Безмятежность - Светлана Нилова

 Так началась история моей семьи. Вначале нас было трое: Ник, Гленн и «Ника» - так звалась яхта моего отца. Наша яхта. Наш дом.

 Потом появилась я.

 По ирландским традициям, меня должны были назвать Фланна, Огненная, по имени бабушки со стороны мамы, но папа возмутился:

 - Она совсем не рыжеволосая. Пусть она будет Летиция.

  Тогда возмутилась мама. Они оба были упрямыми и нещадно препирались, а я в это время орала, как иерихонская труба. Может быть, я бы до сих пор была без имени, но вдруг оба разом взглянули на календарь и выдохнули: «София!» В тот день праздновали день святой Софии. Так я получила своё имя. Точнее два имени. По одному свидетельству о рождении я – София Фланна Бертон, американка. По другому – Софи Летиция Берто, француженка, родилась на островах Французской Полинезии.

 Зачем мне два свидетельства и два имени – не знаю до сих пор.

3. Среди морей

 Я помню всё своё детство. В моих воспоминанием всегда плеск волн, крики чаек, свежий запах моря и мирное покачивание «Ники». С тех пор, как я себя помню, лет с четырех, мы жили в Средиземном море и, словно переходя из комнаты в комнату, меняли моря: Ионическое, Адриатическое, Эгейское, Лигурийское, Тирренское, море Альборан…

 Моё первое причастие проходило в Риме. Это было что-то грандиозное. Я была в белом кружевном платье и чувствовала себя принцессой из сказки. Солнечные лучи, проходя сквозь старинные витражи, раскрашивали моё белоснежное платье неожиданными яркими красками. До меня долетали слова священника, но всё священнодействие, к моему стыду, отошло на второй план, а я, в лучах света, наслаждалась своим триумфом. Я – самая красивая девочка в Риме! А может быть и на всей земле, потому, что Рим – самый большой и самый главный город мира.

 Уже дома, на «Нике», когда мама прочитала мне о гордыне, мы было очень стыдно, я раскаивалась в своих мыслях, но не рассказывала об этом никому. Даже священнику. Это стыдное пятно так и осталось на моей совести.

 Потом, спустя годы,  на моей совести появились новые изъяны, и во многих случаях мне можно было найти оправдание, но за тот, первый – мне стыдно до сих пор.

 Часто мы катали туристов. Они были шумными и веселыми, платили деньги и ещё дарили мне шоколад. Правда, первое разочарование я тоже получила от туристов. Тогда на «Нике» гостили американцы. Они были шумными, активными и задавали много вопросов, даже мне. Папа показывал им греческие острова и то место, где Афродита родилась из пены. Кто-то спросил, знаю ли я, кто такая Афродита. Я знала всё семейство греческих богов, папа рассказывал мне о  них. А я всегда хорошо запоминала, даже то, что совсем не понимала. Ну, я и рассказала туристам всё, что знаю об Афродите и её родственных связях с другими богами.

 - Да это просто Санта-Барбара с Зевсом во главе! – восхитился турист и подарил мне коробочку белых конфет, остро пахнущих мятой. Мама поморщилась, но ничего не сказала. Я была очень горда тем, что получила конфеты не просто так, а заслуженно. Я уединилась в своей каюте, чтобы попробовать их. Мне казалось, что пахнущие такой свежестью кругляшки должны быть восхитительно вкусными! А мама была недовольна, потому, что думает, что я сама всё съем, и ничего им не оставлю. Но я ведь очень их люблю! И я всё-всё им отдам, а сама только попробую…

 Конфета обжигала рот и щипала язык. Я даже пару раз вытащила её, чтобы отдохнуть от такого резкого вкуса. «Ладно, может быть внутри она не такая сильная» - подумала я и разжевала. Конфета была какая-то хитрая и совсем не разжевывалась. Я жевала и жевала, пока она не сделалась совсем безвкусной, а у меня не заболели челюсти. Я выплюнула её и она вдруг прилипла к руке. Не буду описывать все бедствия с эти липким комочком, скажу только, что настроение у меня было испорчено на целый день.

 А ещё я много думала. Думала, что делать с этими конфетами? Отдать родителям? Но они не должны даже пробовать такую гадость. А вдруг они подумают, что я не даю им потому, что мне жалко? И я не выходила из своей каюты пока туристы не покинули борт «Ники». Тогда только я выбралась на палубу.

 - Папочка! Мамочка! Вы только не подумайте что мне жалко этих конфет, - сразу начала я. – Просто они… они совсем гадкие.

 - Ты проглотила их все? – почему-то испугалась мама.

 - Нет, вот они. – Я протянула коробочку. – Только, пожалуйста, не надо их есть. Давайте лучше выкинем!

