Ее сердце - Чернокнижница

Изумленный вдох:

— Гарри…

— Что — Гарри?! Возвращаюсь с операции, время за полночь, Лили дома одна в истерике бьется… Я чуть со страху не умер — вдруг что случилось? А Джинни, видите ли, к подружке пошла в гости! Засосов на шее ей тогда, похоже, тоже подружка наставила…

Мерлин…

— Мерлин…

— Молчи и наливай.

— Молчу. Наливаю.

Кашель, сдавленное сипение:

— Плохо пошла…

Подобрав полы мантии, чтоб не споткнуться ненароком, я мелкими шажками двинулся прочь, молясь, чтоб преподаватели не засекли меня на открытом повороте лестницы. Впрочем, не заметили же, когда я шел сюда, значит, шансы есть. Но все-таки я не удержался и взглянул вверх, на площадку Астрономической башни.

Они сидят прямо на холодном полу. Забились в угол, прижались друг к другу, как затравленные звери в логове. Из-за широких мантий они кажутся одной большой бесформенной кучей, над которой белеют два лица. Тусклый свет палочки, воткнутой в щель между древними камнями пола. Ополовиненная бутылка огневиски мерцает елочной игрушкой. Две слившиеся фигуры, одна тень на стене. Изломанные, уставшие, обессиленные, цепляются друг за друга, пытаясь сохранить жалкие крупицы тепла, и глушат алкоголем боль искалеченных душ… Герои войны. Живые легенды.

На сердце муторно. Осторожно спускаясь вниз, слышу за спиной:

— Кстати, передай Ханне, чтоб усмирила свою ненормальную Уинкль.

— А что такое?

— Барсуки совсем помешались. Бывает, что у человека не все дома, а тут следующая стадия — все ушли. Ты разве не слышала? Они вчера на практическом занятии обнаружили, что Ступефаями можно двигать предметы, и весь урок играли в пятнашки. Стульями. Половина райвенкловцев в Больничном крыле, а этим землеройкам хоть бы что.

— А ты-то на уроке для чего?

— А как ты думаешь, можно ли подняться с пола, когда над головой тридцать придурков Ступефаями швыряются?.. Про летающие стулья я вообще молчу.

До слизеринской гостиной я бежал со всех ног, будто кто под зад пинал. В спальне, отдышавшись, понял одно: я больше никогда не смогу назвать Поттера «синей рожей», а Грейнджер — «грязнокровной выскочкой».

А это значит, надо думать, чем теперь доставать Розу Уизли и Джеймса Поттера.

В одно солнечное воскресное утро декабря стало ясно: хаффлпаффская зараза перекинулась на Гриффиндор. Немногочисленные кошаки, спустившиеся к завтраку, выглядели помято и патологически радостно. «Санни», «Вот так гульнули!», «Фантастика!», и снова «Санни» — долетало до нашего стола. Барсуки, коих было еще меньше, ничтоже сумняшеся пересели за гриффиндорский стол и на восторги кошаков отвечали торжествующе: «Мы же говорили!» и «А вы не верили!»

Столкнувшись с неразлучной четверкой — двое Уизли и двое Поттеров, ночной кошмар Северуса Снейпа! — я высокомерно пробурчал что-то о повальном отупении и выносе остатков грязнокровных мозгов. Геройские отпрыски переглянулись, перемигнулись — и разоржались, как стадо лошадей.

— Ах да, я же забыл, вас ведь не пригласили к Санни, лорд Малфой! — Хохотал Джеймс.

— Бедненький, у них же там в подземельях тоска! Зеленая! — Фыркнула Роза.

— Ну сами посудите, что ему делать у Санни? — Хью Уизли изо всех сил старался сохранять традиционную глубокомысленную физиономию. — Крутые слизеринские парни ведь не танцуют… Они даже ходят с трудом.

— О да! — загнулся Ал. — От такой рожи пиво — и то скиснет!

Я не успел открыть рот, чтобы отпустить подобающий ответ, как из-за поворота появилась Санни во главе толпы барсуков. Сияя, как начищенный галлеон, она завопила:

— Ребята, ну где вы там! Давайте скорее, Форвик все придумал уже!

Форвик? Староста Райвенкло?!

Роза Уизли торжествующе ухмыляется и спешит за своими полоумными родственничками к барсучьей толпе. Из секундного ступора меня выводит голос Санни:

— Скорпи, ты с нами?

Презрительно поднимаю бровь. Если у меня получается хотя бы вполовину так, как у отца, они все должны убиться об стену. Судя по тому, что гогочущее стадо никак не реагирует, получается не очень. Ну, может быть, удалиться так же эффектно, как отец, мне удалось.

За обедом выслушал пренебрежительный рассказ о том, как Хаффлпафф, Гриффиндор и Райвенкло устроили на заснеженном школьном дворе битву снеговиков. Барсуки (точнее, одна полоумная барсучиха, не будем показывать пальцем, но это Санни) сгенерировали идею, кошаки налепили снежных монстров, а райвенкловцы всю ночь с субботы на воскресенье изобретали заклинание, с помощью которого можно было бы этими монстрами управлять.

Пропал Райвенкло. Кто говорил, что они самые умные и рассудительные?

Самые умные — это мы, то есть Слизерин. По крайней мере, среди наших проявления веселящей заразы я пока не замечал.

Отвратительную вонь сигаретного дыма я учуял издалека. Интересно, какой дурак додумался курить прямо в школьном коридоре? В свете последних событий я был готов увидеть с сигаретой даже образцово-показательного райвенкловского старосту. Поэтому, узнав Санни, даже не удивился.

На языке уже вертелось что-то язвительно-издевательское, когда она повернулась ко мне и улыбнулась — точно так же, как тогда в поезде. В сравнении с этой ослепительно-радостной улыбкой на миг померкло пламя факелов, освещающих коридор.

— Привет, Скорпи!

Я даже разозлиться не смог на такую фамильярность. Санни произнесла мое уменьшительное имя так естественно, как если бы мы были друзьями детства.

— Не боишься, что застукают? — Вместо приветствия спросил я.

— Неа, — беззаботно бросила Санни и глубоко затянулась, заправски выпуская дым через ноздри.

— Поймают — отчислят.

— Ну и что?

Я оторопел.

— Как это «ну и что»?!

— Да вот так, — Санни спустила ноги с подоконника и уселась ко мне лицом. — Что такого случится, если меня отчислят? Солнце погаснет? Небо упадет на землю? Возродится Темный Лорд?

— А ты кому нужна будешь без образования?

Мерлин, что я несу? Моя фраза прозвучала, как наставления добродетельного родителя нерадивому отпрыску.

— Салазар с тобой, Скорпи! — Рассмеялась Санни. — Неужели ты веришь в эту чушь? Образование… Жизнь… Не ставь между ними знак равенства. Образование будет у тебя в дипломе, а жизнь — она вот здесь…

Санни приложила руку к левой стороне груди, и по ее радостному лицу пробежала легкая тень. Или мне показалось?

Девчонка затушила окурок и спрятала его в карман.

— В камине сожгу, — пояснила она, спрыгивая с подоконника, и снова улыбнулась: — Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на то, что должно, принято или положено. Так коротка, что мы можем позволить себе прожить ее так, как нам хочется, а не так, как требуют другие.