Нейромания. Как мы теряем разум в эпоху расцвета науки о мозге - Салли Сэйтл

Проблема такой бездумной нейронауки лежит не в самой нейронауке. Эта область является одним из величайших интеллектуальных достижений современности. Ее инструменты впечатляющи. Цель нейровизуализации невероятно важна и удивительна: построить мост через провал в понимании связей нематериальной психики и телесного мозга. Но эти взаимоотношения чрезвычайно сложны и не вполне понятны. Таким образом, они легко становятся поводом для шумихи в средствах массовой информации, с легкой руки некоторых не в меру прытких научных работников и «нейропредпринимателей», бросающихся необоснованными выводами, выходящими далеко за пределы того, о чем свидетельствуют имеющиеся на сегодняшний день данные. Британский нейроскептик Стивен Пул назвал это приступами «преждевременной экстраполяции» (13). Когда дело доходит до отсканированных изображений мозга, «видеть» может значить «верить», но не обязательно «понимать».

Некоторые неправомерные способы применения данных нейронауки забавны и по сути безобидны. Возьмем, к примеру, новую тенденцию — книги по нейроменеджменту типа «Ваш мозг и бизнес: нейронаука о великих лидерах» (Your Brain and Business: The Neuroscience of Great Leaders), которые советуют нервным руководителям высшего

звена «помнить о том, что центры тревожности в мозге связаны с мыслительными центрами, включая префронтальную и переднюю поясную кору». Повальное увлечение проникло на рынки воспитания детей и образования, что, вероятно, неудивительно. Родители и учителя являются легкой добычей для пресловутой «гимнастики мозга», «мозгосовместимого образования» и «мозгоориентированного родительского воспитания», не говоря уже о десятках других ничем не подтвержденных методик. По большей части, эти приукрашенные программы «упаковывают» старые добрые советы в обертку нейроби- ологических открытий, ничего не добавляя по существу. Как остроумно заметил один когнитивный психолог: «Не можете склонить других к своей точке зрения? Возьмите приставку “нейро” — и ваше влияние возрастет или мы вернем вам деньги» (14).

Отсканированные изображения мозга не являются тем, чем они кажутся. Это не фотографии работающего мозга в реальном времени.

Но чрезмерное увлечение изображениями мозга становится важным, когда на весах оказываются проблемы реального мира. Возьмем юриспруденцию. Когда человек совершает преступление, кто виноват: он или его мозг? Конечно, это некорректный вопрос. Если биология чему-нибудь нас и научила, так это тому, что различие между «моим мозгом» и «мной» является ложным. Однако если биологические механизмы могут быть определены, а тем более зафиксированы на изображении мозга в виде сочных цветовых пятен, то непрофессионалу очень легко принять мысль, что рассматриваемое поведение следует считать «биологическим», а следовательно, «встроенным», непроизвольным и неподконтрольным самому человеку. Уголовные адвокаты, что неудивительно, все больше используют в суде изображения мозга, якобы демонстрирующие биологический дефект, который «заставил» их клиента совершить убийство.

Заглядывая в будущее, некоторые нейробиологи пророчат драматическую трансформацию уголовного права. Дэвид Иглмэн, например,

приветствует времена, когда «мы, возможно, однажды обнаружим, что многие типы плохого поведения имеют базовое биологическое объяснение, [и] со временем станем воспринимать принятие неправильных решений так же, как воспринимаем любой телесный процесс, к примеру диабет или легочное заболевание» (15). Когда это случится, предсказывает он, «больше присяжных будут считать подсудимых невиновными» (16). Но насколько корректно делать подобный вывод на основе нейрофизиологических данных? Даже если любое поведение можно отследить на уровне четко различимых коррелятов мозговой деятельности, то означает ли это, что однажды мы сможем трактовать любое противозаконное действие в соответствии с теорией преступления, гласящей «не обвиняй меня, обвиняй мой мозг»? Никто и ни за что больше не будет отвечать? Позиция по этим исключительно важным вопросам зависит от того, как мы понимаем отношения между мозгом и психикой.

