Случайно - Али Смит

Они на каникулах, в Норфолке. Часы на отстойном радио показывают 10:27 утра. А страшный шум — это звук пылесоса, которым Катрина-Чистюля рьяно проходится в коридоре по плинтусам и под комнатными дверями.

Рука затекла. Она так и просунута в ремешок камеры. Астрид высвобождает руку и трясет ею, чтобы восстановить приток крови.

Потом становится ступнями на свои кеды и елозит по вытертому ковру. Подумать страшно, сколько старых, давным-давно умерших людей ступало по нему голыми ногами.

В зеркале она видит у себя на скуле отпечаток собственного большого пальца, это от того, что она спала с пальцами под щекой! Теперь она точь-в-точь как одна из тех керамических штуковин ручной работы, — мама не покупает фабричные изделия, только те, что лепили люди, кустари, они всегда оставляют на изделиях свои отпечатки рук, вместо подписи, — значит, она поставила автограф на самой себе!

Она прикладывает большой палец к отпечатку на скуле. Идеальное совпадение.

Астрид плещет водой налицо и вытирается рукавом своей футболки — все лучше, чем этим отстойным полотенцем. Надевает и завязывает кеды. Берет камеру в руку и открывает дверную задвижку.

Есть два способа смотреть на то, что снимаешь: по маленькому экранчику или в видоискатель. Настоящие режиссеры всегда пользуются вторым способом, хотя это явно менее удобно. Она приникает глазом к видоискателю и снимает, как ее рука сначала поднимает задвижку, потом опускает. Может, лет через сто таких задвижек давно не будет, и эти кадры станут доказательством их существования для людей, которым тогда, в будущем, понадобится узнать, как они действовали.

На экранчике замигал значок батарейки. Уже садится. Но еще можно заснять, как Чистюля елозит раструбом пылесоса по каждой ступеньке. Катрина досталась им вместе с домом. «Входит в пакет услуг». Мама с Майклом сочинили стишок и вечно повторяют его шепотом, даже когда Катрина далеко и не может услышать, даже когда ее вообще нет дома и можно хоть обораться: «Катрина-Чистюля на своей кастрюле». Ее «форд-кортина» — годов 70-х, для лохов; хотя Астрид не понимает, в чем соль: у Катрины вроде вообще нет машины, она всегда приносит сумку со средствами для уборки из своего дома, что в деревне, а потом, после работы, уносит обратно. А они ведут себя как подростки, которые делают что-то ужасно неприличное, типа, матерятся. Лично Астрид выше таких вещей. Просто люди разные, вот что она думает. Это же очевидно. Одни люди от природы не способны вести определенный образ жизни, поэтому зарабатывают меньше денег и ведут другую жизнь, не такую обеспеченную.

На лестнице маловато света. Должен получиться интересный эффект. Астрид видит в видоискатель макушку Катрины и снимает, как та пылесосит ступеньку. Потом — как она спускается и пылесосит следующую.

Чистюля отступает в сторону, пропуская Астрид, но глаз не поднимает.

— Простите, Катрина, — Астрид пытается перекричать шум. — Можно у вас спросить?

Катрина отступает на шаг и выключает пылесос. Но глаз так и не поднимает.

— Я бы хотела узнать, сколько вам лет, — говорит Астрид. Это мне для школьного проекта. (Отличная отмазка. Она мысленно запоминает фразу, чтобы вставить в разговор с индийцем в сгоревшем ресторане).

Катрина что-то бормочет, глядя в пол. Тридцать один, что ли. Да, выглядит она потрепанно. Катрина снова включает пылесос. Тридцать один — это прикольно. Астрид считает: на 10 % новая, на 90 % — старая. Она продолжает снимать пол, обходя Катрину, потом снимает свои ноги, спускаясь по лестнице.

Эти кадры идут сразу после мертвого зверька, которого она увидела на дороге, возвращаясь из деревни вчера вечером. Немного похож на кролика — но не кролик. Покрупнее. С маленькими ушками и короткими задними лапками. По нему проехалось много машин. Шерсть выпачкана грязью и кровью. Штук пять ворон поднялось с трупика, когда Астрид подошла поближе; они отщипывали от него ошметки. Она подобрала палку и ткнула в трупик. А потом сняла его на камеру.

Как-нибудь она специально оставит камеру на столе в их отстойной гостиной, перемотав ровно на это место, ведь Майкл точно возьмет ее и посмотрит, что она наснимала, сто пудов посмотрит, а он такой маменькин сынок, сразу пойдут охи-ахи, он всегда распускает сопли, когда видит подобные штуки в реальной жизни, а не в театре или где еще.

Астрид встала как вкопанная посреди прихожей. Тот зверек. А вдруг он был еще жив, просто лежал без сознания, и, когда она изо всех сил ткнула его палкой, он все прекрасно чувствовал и просто казался мертвым, потому что находился в коме?

