Граждане - Казимеж Брандыс

— Чудак он! — добавил Гнацкий. — Но, надо сказать, незаменимый специалист.

По уходе Шелинга началось деловое обсуждение плана работ до конца года.

Илжек и великан Челис сидели на опрокинутой тачке около котлована, вырытого для будущего корпуса 21-В. Кончался обеденный перерыв. День был холодный, без солнца. За зданием интерната, в котором уже заканчивались отделочные работы, время от времени ворчала ремонтируемая бетономешалка. Рабочие, вышедшие из столовой, группами слонялись по территории, а те, кто постарше, присаживались на доски. В этот час на стройке обычно замирали шум и движение, и в тишине слышны были звонки с трамвайного кольца.

— Ну! — говорил Илжек, разглаживая на коленях клочок газеты. — Какая это буква?

Челис вздыхал, морща от напряжения низкий лоб, и всматривался в заголовок газеты, издавая какие-то странные, булькающие звуки. Наконец он потряс своей удлиненной, как у лошади, головой:

— Не знаю.

— Это буква «же», — объяснил Илжек.

— «Же», — покорно повторил Челис.

— Это знаешь какая буква? Захочешь попросить жратвы, так с нее начинай. Понятно? Такое уж правило.

Челис кивнул головой. Снял шапку, положил ее рядом на землю. День был холодный, а он вспотел, и лоб его над белесыми бровями был густо усеян капельками. Илжек бегло глянул на него, потом — на его руки.

— Без грамоты недалеко уйдешь, Челис!

— Знаю. Меня уже учил один человек.

— В деревне?

— Ага…

Челис вытаращил глаза и добавил:

— Только недосуг ему было… А потом он уехал.

Илжек свистнул сквозь зубы и промолчал, следя за стаей ворон, кружившей над полем.

— Ну, на сегодня хватит, — сказал он наконец.

Они еще немного посидели, глядя вдаль. Откуда-то доносился стук сбрасываемых досок. Илжек вертел в руках шуруп, который подобрал с земли.

Челис вдруг громко загоготал.

— Чего смеешься?

— Суп несут Кузьнару. Ого! Сейчас будет хлебать! — Челис широко ухмыльнулся и ударил руками по коленям.

Илжек толкнул его локтем.

— Ты не смейся так громко, Челис.

— А что? — удивился Челис.

— Зачем так смеяться? Не надо.

Челис притих. Положил большие руки на колени и только улыбался. А Илжек обводил взглядом пустынное поле за стройкой. Среди мусора бродили вороны, кивая головами.

— А тот, которого ты побил, разве совсем не защищался? — спросил он через минуту.

Челис беспокойно заерзал на месте.

— Не бойся, — буркнул Илжек. — Никого тут нет.

— Упал он, — торопливо зашептал Челис. — Упал, и кровь потекла… А я удрал… — он запнулся и умолк.

— И больше туда не вернулся? — вполголоса расспрашивал Илжек.

— Нет.

— А за что ты его так?

Челис втянул голову в могучие плечи и с усилием проглотил слюну. Потом выпрямился и сказал глухо:

— Он все смеялся надо мной. Кричал: «Дурачок Челис!» И девушки слышали.

Илжек задумался.

— Ты смотри, Челис…

— Знаю… — Челис уныло потупил голову. — На меня как найдет, я со злости себя не помню…

— Очень уж ты силен, — хмуро сказал Илжек.

Снова заворчала бетономешалка, заглушив на минуту воронье карканье.

— Илжек… — начал Челис.

— Что?

— Тут на четырнадцатом участке работает один. У него брат живет недалеко от нашей деревни, в госхозяйстве. Может, он уже знает?

— Ну и что?

У Челиса от страха округлились глаза.

— А если он про меня донесет в милицию?

— Э! — Илжек махнул рукой. — Если бы хотел, так давно бы донес. Ведь ты же не скрываешься?

— Нет. — Челис неожиданно засмеялся.

— Паспорт сдал?

— А как же!

— Так если бы тебя разыскивали, давно пришли бы сюда. Не бойся.

Челис внимательно смотрел на барак «А», где помещалось управление. Помолчав, сказал:

— Директор Кузьнар добрый.

Илжек с недоумением воззрился на него.

— Добрый! — убежденно повторил Челис. — Сразу видать. Он мне знаешь что обещал? «Как освободится, — говорит, — место в рабочем общежитии, я тебя, Челис, там устрою». И мускулы мне щупал.

— Забудет, наверное, — Илжек недоверчиво свистнул.

— «Человече» меня называл. — Челис опять громко засмеялся.

Илжек пожал плечами. — И меня тоже. Он со всеми так…

Они замолчали, так как от барака управления подходило несколько человек. Из репродуктора раздался голос:

— Внимание! Слушайте, зетемповцы арматурной бригады!..

