Пестрые истории - Иштван Рат-Вег

Что там с ними вытворяли — к делу не относится. Главное, что из этого вышел большой скандал. Полиция была вынуждена открыть глаза, схватить молодцов с бушующим жаром в крови и посадить под замок всех «рыцарей газона». Наверное, сегедские арестанты как раз и были из этого общества. Мой источник[30] завершает их историю тем, что заключенных отправили в Венгрию, в сегедскую и комаромскую тюрьмы.

По Комарому у меня нет сведений, возможно, туда они и не попали, а вот насчет сегедских заключенных ответ дает указ императора Франца, в котором определенно говорится именно о ломбардцах. Итак, это были не политические, а неугомонные «золотые» детки-недоросли паразитических классов. Вряд ли они заслуживают сочувствия, но все же грубый деспотизм властной тирании лишал их человеческих прав, полагающихся даже преступнику.

Теперь должно вернуться к речи Кошута, в которой он назвал бесчестием для Венгрии высылку сюда «fex hominum». Это был не первый случай. Еще Мария Терезия сплавляла на корабле в Банат несчастных девиц легкого поведения.

То же самое проделал Иосиф II с австрийским «мужским отребьем». В этом правителе несчастным образом перемешались просвещенность с укоренившимся деспотизмом тирана. Вне сомнения, он хотел добра, когда под влиянием теории Беккариа[31] отменил смертную казнь. Однако же в силу деспотического своеволия он, в противовес своим советникам, вместо смертной казни ввел бурлачество. Его указ от 30 октября 1786 года гласил:

«Поскольку смертная казнь не оказывает того действия, какое производят долгие и тяжкие работы, потому что та скоро проходит и предается забвению, а эти вечно проходят на глазах, а по сему тех злодеев, кому в будущем должны назначить смертную казнь, сначала клеймить, потом бить палками, затем, в меру тяжести злодеяния, приговаривать к пожизненному бурлачеству либо прикованию навечно цепями в сегедском карательном доме».

Указ дополнялся инструкцией об исполнении, согласно которой осужденных на бурлачество злодеев надлежало посылать в Венгрию. Что означало это наказание, свет узнал из своеобразного официального сообщения. Придворная канцелярия разослала венгерским властям циркуляр, датированный 27 марта 1787 года, в поддержку высочайшей теории устрашения. Венгерские газеты «Hazank» («Отечество») и «Kiilfold» («Зарубежье») за 1869 год опубликовали наиболее интересные отрывки этого официального сообщения.

«Тяжелейшую сущность наказания для осужденных на бурлачество не может представить никто, но только тот, кто видел это либо слышал от других о плачевном состоянии этих заключенных; все же, чтобы напомнить об их измученном состоянии: приговоренные к бурлачеству совсем измученные и заморенные голодом, прикованные к судам и скованные чередой, один за другим, бредут через озера и текучие воды, когда по пояс, когда по плечи, когда по шею в воде, и при том принуждены тянуть корабль. Ежели кто средь них, хворый и слабый, помрет, так того, вынув из цепей, повергают в яму и засыпают. Бредущих до заката по водам, промокших до нитки осужденных в том же мокром рубище укладывают спать прямо на землю; кое-как просохших за ночь утром снова тянуть корабль принуждают, из чего происходит, что из осужденных на бурлачество мало кто может выдержать несколько лет такого наказания, а только большинство помирает через малое время; как случилось о прошлом годе, средь 46 осужденных, коих отправили тянуть корабли октября месяца 14-го дня, до прибытия в Петерварад четверых хворых оставлено в Сегеде, двадцать по пути до Петерварада померло, а двадцать два, совсем обессилев, прибыли в Петерварад того же месяца 26-го дня».

Более глупое произведение австрийской бюрократии едва ли попадало ко мне. Ведь читающий это пожалеет даже отцеубийцу. Только душа приспособленца подлаживается под самые глубокие заблуждения сидящего на высочайшем стуле[32].

О характерном для бездумной молодежи инстинкте драчливости рассказывали еще древнеримские писатели.

Древние «Законы 12 таблиц» определяли штраф в 25 асов нанесшему телесное оскорбление свободному римскому гражданину. С течением времени ас обесценился, а устаревший закон не изменили. Этим воспользовался некий уличный герой, распираемый жаждой действия: прямо на улице, средь бела дня, если чья-то физиономия ему не понравилась, мог ударить, надавать пощечин. И тут же в уплату штрафа отсчитывал 25 асов мелочью из мешочка, который нес бежавший следом за ним раб.

