Цепи свободы. Опыт философского осмысления истории - Виктор Сиротин

Епископ Киренский Синесий, в начале V в. и. э. в речи «О царстве», говоря о серьёзной зависимости римских императоров от варваров-наёмников, утверждал: «Мы наняли волков вместо сторожевых псов». В то время и впрямь происходило неуклонное смещение имперской миссии римлян в сторону воинственных германцев [3], которое сопровождалось демографическим спадом римского населения, причём, задолго до означенного времени. Правда, в III в. римлян вновь оказалось неожиданно много. Но это объясняется тем, что, в соответствии с эдиктом Каракаллы (212 г.), римскими гражданами стали свободнорождённые жители городов Империи, а впоследствии вольноотпущенные и даже рабы. Но эти меры не остановили предопределённую историческим развитием народов рождающейся Европы убыль населения Римской Империи. Эдикты императоров, направленные на «спасение Рима», не давали ожидаемых результатов. То, что было хорошо для рабов, не могло устраивать Сенат, властных римлян и римских женщин. Рождаемость падала и число граждан – по историческому времени стремительно – уменьшалось.

Сравним, если в 500 г. до н. э. во всей Римской республике проживало около 150 тыс. чел., то в I в. население одного только Рима состояло из 5 млн. римских граждан (всё население Империи насчитывало 54 млн. человек)! В 367 г. в «столице мира» было «прописано» уже не более 1 млн. В 452 г. число римских граждан снизилось до 400 тысяч, а после войны императора Юстиниана с готами их стало менее 300 тыс. Пройдёт еще несколько сот лет, и «Вечный Город» вовсе опустеет, став местностью, в которой будет жить не более 30 тыс. «граждан» из бывших рабов и одичавшего населения. Холм Капитолия зарастёт травой, на его площадях будут пастись козы, а ступени храмов ощерятся шипами диких кустарников. На римских форумах, украшенных базиликами для суда, храмами и скульптурами главных богов – покровителей города, будут бродить стаи одичавших псов, а храм Чести и Доблести (Honos et Virtus) станет пристанищем воров и бродяг…

Убыль населения усиливали социальные противоречия. Вызванные главным образом размыванием этнокультурной целостности наследных римлян, они поступенно и неуклонно вели Империю к катастрофе. Уже в IV в. – даже при серьёзной угрозе отечеству – трудно было найти солдат для её защиты. Пытаясь выжить в новых условиях, характерных нестабильностью в экономике и хозяйстве, воины становились пахарями, а пахари, когда вставал вопрос о жизни и смерти, – воинами. Таковые реалии вынуждали (как «солдатских», так и «сенатских») императоров всё активнее прибегать к помощи варваров, которые, придёт время, – сломят некогда великую и гордую Империю. Обеспокоенный вектором меняющейся политики, сенатор Лампридий заявил в 408 году, что договор с Аларихом «это не мир, а пакт о рабстве».

Нагнеталось напряжение и в обществе. Римский полководец Флавий Стилихон (на свою беду вандал по происхождению), не сумев предотвратить разгром Галлии вандалами, аланами и свевами, после того как допустил вестготов в самое сердце Империи – Италию, рассматривался консервативной оппозицией как предатель. Его обвиняли в том, что он желает использовать Алариха как орудие для упрочения своей власти.

Любопытно, что «мировое» самосознание римлян сохранялось и в период разложения великой Империи. Когда Рим был в 410 г. взят солдатами Алариха, Иероним, продолжая видеть Рим центром мира, сокрушался: «Увы, мир рушится». И тому были серьёзные основания. С начала V в., по словам восточно-римского историка Зосима, Империя стала «резиденцией варваров». Вильям Шекспир в своей трагедии «Кориолан», вложив в уста римского полководца времён «XII таблиц» Кая Марция Кориолана (пришедшего к врагам Рима – вольскам) судьбоносную фразу: «И пред лицом патрициев трусливых, бессмысленными криками рабов из Рима изгнан я…», – не погрешил против истины. Эти слова ещё более пришлись бы к месту через тысячу лет, произнеси их кто-нибудь из маловерных полководцев периода распада Римской Империи (к примеру, тот же Стилихон) [4].

Но не всегда замена «одних – другими» является главной причиной упадка. Вовсе не обязательно она ведёт к гибели исторически обозначившие себя страны и государства. В иные моменты истории общественные и племенные образования способствуют созданию и росту государств. Если же для этого не доставало «обстоятельств», то варвары, перерастая ли себя, врастая ли в Империю или «становясь ею», – погибали вместе с новообразованным социальным телом, по разрушению которого исчезали в истории, словно ветер в степи. Ибо неподвластная цивилизации племенная стихия, не умея трансформировать свои свойства в оседлые достоинства, «выдувает» из них даже и те, что имелись. Когда же «кочевая ипостась» – то ли из-за многочисленности своей, то ли по случайному праву, то ли по злой иронии судьбы – доминировала над культурным и разумным устройством общества, то стремилась низвести до своего уровня всё, что превосходило её.