Ну, может, все не так страшно, ведь, если зверек был в коме, он не мог чувствовать боль, как здоровый. По дороге сюда мама с Майклом, как всегда, играли в «Напугай овечку» — рядом с каждой овцой, мимо которой проносился их джип, Майкл гудел в клаксон, а всякий раз, как завидят сбитое машиной животное, они одновременно поднимали вверх сжатые кулаки. Как бы чтя дух мертвого существа. «В юношеском задоре». Раньше, когда Астрид сильно расстраивалась из-за зверюшек, она тоже так делала. Но ей уже двенадцать, и она знает, что, в конце концов, это просто трупы.

Нет, вряд ли зверек почувствовал, как она его ткнула.

Придумала! Она сделала это для школьного проекта.

Астрид снова приникает глазом к видоискателю. Очень важно рассматривать вещи внимательно, особенно всякие непонятные. Мама всегда так говорит. Минуя темную прихожую, Астрид входит в комнату. Тут видоискатель вспыхивает ярким светом, так что она на миг слепнет. Астрид резко убирает камеру от глаз.

Она моргает. Так ярко, чуть глаза не лопнули.

На диване у окна кто-то сидит, она видит силуэт. Но из-за дневного света и из-за вспышки, от которой у нее в глазах все мелькают черные и красные точки, вместо лица — неясное пятно. Астрид опускает глаза вниз и смотрит на ковер, пока зрение не приходит в норму. Она видит чьи-то босые ноги.

Наверное, кто-то из деревни, опять насчет дома. Или кто-то из учеников Майкла. Астрид опять моргает и отворачивается, как бы игнорирую ту часть комнаты. Она с особой осторожностью выключает камеру, потом достает из-за стопки старомодных идиотских детективов в мягкой обложке зарядное устройство и новую батарейку. И уносит все хозяйство в кухню.

Майкл чистит грушу. На тарелку, с которой ело черт знает сколько людей, бывавших в этом доме. Чистит он грушу ножом с деревянной ручкой. В которую впиталась грязная мыльная вода черт знает за сколько лет, пока его раз за разом мыли все те давным-давно умершие люди, что жили здесь или проводили отпуск.

В тостере тоже полно крошек, оставшихся от непонятных умерших людей. Астрид кладет свои вещи на пол рядом со стулом, берет кусок фольги, потом отламывает кусок от неначатого конца батона. Она накрывает фольгой отстойный мини-гриль, кладет внутрь кусок хлеба и включает аппарат. И садится на стул возле двери и болтает ногами.

— Кто это там в гостиной? — спрашивает она Майкла. Сейчас тот режет очищенную грушу на аккуратные бледные дольки.

— Это к маме, — говорит он. — У нее машина сломалась.

Он берет тарелку с тонко нарезанной грушей и идет к входной двери, что-то напевая. Это песня Бейонсе. Он очень собой доволен и выглядит дико пафосно.

Астрид шлепает ладонью по стулу сбоку — интересно, больно будет или нет. Больно, но не очень. Она шлепает сильнее. Сейчас больнее. Конечно, если рассуждать научно, можно доказать, что ее ладонь никогда не ударит по стулу, «разложив» расстояние между ними на бесконечное количество отрезков. Она шлепает еще. У-я!

Астрид ждет, чтобы хлеб подгорел.

Слышно, как Майкл что-то громко говорит в гостиной. Астрид подходит к мусорному ведру, поднимает крышку. Очистки груши лежат сверху, на остатках вчерашнего ужина. Изнутри шкурки белые-белые. Астрид достала их. Майкл почистил грушу не отнимая ножа. Она складывает очистки в ладошке, так чтобы они снова приняли форму целого плода. Даже верхушка с черенком ложится сверху словно шапочка. Настоящая груша-пустышка!

Она снова опускает пружину очистков в ведро, крышка падает сама. Потом моет руки в раковине. Возвращается Майкл. Она видит, как стремительно тухнет его улыбка, предназначенная тому человеку в гостиной.

— Что-то горит, Астрид! — говорит он.

— Знаю, — отвечает Астрид. Майкл вынимает из гриля поднос с хлебом, открывает ведро и выбрасывает тост горелой стороной вверх прямо на очистки груши.

— Ты бы отрезала ровный кусок, — говорит он. — Тогда бы он не подгорел.

— А я люблю горелый!

Он отрезает два ровных куска от батона и закладывает их в тостер.

— Спасибо, я не буду, — говорит Астрид.

Майкл не реагирует. Вот дурак несчастный. Между прочим, она вынуждена носить его фамилию, она все время произносит ее вместе со своим именем, а права голоса, видите ли, не имеет. Она берет в охапку свои вещи и идет обратно в прихожую. Но Астрид понятия не имеет, где именно в этом отстойном доме находятся розетки. Что-то ни одной не видно. Она пока знает только, где розетки в гостиной — самой первой комнате. Можно было, конечно, пойти наверх, в свою комнату, но, как назло, она слышит, что Катрина сейчас как раз пылесосит в ее комнате. Правда, пылесос не делает погоды в смысле дезинфекции — это лишь уборка по поверхности. А ведь все эти мертвецы лизали мебель своими мерзкими языками, а частицы кожи со старческих пальцев втерлись в поверхность перил.