Об этом рассказывает Авл Геллий в своей книге «Аттические ночи»[33]. Случай этот — скорее всего анекдот, ведь известно: у палки два конца, и обиженный мог дать сдачи, уплатив те же 25 асов.

Позднейшая история Рима предоставляет нам более достоверные факты. Во второй половине XV века Стефано Инфессура, секретарь римского сената, в своем знаменитом дневнике повествует о куда более скверном молодечестве римской «золотой молодежи».

Папа Сикст IV дал большие привилегии генуэзским купцам, некоторым из них даже разрешил вести дела в Риме. Тотчас после его смерти сердца знатных юношей запылали патриотизмом. Они совершили нападение на генуэзские склады, подожгли их, предварительно, конечно, вынеся из них товары, которые и поделили меж собой.

В другой раз пострадали французы. За церковью Санто Агостино жила одинокая девица, ночи которой скрашивала своим посещением римская молодежь. Один такой посетитель застал у нее сразу трех французов, и в пылу патриотического гнева он выхватил шпагу, но проиграл неравную схватку, французы сразили его. На шум ворвались его товарищи, ожидавшие на улице, двоих французов свалили сразу, дом подожгли, третьего француза бросили в огонь.

«О, Господи Христе, — вздыхает автор дневника, — пастора дал ли стаду Твоему, то ли на волка оставил своих агнцев»?

Невмешательству папы были веские причины. Тот же Инфессура цитирует выражение камерленго (папского камерария и управляющего доходами папской курии): «Господь не желает смерти виновного, он желает, чтобы тот платил».

При Инокентии VIII за всякое преступление можно было откупиться деньгами. За убийство и прочие ужасные преступления надо было выложить большие деньги, из них 150 дукатов шли папской курии, а остальные в карман господину Чибо[34].

В старину городские улицы не освещались, тьма была, хоть глаз выколи.

В начале XVIII века в Тулузе образовалось некое тайное общество, во тьме просветившее город о своем существовании. «Братство целовальщиков в задницу» — так прозывалось оно. Юные родственные души создали его с той целью, чтобы юность могла свободно выплеснуть свои наклонности к озорству. Заключалось оно в следующем: ночью поспешающего домой жителя захватывала группа молодежи и принуждала к тому, чтобы он выразил почтение цвету общества и отдал бы его простым членам уставный поцелуй уважения. Из названия сообщества явствует, что поцелуем следует уважить глубокую часть юного тела. Эту остроумную шуточку усугубляли еще одной хитринкой: у жертвы забирали его мошну, а деньги тут же пропивали.

И что, наутро никто не подавал жалобы? Полиция, суд — никто пальцем не пошевелил? Когда жалобы умножились, кулак закона поднялся, чтобы со всей силой обрушиться на мерзкую банду, а потом потихоньку-потихоньку опустился и был засунут в карман. Что же оказалось? Да то, что сии озорные юнцы все до единого были сыновьями парламентских (судебных) советников и иже с ними.

Униженным и ограбленным жертвам пришлось удовольствоваться тем, что буйствующих юнцов пожурили и взяли с них слово никогда больше себе подобного не позволять.

После чего они могли бы безобразничать и дальше, но население было так обозлено против них, что они были просто вынуждены утихомириться, и город больше о них ничего не слыхал.

Только бесчинства мальчишек в Тулузе — это милые шутки, по сравнению с тем, что творили в Лондоне примерно в те же годы представители высшего света, объединившиеся в банду под названием «Mohocks»[35]; белым днем они жили своей high life, а ночью превращались в диких зверей, разбойников с большой дороги.

Ходить в одиночку по ночному Лондону было делом рискованным. Еще полбеды, если на ночного странника нападали грабители и лишали его денег. Господа из «Моухока» были куда пострашнее. Денег им было не надо, своих хватало с лихвой. Они другого рода подвигами держали город в страхе.

Точно озверевшие палачи, наваливались они на несчастные жертвы и с непонятным наслаждением устраивали камеру пыток в самом сердце города.

Самое простое, если они пускали в ход только карманные ножи. Женщинам искалывали руки, а мужчинам вспарывали носы. К шпагам прибегали для «pricking operation», то есть для операции укалывания. Это было такое особенное развлечение группы sweaters (пропотения).