«Дело Фершо» - Жорж Сименон

Голос его стал тише, глаза затуманились.

— Я знаю, это его вина, но…

Он надолго замолчал.

— Эмиль считал, что…

Казалось, он не хочет, не решается до конца высказать свои мысли.

— У него жена, дочь, положение в обществе!

И сделал жест, обозначающий стену непреодолимых препятствий. А затем вздохнул:

— Пора обедать?

— Пойдете сами? Госпожа Снук считает, что вы больны.

Но Фершо спустился вниз и был таким же, как всегда.

Ел с аппетитом, как обычно, подкладывал себе еду и, не думая о своих сотрапезниках, подчас съедал все блюдо один.

— Вы говорили, что придется уехать.

— Еще не знаю… Завтра посмотрим.

После ужина он тотчас вернулся к себе. Не выразив желания, чтобы супруги Моде последовали за ним, посоветовал:

— Не показывайтесь лишний раз на улице.

Он был озабочен. Г-жа Снук сказала, что он постарел.

Мишель сомневался, чтобы Фершо думал о брате.

— Может, пройдемся? — предложил он.

Протяжные гудки туманной сирены тянули его на улицу.

— Я хотела немного пошить. Надо подправить платье. Но если ты настаиваешь…

Он был не прочь выйти один. Но тогда она последовала бы за ним, и Мишель знал почему. Из-за глупейшей сцены утром она решила, что он нервничает, станет пить и может обронить неосторожное слово.

Его же бесило, что за ним хотят следить.

— В таком случае пошли наверх.

— Сердишься?

— Нет. Ты ведь хотела шить?

— Сам знаешь, что мое платье…

— Договорились. Иди. Госпожа Снук приготовит нам два грога, и я приду следом.

Он хотел выиграть время, выкурить сигарету, побыть немного один, почувствовать себя свободным. Поэтому, отправившись на кухню, он затеял разговор с двумя моряками, уроженцами Бреста.

В девять часов он вернулся с двумя стаканами грога, лег и стал читать газеты, потом уснул. Придвинув стул к лампе, Лина продолжала шить.

На другое утро, когда они встали, Фершо еще был в своей комнате. Было слышно, как он разжигает печь — через дверь потянуло дымком. Ставший еще более плотным, чем накануне, грязно-желтый туман навевал мысли о том, что небо тоже расхворалось. Нет, не туман удерживал Фершо в доме. Мишель его понимал. Он готов был все рассказать Лине. Но ведь та все равно не поймет и, возможно, станет насмехаться.

Выходя один спозаранку, Фершо боялся вызвать у Мишеля подозрения.

Как ни смешно, но все было именно так. Со своей стороны Мишель по той же причине дал себе зарок не напоминать о новой поездке в Брюссель. Фершо еще подумает, что он намерен поехать туда один, чтобы легче было предать его.

Это было самое мрачное утро за все время их пребывания здесь. Оно навевало ощущение недавнего траура, когда пустой дом еще пахнет свечами и хризантемами.

Сырость проникла в комнаты, и клеенка в столовой казалась липкой Они поели сельди, как в первый день их приезда, но она показалась им менее вкусной. Фершо ушел к себе, а Мишель отправился на вокзал за утренними газетами.

Это были местные издания, и в них пережевывались вчерашние новости.

Мишель зашел в маленькое кафе выпить кальвадоса и еще для того, чтобы хозяин спросил его.

— Почему вы больше не приходите играть? Надеюсь, пожилой господин не болен?

— Немного Ему очень хотелось, чтобы там оказалась девушка в черном платье. Он и сам не понимал, почему ему так хочется снова ее увидеть. Но ее не было, и он вернулся домой. Лина стирала, гладила, штопала носки мужа. Мишель был в комнате у Фершо. В какой-то момент, не удержавшись, молодой человек процедил сквозь зубы:

— Вчера утром я вел себя, как настоящий дурак.

— Да нет же.

— Вы, наверное. Бог знает что обо мне подумали.

И тогда, не без некоторой торжественности, очень четко Фершо произнес:

— Я желаю вам добиться того, чего вы хотите.

Слова были банальные и, казалось, не имели особого смысла. Однако следующая фраза неожиданно придала им определенное значение:

— Иначе все было бы ужасно — Для меня?

— Для вас и для остальных.

То был редкий случай, когда Фершо смотрел прямо в глаза молодому человеку. Как они понимали друг друга в эту минуту! Действительно, было бы ужасно, если бы, расстроенный всем происходящим, страдая от этого, Мишель превратился в сорвавшегося с цепи и весьма опасного зверя!

— В газетах ничего не пишут о Жуэтте.

Это сказал Мишель, потому что тишина в комнате была гнетущей и еще потому, что есть вещи, которых не стоит касаться.

