Пригоршня праха - Ивлин Во

- Но послушайте, старина.

- Спокойной ночи. Спасибо за ужин. Желаю удачных раскопок.

Выходя из клуба, Тони заметил, что на голосование поставлена кандидатура Джона Бивера из Брэтт-клуба.

- Ну кто бы мог подумать, что старикан выкинет такой фортель? спросила Полли Кокперс.

- Теперь мне понятно, почему в газетах только и пишут, что нужно изменить закон о разводе, - сказала Вероника. - Просто преступление, если ему это сойдет с рук.

- Не надо было ему говорить заранее, вот в чем ошибка, - сказала Суки

- Ах, Бренда такая доверчивая, - сказала Дженни Абдул Акбар.

- Я считаю, Тони очень плохо показал себя в этой истории, - сказала Марджори.

- Не знаю, - сказал Аллан, - я думаю, это все твой болван братец напортачил.

ГЛАЗА ПЯТАЯ

ПОИСКИ ГРАДА

I

- Имеете представление, сколько раз надо обойти палубу, чтоб пройти милю?

- Боюсь, что ни малейшего, - сказал Тони. - Но я бы сказал, вы довольно много прошли.

- Двадцать два круга. Когда привык много двигаться, в море быстро выбиваешься из колеи. Суденышко так себе. Часто ездите по этой линии?

- В первый раз.

- А я решил, у вас дела на островах. В эту пору года туристы туда не ездят. Чаще оттуда. Домой возвращаются, если вы меня понимаете. Далеко путь держите?

- В Демерару.

- А. Полезные ископаемые ищете?

- Нет, по правде говоря, я ищу град.

Компанейский пассажир было удивился, потом рассмеялся.

- Мне послышалось, вы сказали, что ищете град.

- Да.

- Вы так и сказали?

- Да.

- Я и подумал, что вроде вы так и сказали... Ну, пока. Надо сделать еще несколько кругов до обеда. - Он зашагал дальше по палубе, для равновесия слегка расставляя ноги и то и дело хватаясь за поручни.

Вот уже около часу этот человек проходил мимо Тони каждые три минуты. Поначалу при его приближении Тони поднимал глаза, потом отворачивался и продолжал смотреть на море. Немного погодя этот человек стал кивать ему, потом говорить "Привет", или "Покачивает", или "А вот и мы", и в конце концов остановился и завязал разговор.

Тони ушел на корму, чтобы положить конец этому обременительному чередованию. Он спустился по сходному трапу на нижнюю палубу. Здесь, в клетках, пришвартованных к борту, томилась различная живность: племенные быки, закутанная в попону скаковая лошадь, пара гончих, которых экспортировали на Вест-Индские острова. Тони пробрался между клетками и люками, сел на корме у лебедки и смотрел, как вздымается и падает горизонт над трубами и они встают черными силуэтами на фоне темнеющего неба. Здесь качало меньше, чем в средней, части корабля; животные беспокойно копошились в своих тесных клетушках, гончие временами подвывала. Матрос-индиец снимал с веревки белье, которое трепыхалось там целый день.

Высокие валы мгновенно накрывали носовой бурун. Они шли на всех парах по каналу на запад. К вечеру на французском берегу засветились маяки. Вскоре по ярко освещенной палубе прошел стюард, отбивая банки по гонгу из медных цилиндров; компанейский пассажир спустился вниз, чтобы принять перед обедом ванну из теплой морской воды, которая колыхалась из стороны в сторону и превращала мыло в клейкую пену. Кроме него, никто к обеду не переодевался. Тони просидел в надвигающейся тьме, пока не прозвенел второй звонок. Потом занес пальто в каюту и пошел обедать.

Так прошел его первый вечер на море.

Тони поместили за столом капитана, но капитан не покидал мостика. По обе стороны от Тони стояли пустые стулья. Качка была не сильная, и сетку не натягивали, но стюарды убрали со стола вазы и намочили скатерть, чтобы не скользила. Напротив Тони сидел цветной архидиакон. Ел он очень изящно, но его черные руки казались огромными на мокрой белесой скатерти.

"...к сожалению, наш стол сегодня не в очень хорошей форме, - сказал он, - я вижу, вы не страдалец. Моя жена не выходит из каюты. Она страдалица".

Он возвращался с конгресса, так он сказал Тони. Над лестницей помещался салон, именуемый "Музыкальный салон и кабинет". Свет здесь всегда был приглушен: днем - цветными стеклами окон, вечером - шелковыми розовыми абажурами, затенявшими электрические свечи. Тут пассажиры пили кофе, расположившись на громоздких, обитых гобеленами диванах или на вертящихся креслах, намертво закрепленных перед письменными столами. Здесь же стюард по часу в день священнодействовал у набитого романами шкафа, составляющего судовую библиотеку.

- Суденышко так себе, - сказал компанейский пассажир, подсаживаясь к Тони, - но, надо надеяться, выйдет солнце, и станет повеселее.

Тони закурил сигару и получил замечание от стюарда:

В этой комнате курить не разрешалось.

