Месть еврея - Вера Крыжановская-Рочестер

– Да, Рудольф заметил мне, что я поступила бестактно.

– А известно ли вам, в каких отношениях он сам находится со мной?

Валерия покраснела и бросила на меня негодующий взгляд.

– Брат сказал мне, что знает вас и ездит к вам потому, что имеет дела с вашим банком, и что мужчине вообще можно не быть столь требовательным, как женщине, в своих знакомствах.

Между тем, я вынул из бумажника письмо, полученное от Рудольфа недели две тому назад, в котором он просил у меня крупную сумму денег для уплаты карточного долга, умоляя вытащить его из этого критического положения, и называл меня своим другом.

– Не угодно ли вам убедиться, графиня, что ваш брат широко пользуется этой привилегией мужчины и что его сословные предрассудки не простираются на золото.

Покраснев до ушей, Валерия схватила письмо и пробежала его глазами. Прочитав подпись: «Преданный и признательный вам», она молча, кусая губы, подала мне листок, но я отстранил ее руку.

– Оставьте у себя это письмо, оно лучше всего скажет вам, заслуживаю ли я презрения за то, что спас жизнь сестре и помог брату в трудную минуту, не думая о своей личной выгоде, так как граф не возвратит мне этой суммы, его дела мне известны.

Не дав времени что-либо ответить, я ушел, но поехал не прямо сюда, а в нашу загородную виллу. Чтобы прийти в себя, мне необходимы были воздух и движение.

Самуил замолчал в изнеможении и отбросил рукой свои черные кудри. Старый банкир слушал его, не прерывая. Поглаживая рукой свою седую бороду, он поглядывал время от времени на сына с чувством сострадания и затаенной радости.

– Что же ты хочешь теперь делать? Желаешь, полагаю, истребить это отродье? – спросил он после некоторого молчания.

– Да, отец, но иначе, чем ты полагаешь. В настоящую минуту я желал бы только иметь в руках все обязательства и векселя обоих графов. Поможешь ли ты мне в этом?

– Отчего же, желание справедливое. Ведь ты мой единственный наследник. Позвони Леви, и мы устроим это дело к полному твоему удовольствию.

Минут десять спустя, в кабинет вошел пожилой еврей, то был Иозеф Леви, главный уполномоченный банкирского дома.

– Любезный Леви, – сказал банкир, отвечая легким кивком головы на глубокий поклон своего поверенного, – я желаю приобрести все долговые обязательства и векселя графов Маркош, отца и сына. Переговорите со всеми, у кого могут быть такие бумаги. Даю вам шесть недель сроку для этой операции и вознагражу вас за труд.

– Вы знаете, господин Мейер, что ценность этих документов весьма сомнительна, – заметил агент. – Оба графа игроки; земли их заложены, и я считаю их почти несостоятельными.

– Это не меняет моего решения. Достаньте эти бумаги, хотя бы это стоило нам больших убытков. Когда все документы будут собраны, вы передадите их моему сыну, так как это дело касается собственно его.

– Теперь, – обратился он к Самуилу, – пойди, мой друг, отдохни. Ты сегодня не в силах заниматься, не правда ли? А я буду работать за двоих.

Недели через три после приведенного нами разговора Валерия Маркош сидела с подругой графиней Антуанеттой фон Эберштейн в своем прелестном будуаре, обтянутом голубым атласом и украшенном множеством самых редких цветов.

Молодые девушки представляли полнейший контраст. Стройная, нежная, грациозная Валерия, с ослепительно белой кожей и пепельными волосами, прозванная «феей», казалась ребенком возле высокой, величественной Антуанетты с густыми черными косами, огненными глазами и энергичным лицом.

Подруги с детства, воспитанные в одном пансионе, они искренне любили друг друга и проводили вместе целые недели, так как в доме графа на Антуанетту смотрели как на близкую родственницу.

Антуанетта казалась озабоченной. Перелистывая художественный журнал, она бросала время от времени пытливый взгляд на свою подругу, лежащую на маленьком диване и задумчиво устремившую глаза в пространство. Хотя было около двенадцати часов, но Валерия была еще в белом пеньюаре, и ее маленькая ручка рассеянно играла кистями кушака, охватывавшего ее талию. Вдруг Антуанетта отбросила журнал и порывисто встала.

– Нет, это невозможно! Что с тобой, Валерия? Не без причины ты бледна, грустна и постоянно задумчива. Скажи мне правду. Ведь мы клялись не иметь тайн друг от друга.

Валерия вздрогнула.

– Какая ты порывистая, – проговорила она, приподнимаясь и привлекая подругу к себе на диван. – Впрочем, ты права, я ничего не должна скрывать от тебя. Но поклянись мне, сохранить в тайне то, что я тебе скажу, так как мое горе вызвано беспокойством о делах Рудольфа.

Густая краска покрыла щеки Антуанетты, но поглощенная своими собственными мыслями, Валерия ничего не заметила и продолжала:

– Да, я скажу тебе все, но должна начать с происшествия, случившегося со мною в конце прошедшего сентября, за три недели до твоего возвращения.

– Я знаю, ты упала с лошади. Твой брат говорил мне об этом. Но в этом падении не было ничего опасного, и оно не имело влияния на твое здоровье.

– Ты ошибаешься, я рисковала жизнью. Но ты не знаешь, кому я обязана тем, что все кончилось так счастливо. Я никогда не называла имени этого человека, так как оно неприятно отцу и брату.

– Вот странно! А между тем, это правда: никто не произнес имени того, кто тебе оказал помощь.

– Я расскажу тебе все подробно, – проговорила Валерия нерешительно. – Когда Феб споткнулся, я упала и так сильно ударилась головой о землю, что у меня потемнело в глазах. Смутно чувствовала я, что лошадь поднялась на ноги и волочила меня, так как нога моя застряла в стремени, а, очнувшись, увидела себя в объятиях красивого молодого человека, который усаживал меня под деревом, но тут я лишилась чувств. Когда я окончательно пришла в себя, то лежала уже на диване, возле меня на коленях стоял тот же молодой человек и давал мне нюхать спирт; по другую сторону стояла почтенная старушка, вероятно, ключница. Тут я заметила, что мой спаситель красив, но цвет и форма его лица обличали в нем иностранца.

Он предложил мне пить, занимая меня, и я, не стесняясь, отдавалась той симпатии, которую он мне внушал, так как, судя по его манерам и богатству меблировки, я думала, что имею дело с равным. В знак благодарности я протянула ему руку, и он поцеловал ее восторженно, что заставило меня покраснеть. Вскоре приехал извещенный обо всем случившемся Рудольф, и я, прощаясь с незнакомцем, спасшим мне жизнь, просила его бывать у нас, но вообрази себе мое смущение, когда Рудольф, взглянув на меня – ты знаешь этот взгляд – представил мне моего спасителя: это был Самуил Мейер.

– Как! Самуил Мейер, сын еврея-миллионера, – воскликнула Антуанетта и с хохотом упала на диван. – Бедная Валерия! Понимаю, в каком ты была положении: он тебя нес на руках. Фи! Твоя хорошенькая головка лежала на его груди или плече! Конечно, это возмутительно.