— Бедная Жуэтта! Я так и вижу, как она, в своей нелепой шляпке, больших мужских ботинках и с зонтом, пытается, как старый пес, отыскать мой след. Только подумать, что лет пятьдесят назад, если бы нас не спугнул фонаршик, мы, вероятно, занимались бы любовью!

— Смех его прозвучал жестко.

— А если бы мы переспали…

Бросил бы он ее тогда? Изменилась бы от этого его жизнь? Он ничего не сказал, и около часа Мишель раздумывал над его словами, прислушиваясь к шагам Лины в соседней комнате.

— Если все будет идти, гак задумано, то сегодня в газетах должна появиться новая порция имен. Как раз сейчас они уже напечатаны. Представляю, сколько людей во многих домах и конторах дрожат и волнуются…

— Вы думаете, это заставит правительство прекратить преследование?

Нет, Фершо так не думал. Но как иначе он мог дать понять Мишелю суть своих тайных намерений?

Эмиль пошел на сделку. Он принадлежал обществу.

В этот круг он пробрался сначала через многие унижения, а затем, заняв там заметное место, усвоил привычки и образ мыслей света.

— Как все упростилось бы, если бы я согласился притвориться сумасшедшим!

Значит, Фершо догадывался, о чем Мишель размышлял, слушая Арсена и замечая его уловки! Стало быть, он не строил иллюзий относительно брата и остальных!

— Только подумать, что весь этот кошмар развязал какой-то мелкий честолюбец, раздувшийся от сознания собственной честности! А в результате будут обесчещены люди, разорены семьи, а кое-кто наверняка наложит на себя руки.

— Но почему…

Мишель едва не спросил: «Почему вы так упорно стремитесь расправиться с ними?»

Почему? Да потому что он был Фершо. Потому, что сделал то, что сделал. Потому что, в отличие от Эмиля, вынужден был бороться до конца.

Считая его по-прежнему больным, г-жа Снук непременно хотела дать ему питье, секрет которого ей достался от бабушки. Она приготовила легкий обед с кремовым пирожным на десерт. Желая всячески услужить, женщина становилась навязчивой.

Фершо захотел выйти подышать воздухом, но туман стал таким холодным, что он поспешил вернуться. Оставалось лишь ждать прибытия парижских газет. Мишель снова отправился на вокзал и подошел к газетному киоску. Лина пошла купить ему пару рубашек — на старых обтрепались манжеты.

Выбирая газеты, он вдруг испытал такой шок, что, ничего не соображая, машинально протянул деньги, взял сдачу и стал пробираться через толпу к выходу. Он прочитал:

«Этой ночью в своем особняке на авеню Гош покончил с собой Эмиль Фершо».

Он шел быстро. Он бежал. Затем замедлил шаги, боясь привлечь к себе внимание прохожих. Запыхавшись, испытывая дрожь в ногах, он достиг домика г-жи Снук.

Ничего не понимая, та наблюдала, как он, перескакивая через ступеньки, бросился наверх и с бьющимся сердцем застыл на пороге комнаты Фершо.

Когда дверь наконец открылась, он пробормотал:

— Ваш брат…

Фершо не вздрогнул, не схватил листки, которые протягивал ему секретарь.

— Как? — спросил он.

Мишель не понял вопроса.

— Он…

Но тот нетерпеливо произнес:

— Я знаю! Но как?

Итак, Фершо еще накануне знал, что его брат предпочтет покончить с собой, чем оказаться в тюрьме. Но как он это сделал?

Мишель прочел только заголовок. И пока патрон сидел у огня, он развернул газету и пробежал несколько строк.

— Он отравился, — сказал он наконец.

Не отрывая глаз от раскаленной печки, Фершо произнес:

— Я догадывался, что он так поступит.

11

Эту ночь буквально затопил дождь. Мокрыми были спины и лица людей, пороги и фасады домов, переполнились водой тени и лужи, пропитались лучи света, проглядывавшие через эти потоки. Дождь шел долгий, тяжелый, ледяной. Грушевидные капли падали по диагонали, так, что люди не успевали увернуться. Весь мир при этом становился таким враждебным, что даже прикосновение к знакомым предметам вызывало отвращение.

И тем не менее это была их ночь. Сменив под пористым небом вахту на севере или западе, ветер, не добавляя ничего нового к происходящей драме, принес лишь запах соленой воды да угольной пыли, которая по-прежнему давила на город и, прибитая дождем, забиралась в бронхи, оставляя в горле ощущение неприятной горечи.

Было четыре часа дня, когда Мишель отправился на вокзал за газетами. Уже давно стемнело. Вступив в полосу липкого света — он хорошо запомнил эту подробность, — Мишель на мгновение загляделся на багажную тележку с огромным узлом, обвязанным веревками, словно предназначавшимся для выступления фокусника.