- Ничего, - сказал компанейский пассажир, - мы все равно идем сейчас в бар. Знаете, - сказал он через несколько минут, - я должен перед вами извиниться. Перед самым обедом я было подумал, что у вас не все дома; когда вы сказали, что едете в Демерару искать град, я так и подумал, ей-ей. Но потом эконом - я за его столом сижу; самая веселая компания всегда за столом эконома, это проверено, и обслуживают там лучше всего, - так вот эконом рассказал мне о вас. Вы ведь исследователь, верно?

- Да вроде так, - сказал Тони. До него как-то не сразу дошло, что он исследователь. Он стал им всего две недели назад. Даже два огромных ящика в трюме, помеченные его именем, с ярлыками "Востребовать по прибытии", с такими новыми и непривычными предметами, как аптечка, автоматический дробовик, лагерное оборудование, вьючные седла, кинокамера, динамит, дезинфицирующие средства, разборное каноэ, фильтры, консервированное масло, и самое диковинное из всего этого - набор всевозможных товаров, который доктор Мессингер именовал "обменным фондом", - никак не убеждали его в серьезности экспедиции. Всем распоряжался доктор Мессингер. Он сам выбирал музыкальные шкатулки, заводных мышей, зеркальца, гребенки, духи, пилюли, рыболовные крючки, топоры, цветные шутихи и рулоны искусственного шелка, которыми был набит ящик с надписью "Обменный фонд". Да и с самим доктором Мессингером, который сейчас лежал на койке и, как сказал бы цветной священнослужитель, "страдал", он познакомился совсем недавно, и сегодня впервые за время их знакомства Тони увидел, что он человек как человек.

Тони почти не жил за границей. Когда ему было восемнадцать, перед поступлением в университет его поселили на лето неподалеку от Тура у пожилого господина, с тем чтоб он выучил язык. (...серый каменный дом, обвитый виноградом. В ванной чучело спаниеля. Старик называл его Стоп; в ту пору считалось высшим шиком давать собакам английские имена. Тони катил на велосипеде к замку по прямым белым дорогам, к багажнику у него был приторочен сверток с булками и холодной телятиной, мелкая пыль просачивалась сквозь бумагу и скрипела на зубах. С Тони жили еще два парня, тоже англичане, и французский он так толком и не выучил. Один из них влюбился, а другой упился в первый раз в жизни искристым "Вуври" на городской ярмарке. В этот вечер Тони выиграл в лотерею живого голубя; он выпустил его на свободу, а потом увидел, как хозяин балагана изловил голубя сачком...) Потом он поехал на несколько недель в Центральную Европу с другом из Бейлляола {Один из колледжей Оксфорда.}. (Непрекращающееся падение марки неожиданно сделало их богачами, и они купались в непривычной роскоши в лучших апартаментах отелей. Тони купил за несколько шиллингов горжетку и подарил ее одной девушке в Мюнхене, которая не знала ни слова по-английски.) А потом медовый месяц с Брендой на Итальянской Ривьере в чужой вилле. (...Кипарисы и оливковые деревья, увенчанная куполом церковь ниже по холму, на полпути между виллой и гаванью, кафе, где они сидели по вечерам, глядя на рыбачьи лодки и отражавшиеся в воде огни, и поджидали, когда, взбурлив воду и возмутив тишину, подойдет быстроходный катер. Назывался катер "Джазистка", владельцем его был франтоватый молодой чиновник. Казалось, он по двадцать часов на дню влетает и вылетает из бухты...) Потом они с Брендой поехали как-то раз в Ле-Туке вместе с гольф-командой Брэтгг-клуба. Вот и все. После смерти отца он больше не выезжал из Англии. Не удавалось выкроить денег; поездки, как и многое другое, откладывались до тех времен, когда будет выплачен налог на наследство; кроме того, он не любил уезжать из Хеттона, а Бренда не хотела оставлять Джона Эндрю.

Поэтому Тони не предъявлял к путешествиям особых запросов и, решив уехать за границу, прежде всего отправился в туристическое агентство и вынес оттуда кипу пестрых проспектов, рекламирующих комфортабельные морские круизы на фоне пальм, негритянок и разрушенных колоннад. Он уезжал, потому что этого ждут от мужа в подобных обстоятельствах, потому что все связанное с Хеттоном было для него надолго отравлено, потому что ему хотелось пожить несколько месяцев вдали от людей, которые знали его или Бренду, и в местах, где он бы не натыкался вечно на нее, Бивера или Реджи Сент-Клауда, вот с этим-то желанием убежать куда глаза глядят он унес проспект в Гревилль-клуб. Он состоял его членом несколько лет, но бывал там крайне редко; не вышел он оттуда лишь потому, что периодически забывал отправить в банк указание прекратить уплату взносов. Теперь, когда Брэтт и Браун ему опостылели, он радовался, что не вышел из Гревилля. Это был клуб интеллектуального направления, в нем состояли профессора, несколько писателей, работники музеев и члены научных обществ. В клубе были приняты простецкие манеры, так что Тони нисколько не удивился, когда к нему - он сидел в кресле, обложившись иллюстрированными брошюрами, - подошел незнакомый ему член клуба и спросил, не предполагает ли он поехать в путешествие. Куда больше он удивился, когда, подняв глаза, рассмотрел подошедшего.