили Евдокию. Никто в деревне и не вспомнил о том, что Галина стала совершеннолетней, или просто посчитали недопустимым в такой день поздравлять её. Так и не услышала она слов: «С днём рождения девочка, с совершеннолетием тебя!» Только от Павла получила она накануне письмо, с засохшим жёлтеньким цветочком. Единственный подарок на день рождения.
Вытерев намокшие глаза Галина, тяжело вздохнула. Всю жизнь все и всё за неё решают, даже в тот день.
Нет уж, за дочь она сама решит.
Она встала и тихо вышла во двор, взглянув на заколоченный соседский дом, по правую сторону от своего.
Сашка – и он тоже не спросил её. Решил всё сам. Хотя именно она должна была выбирать…
Слёзы уже ручьём текли из глаз. Слёзы обиды на свою жизнь – не за ту, какая она есть, а за ту, какой могла бы быть…
Галина выбежала из дома. Слёзы застилали глаза. Она бежала к реке. Туда, куда приходила в дни горя и в дни счастья, в дни ожидания и в дни потерь. Туда, где земля обрывалась и крутым откосом падала к воде. Она бежала к своему месту – к яркулю*.
Стоя на краю обрыва, женщина глядела вниз, на воду. Заметив одиноко плывущее бревно, долго провожала его взглядом. Всегда хотелось вот также плыть и не задавать себе вопросы, правильно ли она поступает? Ветер, обдувая лицо, высушил слёзы. Она оторвала взгляд от воды и посмотрела на проплывающие ночные облака. Замысловатые фигуры на чернеющем небосводе постепенно унесли с собой последние двадцать лет, вернув Галину в юность…
Август 1953 год:
