Капля крепкого - Лоренс Блок

— Вот что значит по-настоящему честный человек, Джеки, — сказала она мне по дороге домой. — Мог бы продать эти туфли и заработать, а он не стал.

— Один из секретов его успеха.

— Да, произвел впечатление. Бог ты мой, эти старые добрые времена в Бронксе! И вот теперь мы с тобой оба трезвенники. Как насчет чашечки кофе? Время позволяет, Мэтт?

Глава 2

Мы сидели друг против друга за столиком в закусочной на Двадцать третьей. Он заказал кофе со сливками и сахаром, я себе — черный. Единственное, что я мог добавить в кофе, это капельку виски, но не стал.

Он снова удивился, что я его узнал. Я сказал, процесс был взаимным, ведь он тоже узнал меня, поэтому и получилось.

— Ты выступал, назвал свое имя, — заметил он. — Потом сообщил, сколько дней не пьешь. У тебя скоро будет девяносто.

Девяносто дней — нечто вроде испытательного срока. Если сумеешь продержаться без выпивки столько времени, тебе разрешают поведать свою историю собравшимся, а также возглавить какую-то из групп или поработать в сфере обслуживания. И вовсе не обязательно поднимать руку и сообщать, сколько дней ты уже не пьешь.

Он не пил уже шестнадцать месяцев.

— Завязал еще в прошлом, — сказал он, — в последний день сентября. Вот уж не думал, что продержусь больше года.

— Говорят, особенно тяжко приходится накануне круглой даты.

— О, тогда мне было совсем не трудно. Но, видишь ли, я всегда считал само собой разумеющимся, что год абсолютной трезвости — невероятное достижение. Что никто не способен продержаться так долго. И теперь выясняется, один мой поручитель не пьет уже почти шесть лет, а в доме у меня живут люди, которые не пьют по десять, пятнадцать и даже двадцать лет. И у меня нет оснований считать их лжецами. Просто тогда думал, что принадлежу к другому разряду животных и не смогу продержаться так долго. А твой старик пил?

— То был еще один секрет его успеха.

— Мой тоже попивал. Вообще-то потому и помер. Случилось это пару лет назад, и теперь меня достает одна мысль: то, что он умер в одиночестве. Печень не выдержала. Мама к тому времени уже умерла, от рака, он остался один-одинешенек, а я не смог находиться у его смертного ложа, как следовало, потому что был на севере штата. Ну и он умер в своей постели совсем один. Черт, и ведь это уже не исправить, верно?

Мне не хотелось думать о том, что я мог и должен был исправить в своей жизни.

— Отложим пока что на полку, — так часто говорил мне Джим Фейбер. — Сегодня перед тобой стоят две задачи. Первая — ходить на встречи анонимных алкашей, вторая — не пить. Постарайся прежде всего справиться с ними, а остальное наладится само собой.

— Ты вроде бы подался в копы, Мэтт. Или я спутал тебя с кем-то?

— Нет, все верно. Но вышел в отставку несколько лет назад.

Он приподнял руку — в знак того, что мысленно чокается со мной, пьет за столь знаменательное событие. Я просто кивнул.

— Не знаю, слышал ли ты, но я пошел другой дорожкой, — произнес он.

— Вроде слышал.

— Я сказал, что находился на севере штата. Был тогда «гостем» тамошнего губернатора. Сидел в «Грин хейвен». Нет, не за ограбление инкассаторской машины, которое произошло в пятидесятом году в Бостоне, и Великим ограблением поезда это тоже не было. Я вот что учудил. Взял «пушку» и вошел в винный магазин. Причем это случалось не впервые.

Я не знал, что ответить, да он, похоже, ответа и не ждал.

— У меня был очень смышленый адвокат, — продолжил Джек. — Он устроил так, чтобы я заключил со следствием сделку, признал свою вину, и все остальные обвинения были сняты. Знаешь, что тут самое сложное? Ты должен выступить с обращением. Тебе знаком этот термин?

— Должен предстать перед судом и рассказать, что натворил.

— Мне была ненавистна сама мысль об этом. Просто жуть до чего не хотелось это делать. И я стал искать обходные пути. Ну, неужели просто нельзя сказать «виновен» и покончить с этим? Но мой парень твердил мне — нет, ты все должен сделать как положено, подробно рассказать, как оно было. Или так, или сделка со следствием отменяется. Ну, я еще не совсем сумасшедший, и сделал то, чего от меня хотели. И знаешь, что самое удивительное? Стоило мне отстреляться, и я испытал такое облегчение!

— Потому что все закончилось.

