Ануш - Ованес Туманян

К толпе возбужденных событьем людей

Седой, величавый старик подошел

И, пыхнув прокуренной трубкой своей,

Сказал, указавши рукою на дол:

«Я прошлую ночь – этак в полночь – не спал,

И, глаз не смыкая, в постели лежал…

Всего я лишился на старости лет, -

И сна, и здоровья бывалого нет…

Да… помню: был темный полуночный час,

Вдруг пес забрехал за стеною у нас.

«Эй, кто там? Уймись ты!» – я крикнул ему.

Гляжу, – пес, как бешеный, кинулся в тьму!.

«Эх, времечко! – тут про себя я сказал, -

Чем прежде я был, и чем нынче я стал?

Бывало, один возле выгона спишь,

Чуть шорох, – и вскочишь, и в оба глядишь…»

Так вот, говорю, не сомкнул еще глаз;

А помню – был горький, полуночный час…

Две тени мелькнули, пустились бегом

От пса и пропали во мраке ночном…

Туда побежали».

Толпа удальцов

В ущелье сошла и двоих беглецов

Недавние там отыскала следы,

Терявшиеся на песке у воды.

Шло время. Толпа деревенских парней

Все горы обрыскала за сорок дней,

Но только Саро-пастуха не нашла,

Укравшего дерзко Ануш из села.

И парни ни с чем воротились домой.

Про удаль Саро говоря меж собой:

«Эх, вот у кого нам пример надо брать!

Друзья, вот как надо невест умыкать!..»

Но, жаждою мести снедаемый, брат

Беглянки Ануш не вернулся назад.

Дал клятву Моси беглецов проследить,

Убить их на месте и гнев утолить.

В горах он скитался…

Но вот как-то раз

Со жницами женщинами в поздний час

В изодранном платье, понурясь, тайком

Беглянка вернулась в родительский дом.

«Эй, слышишь, Вардишах, коль любишь меня, -

Раскинь-ка на счастье горсть ячменя!

Исчахнуть бы мне, ослепнуть бы мне!

Послушай, что мне приснилось во сне»

…Ущельем иду, где воды шумят,

И овцы Саро в ущелье стоят,

Язык обрели – и песню поют,

Согласно поют, чудесно поют,

Раскинь свой ямчень! Порадуй сестру!

Ой, плох этот сон… Ох, он не к добру…

О боже, врата свои нам открой;

Ты нас сотворил, мы – прах пред тобой!..

Безгласные овцы в ущелье глухом

Так пели, сестрица, как мы не споем;

Бедняги Саро убогая мать

С платочком пошла пред ними плясать…»

«Услышь, Манишак, к несчастью твой сон,

Гляди на ячмень – как падает он:

Вот – зло, вот – добро… А это – гляди:

Саро… он стоит на черном пути.

Господь, молодца Саро пощади!

В дом старой нани беду не пусти!..»

И бродит Саро по горам родным,

Как загнанный зверь, из оврага в овраг.

И рок впереди, и пуля за ним,

Луга ему – ад и друг ему – враг.

Когда ж на горах закат догорит,

И вечер дарит отрадную тьму -

Его баяти печально звучит,

И горы-друзья внимают ему:

«Ночные горы – эгей!

Вас мое горе темней.

Ой, горы, вам я кричу,

Одни вы вторите мне!

С надеждой к вам я бежал,

Я так от мира устал!

О горы, скройте меня

В глухих расселинах скал!

Как к дому друга, иду

К скалистым кручам во льду.

Умру, избавлюсь от мук,

Ночлег спокойный найду.

Умру… но как же она?

Ах, эта мысль мне страшна.

Пусть я избавлюсь от мук -

Она, как будет одна?»

ПЕСНЬ ПЯТАЯ

Рыдает Ануш, пав на землю лицом.

Соседки безмолвно столпились кругом;

Не знают они, что ей, бедной, сказать.

И чем обнадежить, и как утешать?..

Покамест бог миловал, – бешеный брат

Из дальних полей не вернулся назад…

Но с пеной у рта жестокий отец

Плюется, клянет несчастную дочь:

«Пусть горе тебе принесет твой венец!

Уйди ты, распутница, с глаз моих прочь!

Подальше от дома свой стыд уноси,

Уйди! Не позорь ты отца своего!

Ты знала – его ненавидит Моси,

Ты знала – что мы невзлюбили его!

Так как же решилась ты с ним убежать?

Нет! Лучше б тебе в могиле лежать!..»

На крик старика все селенье сошлось,

И слышно: «Утихни!.. Умерь свою злость!..»

И сельский священник приплелся на крик -

Осанистый белобородый старик.

«Прочь, прочь уходите! – он людям сказал, -

Уйдите, чтоб сам я всю правду узнал!

Ануш все мне скажет сама, И тогда

Увидите, что поправима беда.

Не плачь, успокойся, утихни, мой свет!

Скажи мне, ты любишь его или нет?

Сама захотела ты с ним убежать?..

