«Дело Фершо» - Жорж Сименон

«Где я сегодня покупаю газеты — внутри вокзала или на перроне?» — задал он сам себе вопрос.

Чтобы не привлекать внимания, он покупал газеты в разных местах. Сегодня ему предстояло пройти на перрон. Он взял в автомате перронный билет и миновал стеклянную дверь. Дождь шел с такой силой, что, несмотря на навес, перрон частично заливало водой. Подходил поезд. Из темноты вынырнул его большой глаз.

Как обычно, Мишель машинально подбирал одни и те же газеты. Позади него гроздьями висели на подножках пассажиры, некоторые бежали, задевая его своими вещами. Сердито обернувшись, он увидел женщину, так похожую на ту, которую описал Фершо, что, не сразу оценив опасность, Мишель чуть было не улыбнулся.

Ее зачесанные назад волосы были спрятаны под шляпкой, завязанной под подбородком широкой лентой. На плечах была накидка из грубой черной шерсти. Невозможно было не обратить внимания на огромные ноги в мужских ботинках с загнутыми носками, на зонт, который она использовала не по назначению, а исключительно для того, чтобы пробивать себе дорогу.

Еще минута, и старая Жуэтта столкнулась бы нос к носу с Мишелем. Почуяв опасность, тот не стал расплачиваться с киоскером, побросал газеты и устремился к выходу.

Сначала он решил, что Жуэтте известен их адрес и она тотчас отправится на набережную. Поэтому он не стал прятаться около вокзала или следить за ней.

Запыхавшись, он добежал до дома г-жи Снук, на пороге которого с утра образовалась лужа. Когда она достигала стола, ее осушали тряпкой. Лина внизу гладила рубашку — хозяйка разрешила ей заняться этим в столовой. Она увидела, как муж стремительно промчался мимо, взлетел на второй этаж и без стука вошел в комнату Фершо:

— Жуэтта идет!

Фершо грел руки, стоя около печки. Слабая электрическая лампочка, такая же тусклая, как на перроне вокзала, освещала помещение чахлым светом, придавая лицам мертвенно-бледный, болезненный оттенок. Фершо нахмурился. В словах секретаря было что-то ему непонятное.

Он повторил:

— Идет? То есть как это?

— Я видел, как она сошла с поезда.

— Это другое дело.

Ну конечно! Теперь он и сам понял. Но продолжал твердить свое, словно не желая слишком быстро успокоиться:

— Она вас ищет. Обойдет весь город, станет спрашивать людей. Как она узнала, что вы в Дюнкерке?

Фершо ответил с задумчивым видом и блеснувшей радостью в глазах:

— Просто догадалась.

— О чем?

— Что я, вероятно, поеду сюда. У меня ведь не было особых причин отдать предпочтение этому городу. За исключением одного знакомого района в Бордо, я нигде не чувствую себя дома. Почему, вы думаете, я обосновался в Кане? Потому что по дороге в Довиль, к брату, минуя город, я заметил на берегу одинокий и пустой дом в дюнах. Похоже было, что он дожидается именно меня.

С Дюнкерком все оказалось сложнее. Однажды я уже был тут. Жуэтта это знает. Именно здесь я высадился во время первого приезда из Африки, когда дела у меня пошли на лад и нужны были кредиты. Вот она об этом и вспомнила.

— Но за ней может следить полиция, надеясь, что она выведет на вас!

— Да. Такая уж она дуреха. Мишель на всю жизнь запомнил тон, которым Фершо произнес «дуреха». Казалось, он даже не был рассержен.

Но «дуреха» произнес без всякой нежности. Просто он так думал. Старая дева, охотившаяся за ним в это самое время под потоками дождя, не внушала ему больше никаких чувств.

— Газеты с вами?

— Я так испугался, что она меня увидит, что поспешил скрыться.

— Можно послать за ними Лину, Жуэтта ее не знает.

— Я пойду сам.

Мишель поднял воротник плаща и низко надвинул промокшую шляпу.

— Ты куда? — спросила Лина, когда он снова прошел через столовую.

— Сейчас вернусь.

Почему он чувствовал, что события этого вечера могут окончательно определить его будущее? Он дошел до вокзала по главной улице, купил газеты, запихнул их в карман, но войти в кафе, чтобы просмотреть, не решился. На обратном пути он снова увидел Жуэтту, задевавшую своим зонтом поток встречных зонтов. Присмотревшись к тем, кто шел за нею, он без труда обнаружил мужчину, который и не думал прятаться от дождя, следуя за старухой на определенном расстоянии.

Пять минут спустя Мишель был у Фершо. Лина продолжала гладить внизу белье.

— Все верно. Кто бы мог предположить, что полиция до этого додумается? Но так или иначе, за ней по пятам следует мужчина.

Мишель бросил на стол влажные газеты с вызывающими заголовками и невольно посмотрел на Фершо.

Он был поражен его поведением. Он не мог представить себе, что Дьедонне Фершо чего-то боится. Возможно, свою роль играло освещение, но лицо его действительно было бледным, осунувшимся.