Репродуктор вдруг захрипел и утих.

— Кузьнар идет! — воскликнул Челис. — Гляди, Илжек! — Просияв, он вскочил с тачки и стоял, переминаясь с ноги на ногу. Глаза у него блестели от радостного возбуждения.

— Свернули в сторону… — сказал Илжек.

Опечаленный Челис сел на место.

Действительно, группа инженеров и работников управления прошла шагах в тридцати от котлована, направляясь к недостроенному зданию интерната. Кузьнар разговаривал с Гнацким. Пальто его было расстегнуто, шляпа сдвинута на затылок.

— Не заметил! — пробормотал Челис. — И что-то он невесел…

— Еще бы! Вся стройка на его плечах, — сказал Илжек.

С дальнего конца участка подходили каменщики: Побежий, Мись, Озимек, Звежинский… После обеда они шагали как-то лениво, обтягивая на себе куртки, вытирая руки о штаны… За ними двигалась толпа подручных и подвозчиков. От соседнего корпуса доносились крики, с лесов звали кого-то: там начал работать первый подсобный лифт «Голиаф».

— Товарища Кузьнара к телефону! — кричал от барака «А» шофер Бугайский. — Звонят из треста. Передайте!

С участка 14-Б кто-то побежал разыскивать Кузьнара. Илжек и Челис спустились в котлован, где уже толпились рабочие.

Через неделю после того, как Кузьнар приступил к своим новым обязанностям, он даже газеты перестал читать: не было ни минуты свободной. Об убийстве премьер-министра Пакистана и антианглийских демонстрациях в Египте он узнал только из разговора за чаем Антека с Павлом, приносившим всегда последние новости из редакции. А о резкой ноте советского правительства по поводу «атлантических» военных баз в Норвегии ему рассказал шофер Курнатко, когда вез его на стройку.

«Неужели война?» — беспокоился Кузьнар. У него было такое чувство, словно война, если она вспыхнет именно сейчас, застанет его врасплох, совсем неподготовленным… Ведь он еще ничего не сделал, ничего не взял в свои руки! Он как будто боялся, что от свиста первого же снаряда стройка разлетится в щепки, потому что он, Михал Кузьнар, не сумел еще до сих пор вникнуть во все, подчинить здесь все своему разуму и воле. Словом, он был теперь человеком, согбенным под тяжелой ношей. Нес он ее довольно мужественно, как она ни давила на голову и плечи. Но если бы сейчас под ним, не дай бог, заколебалась земля, он свалился бы — и с ним то, что нес он на себе. И тогда ему уже не подняться! «Мне будет вечный покой, а для детей — вечный позор!» — думал он не раз по ночам в постели. Сон его был тревожен, и просыпался он обычно в третьем часу ночи, когда луна заглядывала в окно. Это его немного пугало. Впрочем, он скоро засыпал снова, а в пять уже вскакивал, потому что ему чудилось, что на улице гудит автомобиль и его вызывает Курнатко.

Только днем отлетали все призраки и страхи. Войны не будет, битва за мир будет выиграна! Это утверждал Антек, и с ним были целиком согласны Павел Чиж и Бронка. Того же мнения был и Курнатко. Газеты во всем мире обсуждали недавние ответы Сталина корреспонденту «Правды» на вопросы об атомном оружии. «Эти ответы нанесли сокрушительный удар планам англо-американских империалистов», — писала пекинская газета «Женьминьжибао». Курнатко очень усердно читал газеты. — Китайцы — народ осторожный, товарищ директор, — объяснял он Кузьнару. — Уж если они что скажут, так на это можно положиться.

«Пожалуй, он прав, — думал Кузьнар. — Ведь они вот уже двадцать лет воюют и значит разбираются в таких вещах».

— Ну-ка, нажмите! — обращался он к Курнатко, и «победа», скрипя шинами, въезжала на асфальт моста.

На стройке Кузьнара осаждала со всех сторон непроходимая чаща повседневных забот и дел. Он кидался на все сразу, очертя голову. Хотел рубить и расчищать эти заросли, корчевать землю под своими ногами, чтобы крепко стать на ней, наконец, и осмотреться. Но за ночь чаща опять вырастала, и наутро приходилось снова с трудом пробиваться сквозь нее. После нескольких дней таких усилий Кузьнар чувствовал себя, как вконец измученный дровосек, который уже еле-еле поднимает топор. Тем не менее он продолжал махать им.

Поселок Новая Прага III, который на белой бумаге чертежей «Горпроекта столицы» так убедительно свидетельствовал о светлом и разумном полете человеческой мысли, рождался в муках, в трудной борьбе с препятствиями, с природой, со слабостями человеческой натуры, с тысячью невероятных случайностей, и все кругом словно вопило громкими голосами: «Нет!»