Сама? Ну, так должен я вас обвенчать. -

И все тут!..»

«Эй! кто там так громко кричит?..

Да, что там?.. Пускай кто-нибудь поглядит!..

Убил?.. Кто?.. Моси?.. Нехватало беды…

Ануш, эй, Ануш!.. поскорее – воды!..»

Как бурный поток, что, свиреп и могуч,

Внезапно бы на землю хлынул из туч,

Как яростный вихрь, распахнувший крыла,

Помчалась толпа парней из села.

Спешат, уж не спрашивая ни о чем,

Гонимые горем, как черным смерчом.

Влетели в ущелье. И мнится – у ног

Шипит и клубится кровавый поток…

И вмиг – никого не осталось в селе.

Теснясь, в нетерпенье стоят на скале.

И, с трепетом вслушиваясь в каждый звук,

Глядят напряженно. Но скалы вокруг

Безмолвны. Лишь пену бушующих вод

Бессонный Дэв-Бед по дну бездны несет.

И вот показался убийца из мглы

Ущелья. Шаги неверны, тяжелы.

Идет… Все черты его искажены,

Глаза выраженьем ужасным полны,

И – страшный, медлительный – к двери своей

Прошел он, не глядя на лица людей;

Повесил на столб волосатой рукой

Ружье свое, схожее с черной змеей.

Застыла толпа. Каждый – как онемел

От страха… Никто и дохнуть не посмел,

Молчат. Вдруг завыла старуха одна.

Лицо раздирает и вопит она;

«Арай!» Это сын ее, сын… он убит.

Она, обезумев от горя, бежит.

И, страшен и нечеловечески дик.

В пустынном ущелье звучит ее крик.

И с воплем «арай» исступленной толпой

Все женщины кинулись узкой тропой

В ущелье, за матерью вслед. И вдали

Ее возле мертвого сына нашли.

И плач их надгробный так скорбно звучал,

Что душу, казалось, живым разрывал.

И юноши с горестной думой в глазах

Уселись понуро на ближних камнях.

А женщины плакали – сгиб удалед….

Жалели покинутых сирых овец.

Бедняжку Анув помянули потом

Бездушным проклятьем.

Скорбели о там,

Что вот, мол, все юноши в горы пойдут,

Саро одного лишь с собой не возьмут.

Что некому будет собак накормить,

Что с кровли начнут они, бедные, выть,

Что палица с грозной щетиной гвоздей

Покроется сажей на полке своей.

Что длинный кинжал, украшенье стены.

Заржавеет, вдвинутый праздно в ножны.

Привыкшая к воздуху горных высот,

Нани в этот год на яйлаг не взойдет;

Одна будет дома несчастная мать

Сидеть, горевать, о былом вспоминать…

И каждое слово, что слышала мать

О сыне, ей сердце могло б растерзать.

И мать мертвеца начинает молить

Хоть слово сказать, хоть глаза приоткрыть:

«Что, солнышко, ты закатилось во тьму?

Зачем не глядишь ты? Молчишь почему?

Сын милый! Ты – что изменил мне? Взгляни -

Ты отнял могилу у старой нани!»

Но бледные веки навек заперты.

Застыли уста, и не дрогнут черты.

Не слышит убитый земных голосов…

Недвижно белеет полоска зубов.

…И небо-врага проклинает она,

Отчаянья и исступленья полна.

И бога поносит, и волосы рвет,

И снова рыдает, и снова зовет:

«Ты солнцем за тучи упал, Саро-джан!

Ты с ветви цветущей упал, Саро-джан!

Тьма солнце у била мое, Саро-джан!..

И ночь наступила моя, Саро-джан!..»

…И ночь наступила. И пала роса.

И плачущих стихли вдали голоса,

Лишь старый Дэв-Бед, в гриве пенных седин,

Горюет и плачет в ущелье один.

С грозной песней

Мчится в бездне,

И – горя полн -

Бьет пеной волн

О стены скал

За валом вал

Разбивает

И рыдает…

Друзья, с сокрушенной душой,

Могилу копать пришли.

Над рекой, под скалой большой,

Они его погребли.

Заблагоухал ивы цвет,

Всплыл над долиной туман.

И голосом шумным Дэв-Бед

Величавый спел шаракан.

И друзья – грустны и туманны -

Воротились каждый в свой дом,

Оставя внизу безымянный

Черный холм в ущелье глухом.

ПЕСНЬ ШЕСТАЯ

Принеслась весна. Склоны гор в цветах.

Загремел в лесах хор весенних птах.

Девушка одна ходит, травы рвет,

Про себя поет и не отдохнет,

По речным пустым ходит берегам,

Плача и смеясь, бродит по лугам.

«Красавица, что плачешь ты,

Тоскуешь ты о чем?

И для кого-ты рвешь цветы

В ущельях день за днем?

Ты плачешь – роз весенних ждешь?

Для роз настанет май!..

Иль ты о милом слезы льешь?

Ушел он в дальний край…

Его из плена – никакой

Мольбой не воротить!..