 Мама обняла меня:

 - Ты моя умница!

 А папа взял коробочку из моих рук, подошел к борту и спокойно высыпал её содержимое за борт.

 - Ник!  - спохватилась мама, - а как же бедные рыбы?

 Папа шумно выдохнул и развел руками.

  - Извини, Гленн, я об этом как-то не подумал.

 Потом пояснил мне:

 - Это не конфеты, а жвачка. Извини, что я не предупредил тебя. Их не едят, а просто жуют.

 Я изумилась:

 - Просто жуют? Зачем?

 Папа пожал плечами.

 - Может им больше нечем себя занять…

 Кроме туристов у нас на яхте бывало много знакомых лиц. Кого-то я хорошо знала. Это были и весёлые французские моряки, и шумные итальянцы, и турки, и греки. С кем-то папа и мама весело смеялись, с кем-то папа долго и серьезно разговаривал в кают-компании, а кого-то даже не приглашал на «Нику» и они встречались на берегу. Чаще всего это были итальянцы в костюмах и черных очках. Папа говорил, что это родственники, но никогда не пускал их на «Нику» и не знакомил ни с мамой, ни со мной.

 Зато я хорошо знала и любила настоящих папиных друзей. Это были капитаны таких же яхт, как наша «Ника». Они собирались редко, но их веселые голоса и открытые лица я запомнила на всю жизнь. Я обожала слушать их рассказы. Они делились новостями и впечатлениями. Хвастались своими приключениями и повествовали занимательные истории из своей жизни. Ещё они пили вино и пели песни. И я думала, что все люди на свете делятся на тех, кто живет на земле и тех, кто обитает в море. И морские люди – совсем другие. Они честные, открытые, веселые и всегда придут на помощь. Они всегда поддерживали папу.

 Так мы жили на «Нике», нашей яхте, не привязываясь к берегу. Я не знала другой жизни и была счастлива. Может быть, любой ребенок счастлив, когда рядом его родители.  Но даже спустя годы, вспоминая нашу жизнь в Средиземноморье, я понимаю, что именно тогда моя жизнь была безмятежной и бесконечно райской.

 Но были и те, кто осуждал нашу морскую жизнь.

 Однажды я подслушала разговор папы с Марселем, таможенником. Они сидели на корме и пили пиво из жестяных банок.

 - Всё крутишься, Ник? Не пора ли тебе завязывать с этим делом?

 Ответа папы я не слышала

 - Да знают в комиссариате про все твои дела, - раздраженно продолжал Марсель. -  Доказать не могут, это правда. Но когда-нибудь ты проколешься, Ник. Ты же под колпаком. С твоей - то семейкой. Знатной…

 Марсель помолчал, потом начал совсем другим тоном, в голосе его слышалось сочувствие, и уже не было осуждения.

 - Когда тебя сцапают, я бы не хотел заниматься твоим делом. Ты мне очень нравишься, Ник. Тебе надо завязывать и с делишками твоими и с кочевой жизнью. Осядь где-нибудь на побережье, хозяйство заведи. По выходным – катай в своё удовольствие туристов. Не жизнь – сказка. Девчонке твоей уже в школу пора.  Мои близняшки, вот, второй год ходят, занимаются. И Гленна бы не скучала. На берегу: и магазины, и кино, и мороженое, и продукты какие хочешь. А у вас только рис да макароны. Девчонка твоя неделями других детей не видит. Вырастет дикой и неграмотной. Завязывай, Ник. Мой тебе совет.

 Не знаю, что из этих советов послушал папа, только для моей жизни этот разговор оказался поворотным. На следующий день отец накупил книг, тетрадей и каждый день стал заниматься со мной. Уроки наши мне нравились. Не имея представления о школьной программе, отец по собственному плану обучал меня всему, что знал сам. История преподносилась мне, как волшебные сказки,  география – воспоминаниями папы о своих приключениях в разных уголках мира, а математика – как занимательные задачки о нашей повседневной жизни. С английской грамматикой дело обстояло строже  – меня учила мама, а она придерживалась традиционного взгляда на образование. Поэтому заниматься с папой было весело, а у мамы приходилось зубрить правила и ряд за рядом переписывать дикие крючочки и петельки, которые назывались буквами. Впрочем, когда я стала бегло читать сама, английская грамматика пошла лучше. 

 Постоянно живя в созвучии языков: итальянского, французского, испанского, греческого, английского и родного маминого, ирландского, я никак не могла определиться со «своим» языком. Даже у себя на «Нике» мы говорили на франко-английском, перемежая его испанскими ругательствами и ирландскими возгласами. Только по вечерам, когда родители по очереди укладывали меня спать и рассказывали сказки, я слышала чистую, без примесей, речь.