Впоследствии схожий «ветер» развеял неисчислимые орды монгольских племён. Не умея полноправно заявить о себе в политическом, правовом, культурном и социальном устроении, то есть не сумев провести духовную и религиозную реформацию, а потому оставшись культурно и этнически разрозненным (безгосударственным) «обществом», – они пополнили собой число неисторических народов. Так, нарушив вековечное бытие Северного Китая, а также Киевской Руси, подчинив огромные территории, включавшие несколько царств, – лёгкие на подъём кочевники уже через несколько сот лет перестали существовать в качестве влиятельных «государственных единиц», в неумолимом беге времени растеряв зачатки формообразующих свойств.

В этом смысле характерна судьба дикого кочевья – кутаное. В незапамятные времена придя в Среднюю Азию из Китая, они завоевали немалую территорию (образовав империю, считают историки), но за многие столетия так и не сумели создать свою культуру, на протяжении всего существования не имея даже письменности… Кушаны были агрессивны и воинственны, но при всех захваченных «удобствах» предпочитали жить в своих примитивных хижинах. Не сумев вписаться в культурную эвольвенту завоёванного региона, они обратились в «археологическую пыль», в которой специалисты сейчас тщетно пытаются найти элементы цивилизации. В начале I тыс. и. э. кушаны навсегда исчезли из исторической жизни, оставив после себя лишь могильники, в которых покоится награбленное ими золото Бактрии.

Наряду с генезисом, обусловившим малую способность кочевых племён к формам упорядоченной (социально ухоженной, городской) жизни, вероятно, не последнюю роль в крахе «кочевого социума» сыграла мировоззренческая самодостаточность «конно-степной цивилизации», лишь только усилившаяся во времена торжества Тэмуждина (Чингисхана). Превознося лишь соплеменников, властитель принципиально считал жителей городов и селений жалкими, подлыми и трусливыми, очевидно, считая проявлением трусости всё, что отличалось от необузданной жестокости. Его незамысловатый степной идеал, круто замешанный на крови врагов, обрисован им же: «счастливее всех тот, кто гонит перед собой толпы разбитых врагов, грабит их имущество, скачет на их конях, любуется слезами близких им людей, целуя их жён и дочерей». Из напутствий Чингисхана следует, что жестокость, грубость и разнузданность нравов были своего рода идеологией степных хищников. Она же рождала не менявшуюся столетиями военную тактику, суть которой сводилась к захвату добычи, а не территории. С целью уяснения характера народа в его созидательных и структурных свойствах (или отсутствии оных) остановимся на отмечаемой историками железной дисциплине ордынцев.

Помимо того, что дисциплина вовсе не была характерна для кочевых племён, да и заявляла о себе лишь в ограниченное историческое время (отдельные периоды XIII–XIV вв.), нельзя закрывать глаза на её характерную особенность, разительно отличавшуюся от всякой другой. Дисциплина кочевников, будучи «железной», – не была образцовой, ибо не несла в себе цивилизационного содержания, свойственного развитым обществам. В последних беспрекословное подчинение приказу дополнялось сознаванием его, что реально лишь при навыках социального мышления. Это когда каждый, видя смысл в распоряжении, понимая коллективную задачу и средства её достижения, – знает, осознаёт и предполагает её конечный результат. Отсутствие такого рода дисциплины возмещалось жесточайшим наказанием за неисполнение приказа или закона — Джасаку (т. е. – Ясы, принятой Чингисханом на курултае в 1206 г.).

Добавлю ещё, что у «железных ордынцев» принцип подчинения (не факт, а именно принцип) ограничивался потолком власти непосредственного начальника. И даже если подчинённый видел слабость стоящего над ним, то не дозволял себе занять его место, что можно объяснить как дисциплиной, так и низким потолком сознания воина. Иными словами, не развитая внутренняя организация воина, а страх потерять жизнь за неисполнение приказа владыки был залогом соподчиненности и «строевого» порядка ордынцев. Не зря морально упрощённое донельзя законодательство (Яса) Чингисхана пуще всего содержало перечень наказаний за тяжкие проступки, к которым, помимо ослушания, относилось предательство. Карой же за «проступки» почти всегда служила смертная казнь. Неясность последующих законов и установлений (после XVI в. они вообще бесследно исчезли) приводила к потере страха, неизменно ослаблявшего дисциплину, на нём основанную. Это подтвердил полный раздрай ханов Золотой Орды в конце XIV в., прямо указывая на отсутствие в хищной системе правления государствообразующих потенций.