— Потому что, сказав это, я словно очистился. Будто достиг высокого Пятого уровня или ступени в этой игре, Мэтт. Словно предстал перед самим Господом Богом и всеми людьми сразу и сбросил эту тяжесть с плеч. Нет, не последнюю тяжесть, лишь ее малую часть, но, когда программа заработала и они сказали мне, что надобно делать, я сразу все понял; все обрело смысл. Я понял, увидел, как это работает.

— Двенадцать ступеней, через которые должны пройти анонимные алкоголики, — как-то сказал мне Джим Фейбер, — они не для того, чтобы ты сохранял трезвость. Не пей — и будешь трезвым.

Просто ступени делают эту трезвость более комфортной для тебя, чтобы ты, пройдя их все, перестал чувствовать потребность в выпивке. Рано или поздно я их преодолею.

И вот я признался сам себе, что не в силах устоять перед алкоголем, который делает мою жизнь неуправляемой и невыносимой. Это была Первая ступень. И теперь я мог стоять на ней сколь угодно долго.

И еще я не слишком спешил подняться хотя бы ступенькой выше. По большей части все собрания, которые я посещал, начинались с перечисления ступеней, а если и нет, то список их был вывешен на стене — не хочешь, а прочтешь. Четвертая ступень выглядела как детализированный внутренний отчет перед собой, и ты садился и все записывал. Пятая ступень была сродни исповеди — ты делился всем этим дерьмом с другим человеком, чаще всего со своим поручителем.

— Есть люди, — говорил Джим, — которые не пьют десятилетиями, и это притом, что не проходили ни через какие-то там ступени.

Размышляя о ступенях, я прослушал, что говорил мне Джек, но потом врубился и понял: он рассуждает о «Грин хейвен», причем в таком тоне, словно эта тюрьма — самое лучшее, что когда-либо выпадало ему в жизни. Это она подвела его к программе.

— Я ходил на собрания, потому что то был шанс хотя бы час посидеть в удобном кресле вне зоны, — признался он. — И потом, в тюрьме проще оставаться трезвым и в ясном уме, просто потому, что невозможно пить жуткую дрянь, которую готовят заключенные, или же покупать «колеса», которые протаскивает и продает там всякое жулье. И еще, знаешь, не могу сказать, что виню алкоголь за то, какой оборот приняла моя жизнь, потому как я выбрал ее сам. Но, когда стал ходить на собрания, до меня, наконец, дошло: всякий раз выискивая приключения на свою задницу, я был под мухой. То есть без вариантов. Я сам делал выбор, осознанно хотел совершить преступление, а когда принимал решение, был пьяным или обкуренным. Эти два состояния, понимаешь, всегда рядом, неразделимы. Тогда я впервые понял это.

Итак, в тюрьме Джек оставался трезвенником. А потом его выпустили, и он приехал в Нью-Йорк. Снял одноместный номер в дешевой гостинице, что в двух кварталах от Пенн-стейшн, и уже на третий день пил купажированный виски за углом, в забегаловке «Гостиная терминал».

— Называлась так из-за места расположения, — пояснил он. — Но это название подошло бы заведению, даже если бы оно находилось в самом центре Джексон-хайтс.[6] Словом, мерзкая, грязная забегаловка, во всех отношениях.

Видимо, это было не совсем так. Линия его жизни приобрела зигзагообразные очертания, и тянулась она года два. За это время неприятностей с законом у него не случалось, но из баров он практически не вылезал. Пытался заставить себя пойти на собрание анонимных алкоголиков, но всякий раз что-то мешало, тогда он говорил себе: «Да какого черта!» — а потом вдруг оказывался в баре или обнаруживал, что присосался к бутылке. Джек прошел несколько курсов детоксикации, страдал от все более долгих приступов тяжелейшего похмелья, понимал, что грозит ему в ближайшем будущем, но не знал, как это предотвратить.

— А знаешь, Мэтт, — вздохнул он, — еще мальчишкой я решил, чем буду заниматься, когда вырасту. Попробуй догадаться, чем именно? Сдаешься? Копом. Я хотел стать копом. Носить синюю униформу, защищать людей от преступников. — Он поднял кофейную чашку, она оказалась пустой. — Наверное, и ты мечтал о том же, но в отличие от меня просто пошел и стал им.

— Просто так получилось. — Я пожал плечами. — Вообще-то я мечтал стать Джо Димаджио.[7] И если бы не полное отсутствие спортивных данных, возможно, и воплотил бы в жизнь эту свою мечту.

— А у меня был другой недостаток — полное отсутствие моральных принципов. Сам понимаешь, к чему это привело.

Он продолжал пить, поскольку не мог остановиться, время от времени посещал собрания анонимных алкоголиков, потому как идти ему больше было некуда. А однажды, после собрания, его отвел в сторону очень странный тип и…