— Скажите, Мишель…

Он слушал. Чего ждал от него Фершо? Почему взгляд его стал таким сентиментальным, что, кстати, совсем ему не шло?

— Я хотел бы задать вам один вопрос.

— Слушаю.

Фершо никуда не выходил из этой натопленной, как баня, комнаты. Стало быть, его душевное состояние Отличалось от состояния Мишеля, который пришел С улицы.

— Последуете ли вы за мной, если мне придется уехать далеко отсюда?

— Я вам уже сказал.

— Почему?

— Не знаю. Случаю было угодно связать наши судьбы.

— А если это будет не в ваших интересах?

При всей абсурдности такого предложения, можно было подумать, что он уже прочитал лежавшие на столе мокрые газеты.

— Выслушайте меня. Вам может показаться, что дальнейшее пребывание со мной не в ваших интересах.

Я же смею утверждать, что вас ждет удача.

Никогда еще Мишель не чувствовал себя таким спокойным. Еще накануне он дорого бы дал, чтобы услышать от Фершо такие слова, чтобы увидеть его униженным просителем, стремящимся произвести впечатление своими обещаниями.

Однако такой Фершо внезапно утратил в его глазах все свое значение. Он и сам это знал, чувствовал свое унижение и словно делился этим унижением с Мишелем.

Ему было страшно. Страшно остаться одному?

— Вы прекрасно знаете, что я поеду с вами.

— А ваша жена?

Мишель пожал плечами.

— А если она не захочет ехать? — настаивал тот.

— Тем хуже для нее!

В воздухе запахло ненавистными ему сантиментами.

Развернув газеты, он воскликнул:

— Взгляните-ка!

В первой же развернутой им газете он обнаружил свою фотографию. Ее сделали года три назад, когда юношеские черты еще не были такими четкими, как сегодня. Лицо было более круглым и мягким, и хотя ему тогда уже исполнилось семнадцать, он выглядел мальчиком, не достигшим первого причастия.

— Наверное, полиция побывала у нас дома. Только у моих родителей да у тетки, живущей в провинции, была такая фотография.

Он даже воодушевился. Он становился, в свою очередь, важной персоной.

«Полиция проявляет прежнюю сдержанность в информации, но нам стало известно, что она напала на серьезный след, и скоро Дьедонне Фершо и его секретарь будут обнаружены».

Неужто Фершо стал нервничать из-за такого вот короткого сообщения? Может быть, из-за другой заметки?

«ТОЛПА ОСАЖДАЕТ ФИЛИАЛ „КОКОЛУ“ НА БУЛЬВАРЕ ОСМАН

Вчера, во второй половине дня, напротив филиала «Коколу», колониальной компании, которой заправляли братья Фершо, состоялась демонстрация, собравшая так много людей, что власти были вынуждены пустить в ход мобильную гвардию. Мелкие вкладчики и акционеры натолкнулись на запертые двери. В пятом, часу вечера толпа забросала стекла камнями, и с этого момента начались такие акты насилия, что…»

— Что вы намерены предпринять?

Мишель спокойно смотрел на него. Он ожидал от человека, с которым связал свою судьбу, какого-то решения.

— Не знаю. «Арно» утром снялся с якоря.

Эмиль Фершо умер три дня назад, а его брат ни разу о нем не вспомнил. Сначала Мишель думал, что Фершо отказывается покинуть Францию из чувства оскорбленной гордости. В его упорстве, желании любой ценой продолжать борьбу, скрываясь в этом дюнкеркском домишке и нанося врагам все новые удары, было что-то величественное.

Теперь же Моде увидел своего патрона в ином свете.

Фершо испытывал страх! Вот отчего он жил в доме г-жи Снук под видом добродушного и безобидного пенсионера. Кого боялся Фершо? Он не знал. Предположения его казались весьма смутными. Разве можно было, говоря О «человеке из Убанги», утверждать, что он боялся авантюры? Но так или иначе, все было похоже на это. Может быть, он боялся одиночества?

Фершо цеплялся за внешне абсурдные вещи: за игру в белот, за ставшее ему привычным окружение, за печку, которую он топил целый день, помешивая уголь.

Но главным образом он цеплялся за Мишеля.

Этот странный человек никогда не испытывал потребности быть любимым. Напротив, он делал все, чтобы вызвать к себе ненависть, которую, видимо, был склонен считать данью уважения рабов к хозяину.

Но теперь он столкнулся с другим видом ненависти к себе, которая все возрастала, подогреваемая газетными статьями. Их тон изменился. Сначала они раздували дело как сенсацию, чтобы привлечь читателей. Теперь уже в ярости был народ. Это доказывала демонстрация на бульваре Османа. Самоубийство Эмиля Фершо не успокоило, но еще более взвинтило общество. Один был мертв — им нужна была голова второго! Полиция подвергалась нападкам. Со всех сторон поступали доносы.