Психика[8] не может существовать без мозга. Вероятно, все современные ученые, включая нас самих, являются «психофизическими монистами»: они верят, что психика («разум») и мозг состоят из единой материальной «субстанции». Да, все субъективные переживания, от пугливой дрожи до сладкой ностальгической печали, соответствуют определенным физическим событиям в мозге. Обезглавливание наглядно демонстрирует это: нет работающего мозга — нет психики. Но даже если считать психику продуктом деятельности нейронов и их устойчивых объединений, она вовсе не идентична материи, которая ее породила. В этом утверждении нет ничего мистического или сверхъестественного, равно как оно не предполагает «дуализма» — сомнительного предположения, что психика и мозг просто состоят из разных физических субстанций. На самом деле оно лишь означает, что нельзя использовать правила, действующие на физиологическом клеточном уровне, для достоверного предсказания действий на ином — психологическом — уровне. Вот вам аналогия: если вы хотите понять текст на этой странице, вы можете отправить материю слов на химический анализ, и специалист по неорганической химии предоставит вам подробные точные сведения о молекулярном составе типографской краски. Однако никакие химические анализы не помогут вам понять, что эти слова означают, не говоря уж об их общем смысле в контексте других слов с этой страницы.

Ученые далеко продвинулись вперед в анализе сложной структуры мозга, переходя от мозга как целостного органа к составляющим его нейронам, белкам, которые в них содержатся, генам и т.п. Используя полученные знания, мы можем сразу на многих уровнях объяснения следить за тем, как разворачиваются человеческая мысль или действие, начиная от базовых элементов и поднимаясь вверх И нейробио- логический уровень, который включает мозг и составляющие его клетки, находится на одном из самых нижних ярусов этой сложной иерархии (17). Гены управляют развитием нейронов. Нейроны объединяются во взаимодействующие цепочки. Надо всем этим возвышаются обработка информации и динамические процессы в нейронных сетях. На среднем уровне находятся осознанные психические состояния, такие как мышление, чувства, восприятие, знания и намерения. А наивысшие позиции в этой иерархии занимает социальный и культурный контекст, играющий огромную роль в формировании наших мыслей, чувств и поведения.

Однако проблемы возникают, если мы придаем слишком большое значение объяснениям, опирающимся на мозг, и недооцениваем психологические или социальные факторы. Как человеку, который поднимается на прозрачном лифте небоскреба, открываются все новые перспективы раскинувшегося под ним города, так и мы можем приобрести

различное понимание человеческого поведения на различных уровнях анализа (18).

Ключом к такому подходу является понимание, что для тех или иных конкретных целей некоторые уровни объяснения поведения будут полезнее прочих. Это особенно важно при терапевтических вмешательствах. Исследователь, пытающийся разработать лекарство от болезни Альцгеймера, будет усердно работать на более низких уровнях этой объяснительной лестницы, разрабатывая состав, нацеленный, вероятно, на предотвращение формирования амилоидных бляшек и нейро- фибриллярных клубков, характерных для этого заболевания. Однако консультант по проблемам супружеских отношений, помогающий испытывающей трудности паре, должен работать на психологическом уровне. Усилия этого консультанта по использованию фМРТ для понимания, что происходит в отношениях этих людей, могут оказаться более чем бесполезными, поскольку это только отвлечет от их мыслей, чувств и действий в отношении друг друга — то есть того уровня, на котором терапевтическое вмешательство в данном случае было бы наиболее полезно и адекватно.

Эти рассуждения возвращают нас к сканированию и другим способам представления данных о мозге. Что мы можем извлечь из этой информации о том, как люди думают и чувствуют или как на них влияет социальное окружение? В некотором смысле нейровизуализация возрождает вековые дебаты о том, являются ли мозг и разум одним и тем же. Можем ли мы вообще полностью охватить психическое, глядя на нервную систему? Эта «трудная проблема», как ее называют философы[9], — одна из наиболее таинственных загадок во всех научных изысканиях. Как вообще может выглядеть ее решение? Сольются ли когда-нибудь параллельные языки нейробиологии и внутренней жизни человека в единый общий диалект? (19).

Многие верят, что да. По словам нейробиолога Сэма Харриса, проникновение в природу мозга постепенно и полностью объяснит психику и тем самым человеческую природу. В конце концов, говорит он, нейронаука будет — и будет должна — диктовать человеческие ценности. Семир Зеки, британский нейробиолог, и правовед Оливер Гуди- наф приветствуют «будущее тысячелетий, отделенное от нас, возможно, всего лишь десятилетиями, [когда] хорошее знание мозговой “системы справедливости” и того, как мозг реагирует на конфликт, сможет предоставить нам незаменимые инструменты для решения международных политических и экономических конфликтов».